воздушный бой.
мельком увидел Третьяков, как протащили под мышки кого-то. Задравшаяся
гимнастерка, впалый желтый живот... Знакомой показалась стриженая голова с
залысинами, чья-то рука надевала на нее пилотку.
глубины, ага! А сам уже что-то жевал.
десять глины, ни один снаряд не возьмет.
Верхний раскинул ступни в продранных носках, мундир разорван у горла, вместо
лица-- запекшаяся черная корка земли и крови, а над ней ветром шевелило
волнистые светлые волосы. Несколько раз переступал Третьяков через убитых
немцев, пока спускался вниз, в темноту после яркого солнца, хватаясь за
стены руками.
-- подскакивали огни свечей, и сыпалось с мощного глиняного свода. На полу,
в желтом сумраке, белели бинты раненых. Среди них увидел он командира роты.
Голый по пояс, коричневый в этом свете, сидел он на земле, а санитар, стоя
на коленях, обматывал ему грудь бинтами. Узнав Третьякова, командир роты
поднял бессильно клонившуюся залысую голову:
уже казалось, что-то происходит наверху. Стоя над командиром роты, Третьяков
спрашивал:
он, а? Не видал? Про дядьку хотел узнать...
смотрел на свод потолка, откуда на лицо ему сыпалась глина. Среди раненых
возникла тревога. Они щупали вокруг себя оружие, некоторые куда-то ползли.
толклось множество набежавшего откуда-то народа. И в траншее-- толкотня,
крики, испуганные лица. Визгнуло коротко. Разрыв. Разрыв. Танки! Еще и
голову не высунув из траншеи, понял: они. Бьют прямой наводкой: выстрел --
разрыв. Опять визгнуло коротко, всех пригнуло в траншее. Осыпанный сверху,
Третьяков выглянул из-за бруствера: танки. Низкие, длинноствольные, они
появились из-за бугра, на котором вращались крылья мельницы. Два танка...
Еще за ними -- один, два, три... У переднего пушка сверкнула огнем. Дало
так, что звоном уши заложило.
нигде нет. Третьяков схватил трубку. Нет связи. Неужели убежал?
ветром, снимало с земли людей. Они вскакивали по одному, бежали, пригибаясь,
словно на четвереньках, разрывы сметали бегущих.
батальона и тряс матерчатым козырьком фуражки над глазами, а сам весь под
землей стоял, в проходе в туннель.
белый-белый. Оправдывался в трубку, огня не открывал.
толкавшийся здесь, восхищенно смотрел на Третьякова.
рушились сверху, били по согнутой спине, по голове, когда он, стоя на
коленях над аппаратом, сдерживал тошноту. Тягучая слюна текла изо рта, он
рукавом вытирал ее. Подумал: "Вот оно..." И поразился: не страшно.
Пальцы на ней шевелились. А там, где только что комбат кричал и тряс
козырьком, дымилась рыхлая воронка.
на нем нигде не было,-- Третьяков увидел поле, разрывы, бегущих, падающих на
землю людей. Медленно, словно это голова кружилась, вращались на бугре
пробитые полотнища-- крылья ветряной мельницы, то заслоняя нижним краем, то
открывая идущие танки. И чувствуя неотвратимость надвигающегося и
остановившееся время, сквозь звон и глушь в ушах, как чужой, слыша свой
голос, он передавал команду дивизиону. Вскинул бинокль к глазам. Резче,
ближе все стало, притянутое увеличительными стеклами. Взблескивая
гусеницами, надвигался вырвавшийся вперед танк, и крыло мельницы с
оторванным полотнищем, опускаясь сверху, отделяло его от остальных.
бруствера. Подхватив его, прижимая коленом к стенке окопа, Третьяков
прокричал новую команду. Сильней дернуло аппарат. Обернулся. Над
бруствером-- черное, белозубое улыбающееся лицо.
крепкие. Насруллаев, его связист, лежит на земле. Приполз. И две катушки
телефонного провода на нем. И провод в руке, за который он дергает.
прожгло руку. Он подхватил левую руку другой рукой, в которой была
телефонная трубка, не понимая, кто его ударил, чувствуя только, что не может
вдохнуть. И раньше, чем он увидел свою кровь, увидел страх и боль на лице
Насруллаева, смотревшего на него. Потом закапало из рукава шинели. Сразу
ослабев, чувствуя, как обморочно немеет лицо, губы, он сел на дно траншеи,
зачем-то здоровой рукой нашаривая рядом с собой автомат.
ГЛАВА IX
из огня, как искры из костра, взлетали в черное небо трассы пуль. Все это
возникало то позади, то сбоку, то спереди откуда-то. Машина бездорожно
ползла по полю во тьме, в сумеречных отсветах пламени, проваливалась в
воронки, раненые катились друг на друга, стонали, копошились в кузове, пока
полуторка, завывая слабым мотором, выбиралась на ровное. И опять кружили по
полю, то отдаляясь, то будто вновь приближаясь к бою. Один раз, как видение,
возникло: догоравшая мельница распадалась на глазах, рушились огненные
куски; словно раскаленный проволочный каркас, светился остов.
рукавом. Вытрет, посмотрит -- черный мокрый след на сукне. Из всех ран
только одну и почувствовал он в первый миг, когда ударило под локоть по
самому больному, по нерву, вышибло автомат из руки. А потом еще четыре дырки
насчитал на нем санитар. Дышать не давал осколок, вошедший меж ребер. Из-за
него и шла кровь ртом. Весь сжимаясь в ожидании боли, он приготавливался к
новому толчку, когда опять машина провалится и отдастся во всех ранах.
мой, что ж это? Ой, хоть бы скорей бы уж...
закричал на него:
мотор то завывал с надрывом, то глох, свет ракет опускался в кузов до самого
дощатого пола, и вновь смыкалась темнота. А время измерялось толчками и
болью.
борт. По одному начали снимать, сводить раненых. Когда снимали младшего
лейтенанта, он не стонал. И голоса замолкли. Его отнесли в сторону, положили
на землю в темноте.
него плечо:
еще одна дырка. Ее не чувствовал до сих пор. Быстро подошел кто-то
решительный, маленький, в ремнях. Третьякова остановили перед ним.
подлечит, опять вернешься в полк. Будем ждать.
Буджолд Лоис
Никитин Юрий
Орлов Алекс
Суворов Виктор
Акунин Борис
Шилова Юлия