Чтение 11–й страницы книги ~Родственники~

говорят - слов нет!

В это время Никита пошевелился около двери, зажег спичку, прикуривая.

- Вы здесь, Никита? - удивленно спросила Ольга Сергеевна. - Но почему
вы тоже ушли? Почему у вас такой усталый вид? Что с вами?

Никита ответил:

- Разболелась голова. Хотел пройтись по улице, подышать свежим
воздухом.

- Вам дать тройчатку? Пойдемте, я посмотрю в аптечке. Мне не нравится
ваш вид. Впрочем, можно понять...

- Нет, спасибо, я не хочу тройчатку.

- Ну хорошо, хорошо... Я вас не буду неволить. Делайте как вам лучше,
Валерий! - Она ласково улыбнулась ему. - Неудобно, голубчик. Никита
все-таки гость, а ты, так или иначе, хозяин. Тебя ждут.

Ольга Сергеевна пошла в столовую.

- Восторг, да и только, - сказал Валерий и взял Никиту за пуговицу,
покрутил ее. - Слушай, как тебе все это?

- Я спать. А завтра - в Ленинград. Уже все, - сказал Никита. - Как тут
с билетами? В тот же день можно?

- Чушь! Никуда ты завтра не уедешь! Потом - тебя приглашает к себе
Алексей. Это ясно? И как раз завтра. Возражения есть?

- Есть. Почему это я не уеду? До сих пор я распоряжался собой сам.

- Но ты в гостях, братишка, и есть законы гостеприимства. Тем более что
ты таинственный родственник! Парень из тайги.

- Вот это ты прав. Дремучий провинциал.

- А! Все геологи в душе провинциалы. Ладно, поговорим завтра. Детских
тебе снов. А я пошел в поте лица размахивать картонной рапирой. За что
уважаемый Василий Иванович наверняка закатит в семестре двойку. Забавно,
хотя и бессмысленно.

- Тогда зачем размахивать? - сказал Никита. - Лучше пятерка в кармане.
А по-моему, с профессором у тебя все в порядке. Пятерка обеспечена.

- Фраза сквозь усмешку? А впрочем, какая разница - пятерка, двойка? Все
условности, Никитушка. Главное, делай полный вдох и полный выдох. Делай
физзарядку под радио.

5

"Да, это уже все. Мне нечего здесь делать, - думал с решительностью
Никита, спускаясь в лифте, мучаясь от боли в виске, которая не отпускала
после вчерашнего вечера. - Куда это еще меня приглашает Валерий? К
Алексею? Но зачем, зачем к нему? Все это не нужно мне".

И он вышел из парадного. Была середина дня, жгучее солнце, самые жаркие
часы.

Перед подъездом, насвистывая в ожидании, слегка раскачиваясь на длинных
ногах, обтянутых брюками, ходил под тополями Валерий, задумчиво играл
ключом от машины - наматывал и разматывал цепочку вокруг пальца; бинта уже
не было на горле, расстегнутый воротник шелковой тенниски свободно
открывал шею, лицо тщательно выбрито, влажные волосы причесаны, блестели,
как будто он только что принял прохладный душ, и был бодр, свеж. Валерий,
увидев Никиту, подкинул ключик на ладони, с улыбкой сказал:

- Если сказать, что у тебя счастливая физиономия, - это бессовестная
лакировка действительности! Голова болит?

- Вот что. Мне нужно на вокзал. В справочное бюро. Узнать насчет
билета, - проговорил Никита. - Это можно сделать?

- Не волнуйся, я все беру на себя. И бюро и вокзал. Только не сегодня.
Сегодня я тебе покажу чудо - необыкновенный уголок Москвы. И заедем к
Алексею. В Ленинграде, надеюсь, у тебя братьев нет?

- Это что, твоя машина?

- Хочешь сказать, что избалованный профессорский сынок имеет свою
машину? Пошло и банально, как в фельетоне о перевоспитании тунеядца. Нет,
эта взята напрокат, что может сделать каждый смертный. Я за
государственную собственность. Я член ВЛКСМ и против обогащения. Теория
прибавочной стоимости изучена по источникам, а не по конспектам. Садись,
братень.

- Зачем мы должны ехать к Алексею?

- Он хочет с тобой познакомиться.

- Мы уже.

- Что значит "уже"? Никаких "уже". Поехали. Алексей - это Алексей.

- Что это значит?

- Садись и не задавай вопросов.

- Странно!

Машина стояла в тени тротуара - это была довольно старая, заезженная,
но еще крепкая "Победа" грязно-стального цвета, капот и крылья покрыты
налетом пыли, левое крыло заметно помято, наспех и грубо закрашено.
Валерий открыл дверцу, влез в машину, распахнул дверцу Никите, не без
удовольствия откинулся на горячем сиденье, сказал:

- Два года назад освоил эту механику под идейным руководством Алексея и
зауважал себя. Это все-таки неплохо придумано, Никитушка; руль, колеса,
педаль газа - все тебя слушается. Это знакомо тебе?

