Чтение 11–й страницы книги ~Только обгон~

рукой чтобы найти себе сигарет - "
"Но ты же справлялся сам до того как мы с Джеком приехали сюда, значит ты
сможешь справиться и сейчас".
"Нет, нет, позовите Джека! Не оставляйте меня одного в таком состоянии!
Разве вы не помните те старые времена когда мы были вместе, и как я
раскумаривал вас, делился с вами выручкой с закладных и ссужал вам деньги
- Если сегодня утром вы оставите меня такого вот, я просто умру!" плакал
он. Нам не было его видно, но мы слышали этот голос с подушки. Ирвин
подозвал Саймона, чтобы он крикнул Гэйнсу что-нибудь ободряющее, и потом
мы вместе просто убежали в стыде и горестном ужасе, груженные своим
багажом, вдоль по улице - Саймон смотрел на нас, бледный как полотно. В
замешательстве мы топали по мостовой. Но наша машина уже ждала нас, и
естественным трусливым выходом было просто нырнуть в нее и отправиться в
Нью-Йорк. Саймон был последним запрыгнувшим внутрь. И - вздох облегчения,
но все же я так никогда и не узнал как Гэйнс умудрился выкарабкаться из
болезни этого дня. Знаю только что он смог. Но вы увидите что произошло,
после...
Водителя звали Норманом. Когда мы все уселись в его машину, он сказал что
рессоры не дотянут ни до Нью-Йорка, ни даже до Техаса. В машине было шесть
человек и гора сумок и рюкзаков на крыше, крепко стянутая веревками. Опять
эта постылая американская картинка. Так что Норман завел машину, разогрел
мотор, и покатил ее, словно грузовик нашпигованный динамитом из кино про
Латинскую Америку, со скоростью сначала милю в час, потом 2, потом 5, пока
мы сидели в ней затаив дыхание конечно же, но потом разогнался до 20, до
30, потом на шоссе до 40 и 50, и вдруг мы почувствовали что это просто
начало долгой автомобильной поездки, и мы просто мчимся себе с ветерком на
прекрасной и надежной американской машине.
Для начала мы решили, чтобы пообвыкнуться в путешествии, забить парочку
косяков, против чего молодой пассажир-пуэрториканец не возражал - он был
на пути в Гарлем. И совсем уж чудная штука - ни с того ни с сего
здоровенный громила Норман начинает прямо за рулем распевать пронзительным
тенором арии, и не замолкает всю ночь до Монтерея. Ирвин, сидящий со мной
сзади, присоединяется к нему и поет арии, вот уж не представлял себе что
он может знать арии, или распевает ноты токатт и фуг Баха. Я настолько уже
сбит с толку всеми этими годами странствий и мучительных печалей, что
почти совсем забываю как мы с Ирвином вместе слушали токатты и фуги Баха
через наушники библиотеки Колумбийского Университета.
Лазарус сидит спереди и пуэрториканец начинает с любопытством его
расспрашивать и, в конце концов поняв что за чудила это парень, к нему
присоединяется Норман. К тому времени как через три дня и три ночи мы
добираемся до Нью-Йорка, он уже настоятельно советует Лазарусу побольше
заниматься, пить молоко, ходить не горбясь и пойти в армию.
Но поначалу в машине царит вражда. Норман постоянно грубит, считая нас
просто сборищем поэтов-пидорасов. И когда мы добираемся до гор Зимопана,
мы уже изрядно укурились и нас мучают подозрения. И он подливает еще масла
в огонь. "Теперь все вы должны считать меня капитаном и полным хозяином
этого корабля. Вам не удастся сидеть сложа руки, предоставив делать всю
работу мне. Помогайте! Короче, на левом повороте все вместе, не переставая
петь, наклоняемся влево, а при правом повороте делаем на-о-бо-рот. Всем
понятно?" Сначала я хохочу, потому что мне смешно (очень полезно для шин,
так он объяснил), но как только мы минуем первый поворот и мы (все наши)
наклоняемся, Норман и Тони этого вовсе не делают, а только смеются.
"Теперь вправо!" говорит Норман, и опять та же самая ерунда.
"Эй, а ты-то чего не наклоняешься?" ору я.
"А мне надо думать о том как баранку крутить. Так что, ребята, делайте как
я говорю, и все будет в порядке и мы доберемся до Нью-Йорка" раздраженно,
из-за того что кто-то осмелился голос подать. Поначалу я его испугался. В
своей марихуановой паранойе я заподозрил что они с Тони бандиты, которые,
стоит нам отъехать подальше по дороге, отнимут у нас все наше имущество,
хоть и отнимать-то особо было нечего. И поэтому, в конце концов, когда мы
отъехали еще и он совсем достал нас, именно Ирвин (который никогда не
ввязывается в драки) сказал ему:
"Да заткнись ты"
& с тех пор обстановка разрядилась.

