отца - голоса жужжали, колыхались где-то рядом, и в полудреме он старался
вспомнить, что было вчера - неожиданное, оглушающее, счастливое, - все,
что случилось с ним.
слыша около себя голос Аси, и почему-то хотелось улыбнуться от звенящего и
горячего чувства радости.
ходит к каким-то гадким женщинам. Его пиджак пахнет отвратительными
духами. Ты чувствуешь? Именно не одеколоном, а духами...
откуда это у тебя - "гадкие женщины"? В твои годы странные познания!
Духи... какие духи?
говорила. Тебе что керосин, что духи - одно и то же! - И с негодованием
воскликнула: - Ужас какой!
пружинами, повернулся от стены - снова, как вчера, светло ударило по
глазам уютным солнцем морозного утра, ослепительной белизной окна.
багровеющего поддувала. Ася, заспанная, аккуратный передник повязан на
талии, стояла посреди комнаты, зеркально-черные глаза возмущенно смотрели
на пиджак Сергея, висевший на стуле.
Здравствуйте, донжуан несчастный!
на четвереньках перед дверью, держал галошу в руке и, нацеливаясь, щелкал
этой галошей по полу, по солнечным полосам, кряхтел от усилий.
вытягивала лапу, лениво играя.
сказал с счастливой веселостью:
одеваться буду!
мелькнув передником, в другую комнату, крикнула за дверью: - Просто
какой-то кошмар!
Сергею, а вроде бы к кошке:
а котята голодные. А ну - геть! Лезь к чадам. - Он подтолкнул кошку к
коробке, где возились котята, потом снял очки, взглянул на Сергея
близорукими глазами. - Доброе утро, сын...
запнулся с неловкостью человека, заговорившего фальшивым тоном.
с отцом, которая не позволяла назвать его ни "отцом", ни "папой",
создавала некоторую натянутость в их взаимоотношениях, заметную обоим.
висел пиджак Сергея, протер, повертел в пальцах очки. Густая серебристость
светилась в его волосах; и было, казалось, нечто жалкое в том, как он
протирал и вертел очки, в том, что его вылинявшая, довоенная пижама была
не застегнута, открывала неширокую грудь, поросшую седым волосом.
приходил с работы, кидал портфель на диван, целовал мать - красивую,
сияющую весело-приветливыми глазами; маленькие сережки, как две капли
росы, сверкали в ее ушах; затем отец садился за стол, часто рассказывал о
разных смешных случаях на комбинате, которым руководил он, при этом
хохотал заразительно и молодо.
новый его облик, в который Сергей не мог поверить. Из писем знакомых стало
известно, что на фронте отец сошелся с какой-то женщиной - медсестрой из
полевого госпиталя, и тогда Сергей, ошеломленный, с бешеной злостью
написал ему, что не считает его больше своим отцом и что между ними все
кончено.
окружения под Копытцами, прорвался к своим, был тяжело ранен в грудь и
позже тыловым госпиталем направлен на окончательное излечение в Москву.
Николай Григорьевич застал Асю одну в полупустом, эвакуированном доме,
мать умерла. Отец неузнаваемо постарел, обмяк и как бы опустился; лежал
целыми днями на диване в своей комнате, плохо выбритый, безразличный ко
всему, не ходил на перевязки, с утра до вечера читал старые письма матери,
но не говорил ничего. После излечения его уволили в запас.
неприятности, осенью его вызывали несколько раз в высокие инстанции -
всплыло дело о потере сейфа с партийными документами полка во время
прорыва из окружения, - отец жил в состоянии равнодушия и беспокойства
одновременно и наконец устроился на тихую, совершенно не соответствующую
его прежнему характеру работу - бухгалтером на заводе "Диафото", объясняя
это своим нездоровьем.
раздеваясь, услышал из другой комнаты раздраженные голоса - отца и соседа
по квартире Быкова. Он прислушался не без удивления.
взволнованно покашливая. - Я отлично помню шестнадцатое октября. Ты сказал
мне: "Конец! Погубили страну, дотанцевались!" И посоветовал порвать
партийный билет, бросить в уборную! Так это было? Так! Мол, революция
погибла! Так и расскажи в партбюро своей текстильной фабрики: был момент,
когда не верил ни во что!
был, болен! В бреду все привиделось. И ты не чистенький, Николай
Григорьевич! Я твою коммунистическую совесть наизнанку знаю, как вот пять
пальцев. На фронте с бабой спутался, может, из-за этого и жена твоя
умерла, а? По себе о людях судишь?
спиной, вышел, пятясь, щеки розовые, глаза неподвижно остекленели,
остановились на сжатых кулаках отца, наступавшего из комнаты.
бормотал Быков и тотчас, перекатив глаза на Сергея, возвысил голос,
замахал перед грудью отца пальцем. - Во-от каков твой отец, коммунист,
во-от, смотри на него!..
багровое лицо Быкова, озлобленно махавшего пальцем в воздухе.
Коснувшись толстой шеи, и, тряхнув так, что затрещал китель, вывел его,
грузного, потного, в коридор и тут предупредил:
китель, оглядываясь зло, засеменил новыми, обшитыми красной кожей бурками
по коридору к своей двери.
сторону груди. - Все?
неудобство, помнил эту сцену, и сейчас, в это солнечное морозное утро,
присев возле быстро одевавшегося Сергея, он спросил с некоторой заминкой:
"студебеккер", "бээмвэ", - ответил Сергей. - Вчера слышал по радио -
набирают на курсы шоферов; Шаболовка, пятнадцать. И говорил об этом с
Костей, он старый шофер. Подучусь, буду водить легковую или грузовую, все
равно. Аська, входи, я уже в штанах! - крикнул он, перекинув мохнатое
полотенце через плечо.
все падают от смеха! Ха-ха!
ядовитый.
Поздравляю! Твой новый костюм пахнет отвратительными духами. На нем был
женский волос - отвратительный, золотистого цвета. Покрашенный, конечно.
Костькин. Вчера он щеголял по Москве без шапки. Был ветер, волосы летели с
него, как с одуванчика. Он страшно лысеет.
дальтоник. Не морочь мне голову. Все очень остроумно. Были пострадавшие от
смеха.
неприступно:
своему пиджаку.
такое? Хватит, пожалуйста.
нас не видит и не хочет видеть. Он, видите ли, скуча-ает!..
ссориться, честное слово. Когда двое ссорятся по мелочам, оба виноваты. Я
Русанов Владислав
Конан-Дойль Артур
Корнев Павел
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Смит Кордвейнер