- Нет.

- Тогда мне жаль тебя. Хотя жалость, как нас учили в школе, унижает
человека. Откуда цитата?

- Слушай, почему ты не записываешь за собой остроты? Носил бы записную
книжку...

- А ты знаешь, твоя ершистость, Никитушка, - это очень мне нравится.
Но, по-моему, брат, ты за что-то дуешься на меня? За что?

- Понимай как хочешь. А все-таки тебе нужно было бы сниматься в
каком-нибудь фильме - у тебя здорово бы получилось. У тебя способности.

- Ну уж прости - другим быть не могу. Так уж запрограммирован.

Они выехали из арбатского переулка, понеслись вдоль бульваров по улице,
туго бьющей в открытые окна мягким жаром асфальта, мимо солнечной и густой
зелени над железной оградой, мимо летней пестроты тротуаров, зеркал
парикмахерских, мимо кривых изгибов тупиков, странно немноголюдных в этот
раскаленный июльский час, с прохладными тенями каменных арок. Мотор,
набирая скорость, ровно гудел, сквозняки, охлаждая лицо, шевелили волосы
Никиты раздражающе щекотными прикосновениями летевшего в окна ветра.

"Зачем я все-таки еду? - подумал он. - Я не хочу ехать, но еду... Да,
это какая-то нерешительность. Что это со мной? Все делаю не то, что хочу.
И тоже идиотски острю, как будто так важно все, что говорит Валерий. Но он
наверняка играет и почти не думает о том, что говорит. Почему он
раздражает меня?"

- Знаешь, что такое бывшая Большая Татарская? - заговорил Валерий,
зубами вытянув из пачки сигарету. - Никогда не слышал? Замоскворечье -
знаменитая история купечества. Геологи равнодушны к истории?

Никита не ответил.

От узкого, грохочущего, визжащего трамваями перекрестка Пятницкой
повернули в кривой переулок, затем выехали на просторную, бело залитую
солнцем мостовую - и отдалился грохот трамваев, пошли справа я слева разно
покрашенные деревянные заборы под тополями, двухэтажные дома с чердаками,
низкими окнами, замелькали сквозь давно снятые ворота заросшие травой
зеленые дворики, дощатые сарайчики в глубине их, обитые ржавым железом
голубятни с сетчатыми нагулами - всюду зелень, солнце, тени, дремотное
спокойствие летнего дня.

- А что... - сказал Валерий. - В этом что-то было! Тишина, покой,
пуховая постель и жаркие объятия покорной жены на скрипучей кровати.
Завидую купцам первой гильдии! Жили себе, почесываясь. И понятия не имели,
что такое бикини или радиация. Ошеломлял лишь размер самовара у соседа. А,
старикашка?

- Ты трепач, что я понял, трепач первой гильдии, - проговорил Никита,
потирая болевший висок. - Я вчера это заметил. Ты можешь трепаться
тридцать часов в сутки. Неужели не надоедает? Потом все эти "старикашки" и
всякая такая дребедень устарели давно.

- Не следишь за современной литературой, Никитушка. А литература - что?
Литература отображает и изображает жизнь. - Валерий засмеялся.

- Ну, можно помолчать? Честное слово, напоминаешь включенный
магнитофон. Неужели не устаешь?

- Будущая профессия, милый. Я же историк. Бесконечная тренировка языка.
Привык. Язык мой - хлеб мой.

- Именно хлеб! Вчера ты здорово резал правду-матку профессору,
заслушаешься! Хорошо, что не полез к нему целоваться. Я ожидал. Все шло к
тому. Но скажи, для чего ты начал тот спор?

- Дитя ты, дитя! Наш спор с тобой бессмыслен, - ответил Валерий,
смеясь. - Понимаю, Никитушка, ты ходишь еще в детских штанишках наивности.
А жизнь не апельсин. Вся соткана из противоречий. Все. Прекращаю
дискуссию. Приехали.

Он круто повернул машину во двор, тесный от деревянных сараев, и, не
сбавляя газа, проехал в узком проходе меж оград сочно зеленеющих
палисадников, остановил машину на заднем дворике, тихом, знойном, сплошь
заросшем травой и ромашками. Низкий одноэтажный дом едва был виден под
разросшимися деревьями; на старых его стенах, на скосившемся крыльце, на
новой "Волге" под навесом тополей - везде желтели солнечные пятна; и
потянуло сразу чуть сыровато от земли, пресно запахло травой, и чем-то
покойным, провинциальным повеяло от разомлевших на жаре нежных деревенских
ромашек в палисадниках, от ветхих, рассохшихся ступеней крыльца дома, в
котором полутьма прохлады стояла в пустых окнах.

Никого не было здесь. Валерий посигналил дважды, распахнул дверцу,
превесело крикнул:

- Привет, провинциалы! Мирно спите? Если не ошибаюсь, все смылись из
этого дома.