23

Оно даже начало становиться приятным, это путешествие, и на границе в
Лоредо мы даже позабавились немало когда нам пришлось распаковывать всю
немыслимую груду барахла на крыше, включая нормановский велосипед, чтобы
показать его пограничникам, носящим очки в тонкой металлической оправе и
отчаявшимся в конце концов копаться в этой куче мусора.
В долине Рио-Гранде задул пронзительный ветер, и я почувствовал себя
великолепно. Мы были опять в Техасе. Это было в воздухе. Первым делом я
купил по молочному коктейлю на каждого, против чего никто вовсе не
возражал. Ночью мы прокатили сквозь Сан-Антонио. Был День Благодарения.
Унылые вывески обещали обеды с индейкой в кафешках Сан-Антона. Мы не
осмеливались остановиться. Нет ничего страшнее для неугомонного скитальца
по американским дорогам чем приостановиться хоть на минуту. Но в 10 вечера
Норман слишком устал чтобы ехать дальше и остановил машину около высохшего
русла реки покемарить на переднем сиденье, а мы с Ирвином, Саймоном и
Лазом вытащили наши спальные мешки и расстелили их на промерзшей земле.
Тони улегся на заднем сиденье. Ирвин с Саймоном как-то втиснулись в
купленный Ирвином в Мексике французский синий спальник с капюшоном, совсем
узкий, в котором вдобавок не вытянуть было толком ног. Лазарусу пришлось
лезть в мой армейский спальник вместе со мной. Я дал ему забраться первым,
а потом протиснулся и сам, пока не смог застегнуть молнию до подбородка.
Повернуться можно было только одновременно. Звезды были холодны и
бесстрастны. Заиндевевшие поросли полыни, запах холодного зимнего навоза.
И этот воздух, божественный воздух Прерий, я заснул вдыхая его, и в
середине нашего сна я пошевелился чтобы перевернуться на другой бок, и Лаз
тотчас тоже перекатился. Так странно. Было очень неудобно еще и потому что
нельзя было повернуться чуть-чуть, только перевернуться полностью. Но мы
проспали всю ночь, а Тони с Норманом, спавшие в машине, замерзли и
разбудили нас в 3 ночи, чтобы продолжить путь и согреться печкой машины.
Разнузданная заря в Фредриксбурге, или где-то в другом месте, которое я
уже проезжал уже тысячи раз.

24

Долгие монотонные переезды через полуденные просторы штата, некоторые из
нас спят, некоторые разговаривают, некоторые едят, некоторые жуют
безрадостные бутерброды. Каждый раз когда я так еду, я пробуждаюсь после
недолгой дневной дремоты с ощущением что меня везет на Небеса Небесный
Возница, кто бы ни был за рулем. Есть что-то странное в том, что один
человек ведет машину, а остальные погружены в свои мечтания, вверив свою
жизнь ему в руки, что-то такое рыцарственное, что-то из древности
человеческой, что-то от старой веры в благородство Человека. Выныриваешь
из тягучего сна своего наполненного какими-то простынями на крыше, а ты уж
среди сосновых пустошей Арканзаса, мчишься на скорости 60, изумляешься
почему и смотришь на водителя, а он суров, недвижен и одинок за своим
рулевым колесом.
Мы доехали до Мемфиса к вечеру и наконец-то сытно поужинали в ресторане.
Тогда-то Ирвин и сорвался на Нормана, а я испугался что Норман остановит
машину и изобьет его прямо на дороге: все потому что Норман придирался к
нам всю дорогу, хотя на самом-то деле тогда он уже угомонился; поэтому я
сказал: "Ирвин, нельзя с ним так разговаривать, он просто устал в дороге".
Так я дал понять всем в машине что я просто мямлящий хлюпик которому
главное это чтобы не было драки, какая бы ни была причина. Но Ирвин на
меня не обиделся, а Норман с тех пор замолчал. Единственным разом в жизни
когда я по-настоящему подрался с человеком было когда тот метелил моего
старого братишку Стива Вадковского об машину, ночью, согнувшегося от боли,
всего измочаленного, но он все равно продолжал избивать его, здоровенный
громила. Я накинулся на него и гонял по улице, дубася его со всех сторон,
некоторые из этих ударов попадали в цель, но все были легкими, вроде
толчков, или шлепков, по его спине, и так до тех пор пока его ошалевший
папаша не оттащил меня в сторону. Я не могу защищать себя, только друзей.
Поэтому я не хотел чтобы Ирвин дрался с Норманом. Однажды (в 1953) я
разозлился на Ирвина и сказал что набью ему морду, но он ответил "Я могу
уничтожить тебя моей мистической силой", что напугало меня. В общем, Ирвин
не стерпит обиды ни от кого, а я, я же сижу себе смирно с моим буддийским
"обетом доброты" (принятом в лесном одиночестве) и терплю оскорбления с
затаенным чувством обиды, никогда не давая ему волю. Но однажды человек,
услышавший что Будда (мой герой) (еще один мой герой, первый это Христос)
никогда не отвечает на оскорбления, подошел к печальному Бхагавату и
плюнул ему в лицо, говорят что Будда ему ответил "Поскольку я не могу
воспользоваться твоим оскорблением, можешь получить его назад"
В Мемфисе братья Саймон с Лазарусом вдруг затеяли возню на мостовой около
бензозаправки. Разозлившись, Лазарус толканул Саймона одним мощным
толчком, заставив его вылететь почти на середину улицы, сильный парень,
как бык. Одним патриаршим русским толчком, поразившим меня до крайности.
Лаз ростом в шесть футов, крепкого сложения, но ходит он сгорбившись как
состарившийся щеголь 1910 года, или скорее как фермер попавший в город
(само слово "бит" пришло из старого говора южной глубинки).
На закате, уже в Западной Вирджинии, Норман внезапно доверил мне вести
машину. "У тебя получится, не беспокойся, просто крути баранку и все, а я
отдохну". Этим-то утром я и научился по-настоящему водить. Держась одной
рукой за низ баранки я как-то умудрился преодолеть все эти левые-правые
повороты, заставляя едущие с работы машины протискиваться мимо меня по