падали, смеялись. И он сейчас бежал в своем мешке, но не до смеху ему
было.
"он" на "я", с "я" на "мы" и сам находился то внутри происходившего, то со
стороны). Да, поздняя осень 1917 года. В один хмурый, мокрым снегом
обсыпанный вечер заявились к ним в дом какие-то двое, большие, с
винтовками; их сопровождал старший дворник со своей сожительницей тетей
Полей, матерью Нюшки и Душки. Скрипучее слово "буржуи!". Папа возражал:
"Мы не буржуи, нет у нас ничего!" "А музыка?" - спросила тетя Поля, с
ненавистью указав на пианино.
знал). Но реквизировали только квартиру - понадобилась для "комиссии
городского порядка". Неуверенно протестовал папа, требуя какой-то ордер.
диване, закутанный в мамину лисью ротонду, и на меня идет снег. Вари не
вижу - где Варя? Люди таскают вещи, спорят, ругаются. "Потише, - просит
мама, - потише, здесь дети". Какие дети, когда нет Вари, он один? Ему
страшно, он плачет, глотает снег, а тут еще мокрый мех лезет в горло...
там, наверху, скрипят звезды. Под скрип звезд удобно, тепло было засыпать.
Он и заснул.
букетиками. Рядом - мама, тетя Поля, дворник Фадеич. Он говорил:
"Небель-то вашу в сараюшку сволок. Тяжела твоя музыка, дери ее нечистый!
Вы не взыщите, если где покарябал". А тетя Поля: "Простите, если что не
так. Я ведь не со зла, а от бедности". - "Ничего-ничего, - отвечала мама,
- было бы здоровье".
приютил. Комната уютная, с пучками ковыля за иконами, с лампадками и
пасхальными яйцами на лентах. На стене висели часы с кукушкой - казалось,
каждую минуту она высовывалась из домика и куковала. Время очень быстро
шло, незаметно. Бумажные кружева на окнах шевелились. Время от времени
появлялись Нюшка с Душкой, какая из них - какая, он уже не различал.
испанка, а позже? Нет, именно тогда, в дворницкой.
поправляйтесь!" - говорила тетя Поля. Сквозь стенки стакана ягоды казались
огромными: таких не бывает. Подходила мама, пробовала губами его лоб,
шептала: "Горит". Он был рад, что "горит", "горел" с наслаждением,
чувствуя, как растет, как раскрывается в его теле каждая клеточка. Впадал
в беспамятство, как в теплую, сладкую воду. Смерти не боялся, хотя стояла
она рядом. "Бог дал, бог и взял, - говорила тетя Поля плачущей маме, - на
все его, батюшки, воля!" А он в это время плавал в стакане чая с малиной и
наслаждался безмерно.
в новой квартире на пятом этаже, которую им дали взамен ошибочно
реквизированной. Папе с мамой квартира нравилась: просторная,
четырехкомнатная, с высокими потолками и большими окнами. Правда, от окон
дуло. "Зато как хорошо тут будет летом!" - говорил папа. Он вообще был
весел, бодр, без конца пропадал у себя в школе, где организовывал какие-то
курсы по ликвидации безграмотности. "Скоро в нашей стране каждый будет
уметь читать и писать!" - говорил папа, отогревая руки на стакане с
горячим чаем. А ему, Феде, новая квартира была не по душе, он скучал по
старой, обжитой, с привычными вещами, даже с окнами, заклеенными сахарной
бумагой там, где пробила пуля. Здесь от больших окон все время дуло, а
топить было нечем; кое-как с грехом пополам отапливали одну комнату, где
поставили все вещи, сбереженные Фадеичем в его "сараюшке"; остальные,
выброшенные во двор, пропали, в том числе шкаф с запертым на ключ
секретным ящиком; ключ был тут, а шкафа не было! Скандалил, плакал,
требовал у мамы невозможного: вернуть шкаф... "Ну что ты как маленький, -
говорила она, смеясь, - и не стыдно? Подумай, скольким людям сейчас куда
хуже, чем нам, а ты все шкаф да шкаф!" Он рыдал так, как будто там, в
секретном ящике шкафа, он запер часть своей души. А липа-то, в дупле
которой были спрятаны сокровища? Нет, никто его не понимал, не только
Варя, даже мама, любимейшая из любимых! Выздоравливал долго, нудно, не
сразу встал на ноги, а когда встал, поначалу не умел ходить: все его
заносило куда-то, все шатало...
с дуплом, целы ли сокровища? Двор был до смешного маленький, а прежде
казался большим. Дупла не было, липу спилили. Посчитал, от нечего делать,
годичные кольца на срезе ствола - оказалось, сто двадцать.
в ней обреченное. Она как будто несла в себе все страхи и несчастья
будущего. И все его нечистые, лживые годы. И потолок, пробитый бомбой. И
мамину смерть...
11
имело. Просто было трудно, темно, холодно, голодно.
жалел. Бедные годы, по-своему героические, но как их заслонила блокада,
куда более страшная. Унесшая куда больше жертв. Как Великая Отечественная
война заслонила финскую...
осталось тех, кто их помнит. Данью уважения пусть будут мысли о них. Пусть
отрывочные, бессвязные.
скудная, бедная.
Мама, смеясь, его обнимает: "Ты теперь единственный мужчина, глава семьи!"
Удивительно, как она умеет всегда оставаться веселой. В квартире мороз.
Топить нечем. Последние где-то выданные дрова сожжены.
бархатно-белы, мохнаты. Вороны прыгают молча.
воротником: рукава коротки, из них торчат озябшие, фиолетовые запястья.
Поверх всего - мамин дырявый платок, называется "бывший козий". На пухлом
надгубье - болячка (от недоедания). Почему эта смешная фигурка видится так
отчетливо, словно сейчас, сию минуту идут они по серому скрипучему снегу?
закрыто, здание пусто). И вдруг - находка! В углу двора, припорошенная
снегом, какая-то груда вещей, накрытая рогожей. Оказывается, парты!
ничьи. Значит, мои с Варей. Мы же их нашли!
укради!" Кто-то же их накрывал рогожей? Значит, чьи-то.
Прекрасно! Дух захватывает. Решаю: парты все равно что ничьи. Пойдем
вечером. Когда стемнеет.
Варя послушно плетется рядом с санями. На добычу идем, на добычу!
себя подбодрить, читаю загадочным голосом стихи А.К.Толстого "Волки".
Может быть, не все слова помню. Но это неважно.
трусит. А я продолжаю вполголоса, еще страшнее, таинственней:
Шилова Юлия
Маккэфри Энн
Херберт Фрэнк
Роллинс Джеймс
Прозоров Александр
Зыков Виталий