клинка. Епископ вздрогнул: он не нашел возражения, но такого рода ссылка на
Боссюэ оскорбила его. У самых великих умов есть свои кумиры, и недостаток
уважения к ним со стороны логики вызывает порой смутное ощущение боли.
предсмертного удушья, обычного спутника последних минут жизни, но в глазах
отражалась еще полная ясность духа. Он продолжал:
третий год вне революции, которая в целом является великим утверждением
человечности, то этот год -увы! -покажется ее опровержением. Вы считаете его
безжалостным, но что такое, по-вашему, монархия? Карье - разбойник, но как
вы назовете Монревеля? Фукье -Тенвиль - негодяй, но каково ваше мнение о
Ламуаньон-Бавиле? Майьяр ужасен, но не угодно ли вам взглянуть на Со-Тавана?
Отец Дюшен кровожаден, но какой эпитет подобрали бы вы для отца Летелье?
Журдаи -Головорез чудовище, но все же не такое чудовище, как маркиз де
Лувуа. О сударь, сударь, мне жаль Марию-Антуанетту, эрцгерцогиню и королеву,
но мне не менее жаль и ту несчастную гугенотку, которую в 1685 году, при
Людовике Великом, сударь, привязали к столбу, обнаженную до пояса, причем ее
грудного ребенка держали неподалеку. Грудь женщины была переполнена молоком,
а сердце полно мучительной тревоги. Изголодавшийся и бледный малютка видел
эту грудь и надрывался от крика. А палач говорил женщине-матери и кормилице;
"Отрекись!", предоставляя ей выбор между гибелью ее ребенка и гибелью души.
Что вы скажете об этой пытке Тантала, примененной к матери? Запомните,
сударь, Французская революция имела свои причины. Будущее оправдает ее гнев.
Мир, сделавшийся лучше, - вот ее последствия. Из самых страшных ее ударов
рождается ласка для всего человечества. Довольно. Я умолкаю. У меня на руках
слишком хорошие карты. К тому же - я умираю.
как они закончены, становится ясно, что человечество получило жестокую
встряску, но сделало шаг вперед.
всех позиций. Однако .оставалась еще одна, и, опираясь на этот последний
оплот сопротивления, монсеньор Бьенвеню возразил почти с тою же резкостью, с
какой он начал разговор:
Атеист - плохой руководитель человечества.
дрожь. Он посмотрел на небо, и слеза затуманила его взор. Потом она медленно
покатилась по мертвенно-бледной щеке, и едва слышно, прерывающимся голосом,
словно говоря сам с собой, умирающий произнес, не отрывая глаз от
беспредельной глубины небес:
душевным волнением.
"я", тогда мое "я" было бы его пределом, и оно бы не было бесконечным;
другими словами, бесконечное не существовало бы. Но оно существует.
Следовательно, оно имеет свое "я". Это "я" бесконечного и есть бог.
восторга; казалось, пред ним стоит некто, видимый только ему одному. Когда
он кончил, глаза его закрылись. Напряжение истощило его силы. Было ясно, что
в одно это мгновение он прожил те несколько часов, которые ему оставались.
Оно приблизило его к тому, кто ожидал его за порогом смерти. Наступала
последняя минута.
священнослужитель. От крайней холодности он постепенно дошел до крайнего
волнения; он взглянул на эти сомкнутые глаза, он взял эту старую,
морщинистую, похолодевшую руку и наклонился к умирающему.
встреча оказалась напрасной?
лежала теперь на его лице.
