из десятки. Но и при такой малой сумме заполошная Васеня умудрялась
обсчитаться на рубль, когда и на целый трояк.
напускалась бабушка на соседку. -- Мне рупь, другому рупь! Что же это
получится?
убеждению, хлеба не стоил, а вино жрал, била себя руками по бедрам,
плевалась, я подсаживался к окну и с тоской глядел на соседский дом.
свет белый кое-как застекленными окнами -- ни забор, ни ворота, ни
наличники, ни ставни. Даже бани у дяди Левонтия не было, и они,
левонтьевские, мылись по соседям, чаще всего у нас, натаскав воды и подводу
дров с известкового завода переправив.
забывшись, затянул песню морских скитальцев, слышанную в плаваниях, -- он
когда-то был моряком.
жалостную песню. Село наше, кроме улиц, посадов и переулков, скроено и
сложено еще и попесенно -- у всякой семьи, у фамилии была "своя", коронная
песня, которая глубже и полнее выражала чувства именно этой и никакой другой
родни. Я и поныне, как вспомню песню "Монах красотку полюбил", -- так и вижу
Бобровский переулок и всех бобровских, и мураши у меня по коже разбегаются
от потрясенности. Дрожит, сжимается сердце от песни "шахматовского колена":
"Я у окошечка сидела, Боже мой, а дождик капал на меня". И как забыть
фокинскую, душу рвущую: "Понапрасну ломал я решеточку, понапрасну бежал из
тюрьмы, моя милая, родная женушка у другого лежит на груди", или дяди моего
любимую: "Однажды в комнате уютной", или в память о маме-покойнице, поющуюся
до сих пор: "Ты скажи-ка мне, сестра..." Да где же все и всех-то упомнишь?
Деревня большая была, народ голосистый, удалой, и родня в коленах глубокая и
широкая.
-- ни одна из них не могла растревожить закаменелую душу боевого семейства,
и вот на тебе, дрогнули левонтьевские орлы, должно быть, капля-другая
моряцкой, бродяжьей крови путалась в жилах детей, и она-то размыла их
стойкость, и когда дети были сыты, не дрались и ничего не истребляли, можно
было слышать, как в разбитые окна, и распахнутые двери выплескивается
дружный хор:
оттого и песня, и ребята, и сам он как бы менялись обликом, красивше и
сплоченней делались, и текла тогда река жизни в этом доме покойным, ровным
руслом. Тетка Васеня, непереносимой чувствительности человек, оросив лицо и
грудь слезьми, подвывая в старый прожженный фартук, высказывалась насчет
безответственности человеческой -- сгреб вот какой-то пьяный охламон
облизьянку, уташшыл ее с родины невесть зачем и на че? А она вот, бедная,
сидит и тоскует все ночи напролет... И, вскинувшись, вдруг впивалась мокрыми
глазами в супруга -- да уж не он ли, странствуя по белу свету, утворил это
черно дело?! Не он ли свистнул облизьянку? Он ведь пьяный не ведает, чего
творит!
навесить на пьяного человека, морщил лоб, тужась понять: когда и зачем он
увез из Африки обезьяну? И, коли увез, умыкнул животную, то куда она
впоследствии делась?
возводило изгородь из жердей, хворостин, старых досок. Но зимой все это
постепенно исчезало в утробе русской печи, раскорячившейся посреди избы.
заведенье:
державшихся на единственной медной пуговице с двумя орлами, в бязевой
рубахе, вовсе без пуговиц. Садился на истюканный топором чурбак,
изображавший крыльцо, курил, смотрел, и если моя бабушка корила его в окно
за безделье, перечисляла работу, которую он должен был, по ее разумению,
сделать в доме и вокруг дома, дядя Левонтий благодушно почесывался.
Хорошо! Как на море! Ништо глаз не угнетат!
прорваться в дом Левонтия после его получки, послушать песню про малютку
обезьяну и, если потребуется, подтянуть могучему хору. Улизнуть не так-то
просто. Бабушка знает все мои повадки наперед.
объедать, у них самих в кармане -- вошь на аркане.
уж все, тут уж я окружен бывал редкостным вниманием, тут мне полный
праздник.
кому-нибудь из своих парнишек. И пока кто-либо из них неохотно вылезал из-за
стола, пояснял детям свое строгое действие уже обмякшим голосом: -- Он
сирота, а вы всешки при родителях! -- И, жалостно глянув на меня, взревывал:
-- Мать-то ты хоть помнишь ли? -- Я утвердительно кивал. Дядя Левонтий
горестно облокачивался на руку, кулачищем растирал по лицу слезы, вспоминая;
-- Бадоги с ней по один год кололи-и-и! -- И совсем уж разрыдавшись: --
Когда ни придешь... ночь-полночь... пропа... пропащая ты голова, Левонтий,
скажет и... опохмелит...
рев, и до того становилось жалостно в избе, и такая доброта охватывала
людей, что все-все высыпалось и вываливалось на стол и все наперебой угощали
меня. и сами ели уже через силу, потом затягивали песню, и слезы лились
рекой, и горемычная обезьяна после этого мне снилась долго.
же вопрос: "Что такое жисть?!" После чего я хватал пряники, конфеты,
ребятишки левонтьевские тоже хватали что попадало под руки и разбегались кто
куда. Последней ходу задавала Васеня, и бабушка моя привечала ее до утра.
Левонтий бил остатки стекол в окнах, ругался, гремел, плакал.
стол и, полный мрака и раскаяния, отправлялся на работу. Тетка Васеня дня
через три-четыре снова ходила по соседям и уже не взметывала юбкою вихрь,
снова занимала до получки денег, муки, картошек -- чего придется.
своим заработать пряник. Ребятишки несли бокалы с отбитыми краями, старые,
наполовину изодранные на растопку, берестяные туески, кринки, обвязанные по
горлу бечевками, у кого ковшики без ручек были. Парнишки вольничали,
боролись, бросали друг в друга посудой, ставили подножки, раза два
принимались драться, плакали, дразнились. По пути они заскочили в чей-то
огород, и, поскольку там еще ничего не поспело, напластали беремя
луку-батуна, наелись до зеленой слюны, остатки побросали. Оставили несколько
перышек на свистульки. В обкусанные перья они пищали, приплясывали, под
музыку шагалось нам весело, и мы скоро пришли на каменистый увал. Тут все
перестали баловаться, рассыпались по лесу и начали брать землянику,
только-только еще поспевающую, белобокую, редкую и потому особенно радостную
и дорогую.
два-три. Бабушка говорила: главное в ягодах -- закрыть дно посудины.
Вздохнул я с облегчением и стал собирать землянику скорее, да и попадалось
ее выше по увалу больше и больше.
привязанная к медному чайнику. Чайник этот был у старшего парнишки, и
побрякивал он, чтобы мы слышали, что старшой тут, поблизости, и бояться нам
нечего и незачем.
давал кому-то тумака после каждого вопроса.
Старшой брал, брал ягоды да и задумался: он для дома старается, а те вон,
дармоеды, жрут ягоды либо вовсе на траве валяются. Подскочил старшой и пнул
Саньку еще раз. Санька взвыл, кинулся на старшого. Зазвенел чайник, брызнули
из него ягоды. Бьются братья богатырские, катаются по земле, всю землянику
раздавили.
просыпанные, давленые ягоды -- и в рот их, в рот.