один бой столько, сколько за пять боев не выложат...
раненый солдат, рану пощупал и начал принимать решение: закурить ему сейчас
и потом себя перевязать или же наоборот? Санитара ждать очень длинное, почти
безнадежное дело, солдат - рота, санитар - один, ну два, окочуришься,
ожидаючи помощи, надо самостоятельно замотать бинты и двигаться к окопу.
Живой останешься - хоть ешь его, табак-то. Перевязывать себя ловко в
запасном полку, под наблюдением ротного санитара. Лежа под огнем,
охваченного болью и страхом, перевязывать себя совсем несподручно, да и
индпакета не хватит.
кучерявые девицы, шибко много лазят по полю боя в кинокартинах, и раненых
из-под огня волокут на себе, невзирая на мужицкий вес, да еще и с песней. Но
тут не кино.
навстречу пуле или осколку, долог путь обратный. Ползет, облизывая ссохшиеся
губы, зажав булькающую рану, под ребром, и облегчить себя ничем не может,
даже матюком. Никакой ругани, никакого богохульства позволить себе сейчас
солдат не может - он между жизнью и смертью. Какова нить, их связующая?
Может, она так тонка, что оборвется от худого слова. Ни-ни! Ни боже мой!
Солдат разом сделается суеверен. Солдат даже заискивающе-просительным
сделается: "Боженька, миленький! Помоги мне! Помоги, а? Никогда в тебя
больше материться не буду!"
Будет очень больно, молонья сверкнет в глазах, ровно оглоушит тебя кто-то
поленом по башке. Но это своя боль. Что ж ты хотел, чтобы при ранении и
никакой боли? Ишь ты какой, немазаный-сухой!.. Война ведь война, брат,
беспощадная...
и горячее от крови сделалось. Но все это уже не страшно. Здесь, в окопе, уж
не дострелят, здесь воистину как за каменной стеной! Здесь и санитары скорее
наткнутся на него, надо только орать сколько есть силы и надеяться на
лучшее.
верой в жизнь, огорчившись под конец, что все вот вынес, претерпел, до окопа
добрался... в госпиталь бы теперь, и жить да жить...
его все будет недоумевать и не соглашаться с таким положением - ведь все
вынес, все перетерпел. Ему теперь положено лечиться, и жизнь он заслужил...
грустно утихнет разум.
госпиталя солдат, вынес операцию, вынес первые бредовые, горячие ночи,
огляделся, поел щей, напился чаю с сахаром, которого накопилось аж целый
стакан! И письма бодрые домой и в часть послал, первый раз, держась за
койку, поднялся и слезно умилился свету, соседям по палате, сестрице,
которая поддерживала мослы его, вроде бы как сплющенные от лежания на
казенной койке. И случалось, случалось - с передовой, из родной части
газетку присылали с каким-нибудь диковинно-устрашающим названием: "Смерть
врагу!", "Сокрушительный удар" или просто "Прорыв", и в "Прорыве" том
выразительно написано, как солдат бился до конца, не уходил с поля боя
будучи раненым и "заражал своим примером..."
"заражал своим примером",- солдат совершенно уверует, что так оно и было. Он
ведь и в самом деле "заражал", и столько в нем прибудет бодрости духа, что с
героического отчаянья закрутит солдат любовь с той самой сестрицей, что
подняла его с койки и учила ходить,- аж целый месяц, а то и полтора
продлится эта испепеляющая любовь.
сестрица, может, месяц, может, и больше, до тех пор сохнуть, пока не дрогнет
ее сострадательное сердце перед другим героем и день сегодняшний затемнит
все вчерашнее, ибо живет человек на войне одним днем. Выжил сегодня - слава
богу, глядишь, завтра тоже выживешь. Там еще день, еще - смотришь, и войне
конец!
могут только очень умные и хитрые люди и что, будь ты хоть разгерой -
командир или обыкновенный ушлый солдат в обмотках,- когда вымахнете из
окопа, оба вы: и он - солдат, и ты - командир, становитесь перед смертью
равны, один на один с нею останетесь.
мутная луна, тоже как будто издолбленная осколками, а с другой пробилось
сквозь небесную муть заиндевелое, сумрачное солнце.
Борис не успел довершить эту мысль. Филькин совал ему бинокль. Совал молча.
Но лейтенант уже и без бинокля видел все. Из села, что было за оврагами и
полем, на плоскую высотку, изрезанную оврагами, но больше всего в голую
пойму речки, помеченную редкими обрубышами кустов, высыпала туча народу - не
стало видно снега. Из оврага тоже вываливали и вываливали волна за волной
толпы людей и бежали навстречу тем, что прибоем накатывали из села. Сужалось
и сужалось белое пространство. И стекали темные струи в речку, по которой и
в которой уже шевелился темный поток людской, норовя найти выход, утечь
куда-то.
вихрем клубя, смахивая снега со склонов в речку.
будто в детстве, когда он видел стремительную атаку конницы в кино. Не
доводилось ему видеть конных атак наяву, ведь конники в этой войне
действовали спешившись. И закипела, заплескалась от взрывов речка. Палили
азартно, вдохновенно пушки, минометы, реактивные установки, летели вверх
комья земли, вороха снега, куски мяса, клочья одежды, колеса, обломки
дерева, распоротое железо. Кружило, вертело. Снег пылил. Дымно от танков
было. Топот коней, рокот танков, людские вопли.
первой и унялась пехота.
все больше яснеющему. Сыпалась пальба уже торопливая, бестолковая,
безнаказанная - так палят на охоте в ныряющего подранка.
удивился, должно быть, своему шепоту и зычно гаркнул: - Все, товарищи! Капут
группировке!
простуженным дискантом выдал "ура!".
товарищам.
речку, вскрывшуюся из-подо льда от взрывов и крови. Народ возле хутора был
все больше пеший, рядовой, и каждый сейчас говорил сам себе: "Не дай бог
попасть в такое вот..."
балагурил, развлекал народ, молотил кулаком по спинам, сулился прислать
кухню, полную каши, и водки раздобыть не по наличию людей, по списочному
составу, и к орденам представить всех до одного - герои! Он бы еще много
чего наобещал, но его позвали к телефону.
кожуры картофельную мякоть, он повернулся карманом к Борису и, когда тот
достал себе обугленную картофелину, мотнул головой и усмехнулся:
указания. Нет нам покоя, и скоро, видимо, не будет.- Он вытер руки о
полушубок, полез за кисетом.- Возьми Корнея или пузырька своего. Мой кавалер
опять куда-то провалился! Ну он у меня дофорсит! Я его откомандирую к вам,
ты ему лопату повострее, ружье побольше, котелок поменьше...
двинулся было на окраину хутора, но Филькин ухнул до пояса и уже за
оврагами, выбирая снег из карманов, вяло ругался:
возле темно шевелящейся речки, кучами лежали убитые, изрубленные,
подавленные гусеницами немцы. Попадались еще живые, изо рта их шел пар. Они
хватались за ноги, ползли следом по снегу, истолченному, опятнанному кровью.
рычал иногда Мохнаков какую-то совсем уж дремучую песню времен гражданской
войны. "Вот уж воистину!.."
один на другом громоздились коченелые трупы, Борис зажмуривал глаза: "Зачем
пришли сюда?.. Зачем? Это наша земля! Это наша родина! Где ваша?"
дуло винтовки:
Достойны тогда своей участи...
Филькин.
молочком!
колхозной клуни, крытой соломой, толпился народ. У широко распахнутого входа
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Ильин Андрей
Корнев Павел
Каргалов Вадим
Смит Кордвейнер