вызывалась, быть может, не столько упадком физических сил, сколько чувством
собственного достоинства. - Я провел жизнь в размышлении, изучении и
созерцании. Мне было шестьдесят лет, когда родина призвала меня и повелела
принять участие в ее делах. Я повиновался. Я видел злоупотребления - и
боролся с ними. Я видел тиранию - и уничтожал ее. Я провозглашал и
исповедовал права и принципы. Враг вторгся в нашу страну - и я защищал ее,
Франции угрожала опасность - и я грудью встал за нее. Я никогда не был
богат, теперь я беден. Я был одним из правителей государства; подвалы
казначейства ломились от сокровищ, пришлось укрепить подпорами стены,
которые не выдерживали тяжести золота и серебра, - а я обедал за двадцать
два су на улице Арбр-Сек. Я помогал угнетенным и утешал страждущих. Правда,
я разорвал алтарный покров, но лишь для того, чтобы перевязать раны
отечества. Я всегда приветствовал шествие человечества вперед, к свету, но
порой противодействовал прогрессу, если он был безжалостен. Сличалось и так,
что я оказывал помощь вам, моим противникам. Во Фландрии, в Петегеме, там,
где была летняя резиденция меровингских королей, существует монастырь
урбанисток, аббатство святой Клары в Болье, - в тысяча семьсот девяносто
третьем году я спас этот монастырь. Я исполнял свой долг по мере сил и делал
добро где только мог. Меня стали преследовать, мучить, меня очернили,
осмеяли, оплевали, прокляли, осудили на изгнание. Несмотря на свои седины, я
давно уже чувствую, что есть много людей, считающих себя вправе презирать
меня, что в глазах бедной невежественной толпы я - проклятый богом
преступник. И я приемлю одиночество, созданное ненавистью, хотя ни к кому не
питаю ненависти. Теперь мне восемьдесят шесть лет. Я умираю. Чего вы от меня
хотите?
величаво-спокойно. Он скончался.
провел в молитве. На другой день несколько любопытных отважились заговорить
с ним о члене Конвента Ж.; вместо ответа епископ указал на небо. С той поры
его любовь и братская забота о малых сих и страждущих еще усилились.
какой-то особенной задумчивости. Никто не мог бы сказать, какую роль в
приближении епископа к совершенству сыграло соприкосновение этого ума с его
умом и воздействие этой великой души на его душу.
сплетникам повод для пересудов. "Разве епископу место у изголовья такого
умирающего? - говорили они. - Ведь тут нечего было и ждать обращения. Все
эти революционеры - закоренелые еретики. Так зачем ему было ездить туда?
Чего он там не видел? Верно, уж очень любопытно было поглядеть, как дьявол
уносит человеческую душу".
людей, мнящих себя остроумными, позволила себе такую выходку.
вам будет пожалован красный колпак.
которые презирают его в колпаке якобинца, глубоко чтят его в кардинальской
шапке.
Глава одиннадцатая. ОГОВОРКА
"епископом-философом" или "священником-патриотом", рискует впасть в большую
ошибку. Его встреча с членом Конвента Ж., которую, быть может, позволительно
сравнить с встречей двух небесных светил, оставила в его душе недоумение,
придавшее еще большую кротость его характеру. И только.
пожалуй, уместно в нескольких словах рассказать здесь, каково было его
отношение к современным событиям, если предположить, что монсеньор Бьенвеню
когда-либо проявлял к ним какое-то отношение.
император пожаловал ему, так же как и нескольким другим епископам, титул
барона Империи. Как известно, арест папы состоялся в ночь с 5 на 6 июля 1809
года; по этому случаю Мириэль был приглашен Наполеоном на совет епископов
Франции и Италии, созванный в Париже. Синод этот заседал в Соборе Парижской
Богоматери и впервые собрался 15 июня 1811 года под председательством
кардинала Феша. В числе девяноста пяти явившихся туда епископов был и
Мириэль. Однако он присутствовал всего лишь на одном заседании и на
нескольких частных совещаниях. Епископ горной епархии, человек привыкший к
непосредственной близости к природе, к деревенской простоте и к лишениям,
он, кажется, высказал в обществе этих высоких особ такие взгляды, которые
охладили температуру собрания. Очень скоро он вернулся в Динь. На вопросы о
причине столь быстрого возвращения он ответил:
впечатление распахнутой настежь двери.
церкви, а я - всего лишь бедный сельский епископ.
как-то вечером, когда он находился у одного из самых именитых своих
Акунин Борис
Пехов Алексей
Соломатина Татьяна
Роллинс Джеймс
Корнев Павел
Юрьев Сергей