Чтение 11–й страницы книги ~Томасина~

поросенка. Она с обожанием глядела на него, лапы ее торчали в стороны, а он,
прижав ее к сутане, массировал ей живот. Это было бы невыносимо смешно, если
бы взгляд его и улыбка не светились такой нежностью.

-- Одна соседка говорит другой: "Чего-то я расхворалась. Стирки
невпроворот, а у меня прямо ноги не ходят". Другая отвечает: "Есть у меня
микстуры полбутылочки. В прошлом году всю простуду как рукой сняло. Сейчас
принесу".

Отец Энгус перевернул Сецессию и стал массировать то место, где
начинался коротенький хвост. Морда ее выражала несказанное блаженство.

-- Приносит она микстуру на спирту. Больная -- у которой, скажем,
острый приступ стиркофобии 10 -- отхлебывает глоток, отогревается и
веселеет. Как, по-твоему, должен доктор подавать на вторую соседку в суд?

Он подождал, пока притча просочится сквозь крепкий череп его друга, и
закончил:

-- Нет, Эндрью, у тебя будет очень глупый вид, если ты обвинишь Лори.
Полиция прекрасно знает, что она просто дает советы пастухам, женщинам и
детям, у которых болеют овца, собака или кот.

-- Ну, иди сам, -- сказал Макдьюи. -- Поговори с ней, ты же ее так
хорошо знаешь!

-- Что ты! -- воскликнул Педди. -- Я совсем ее не знаю. Ее не знает
никто.

-- Не говори ты глупостей, Энгус! Кто-нибудь да знает. Пришла же она
откуда-то...

-- Знает ее кто-нибудь? -- тихо, почти про себя, спросил священник, --
Да, в каком-то смысле... Ее зовут Лори Макгрегор11. Домик ее и амбар
пустовали, когда она явилась в наши края неизвестно откуда. Она ткачиха.
Может быть, она -- одна из парок 12, разлученная со своими сестрами...

Макдьюи сердито фыркнул:

-- Вот ты с ней и говори. Психопаты часто слушают священников.

Педди вздохнул и покачал головой.

-- Я думал, ты поймешь. Я не хочу ее трогать, не хочу ей мешать. Ее
пути -- не наши пути. Она служит беспомощным и беззащитным. Таких, как она,
зовут блаженными. Их немного осталось на земле.

Больше вынести Макдьюи не мог.

-- Психи они, твои блаженные! -- крикнул он. -- Ладно, пойду сам. Скажу
ей, чтобы не совалась в чужое дело.

Энгус Педди сидел на краешке стула, гладил Цесси и думал. Наконец он
осторожно опустил ее на пол, встал, взял склянку, надел шляпу, не отрывая
серьезных глаз от Эндрью Макдьюи.

-- Что ж, -- сказал он. -- Иди. Только, Эндрью, я бы на твоем месте
поостерегся. Тебя там ждет большая опасность.

-- Еще чего! -- взорвался ветеринар. -- Ты что, сам спятил?

-- Ты не сердись, -- начал отец Энгус, -- когда я поминаю Бога.
Профессия у меня такая. Я же не сержусь, когда ты говоришь о прививках.

Макдьюи не ответил.

-- Мне кажется. Лори очень близка к Богу. Она служит Ему и славит Его
всей своей жизнью.

-- В чем же тут опасность? Мне-то что?

Священник взял на руки собачку.

-- Смотри, -- сказал он, -- как бы ты сам Его не полюбил.

На пороге он обернулся и добавил:

-- В двери к ней не стучись, она не откроет. Там у нее на дереве висит
колокольчик. Колокол Милосердия. В него даже звери звонят.

-- Ну, знаешь!..-- возмутился Макдьюи. -- На черта мне...

-- Кому-кому, -- сказал отец Энгус, -- а тебе милосердие нужно. И мягко
закрыл за собой дверь.

Я богиня Баст, прозванная Талифой, помню день, когда к нам пришел
Рыжебородый.

Он еще до того явился мне во сне, ибо у нас, богинь, -- дар
ясновидения. И я закричала, не просыпаясь: "Смерть и гибель котоубийце!
Красным огнем пылают его волосы, красная кровь -- на его руках, и ему не
уйти от мщения. В книге мертвых написано, что убивший одну из нас обречен".

Он был так страшен и могуч, что даже я, богиня, проснулась от ужаса. Я
лежала у очага, и затухающий огонь был красен, словно кровь. Услышав мой
крик, Лори спросила погромче:

-- Талифа, что тебе приснилось? -- пришла, взяла меня на руки и
гладила, приговаривая: -- Не бойся ничего, я тут!

Но я знала, что от судьбы не уйти и я скоро увижу наяву рыжебородое
чудовище. Так и случилось, я увидела его на следующий день.

Недалеко от нашего дома стоит огромный дуб, а на нижней его ветке, как
я говорила, висит Колокол Милосердия. Чтобы Лори вышла из дому, надо дернуть
за веревку, свисающую до самой земли. За нее дергали и люди, приносившие к
нам зверей, и сами звери.

Вы удивляетесь, а я -- ничуть. В мое время никто бы не удивился, ибо
звери полевые, птицы небесные, люди и боги жили тогда одной семьей, помогали
друг другу и совместно владели сокровищами ведовства.

В то утро зазвонил колокол, и все мы выбежали посмотреть, кто к нам
пришел. Лори встала в дверях, прикрывая глаза от солнца, и мы увидели
раненого барсука.

На задней его лапе болтался капкан. Им он и задел два раза за кончик
веревки, лежавшей прямо на земле. Тут ничего странного не было. Странно было
то, что у барсука торчала из плеча кость, была почти оторвана лапа, а он
дотащился до моего храма и моей жрицы.

Мы, кошки, разумно сели в отдалении, чтобы он на нас не бросился. На
губах у него белела пена. Собаки забеспокоились, они ведь склонны к истерии,
и чуть сами не кинулись на него, что не так уж и глупо, все равно ему
умирать.

Но Лори сказала:

-- Тихо! Не трогайте его!

Она подошла к барсуку, посмотрела на него (я так и видела прозорливым
оком, как его зубы вонзятся в ее руку), и опустилась на колени. Я еле успела
пустить чары и на нее, и на него.

Лори осторожно отцепила капкан, взяла барсука на руки и что-то стала
ему шептать. Он сразу успокоился. Голова его упала на бок, но глаза не
закрылись, и все мы видели желтоватые белки, обращенные к Лори. Она встала,
понесла его в нашу лечебницу, и мы пошли за ней.

Лечебница наша -- в каменном амбаре. Я села в дверях и глядела, как моя
жрица одной рукой подстилает чистую скатерть, кладет барсука на стол,
достает губку, миску, травки и идет к плите ставить воду.

Когда она вернулась и поддела ладонью голову барсука, он издал самый
жалобный звук, какой я только в жизни слышала. Когда сильный, большой зверь
пищит, как мышка, у меня просто сердце разрывается.

Я отвернулась и принялась усердно лизать спинку. Когда я снова
посмотрела на Лори, она плакала и отирала барсуку кровь. Белая кость торчала
у него из раны, передняя лапа была разорвана в клочья и висела на какой-то
жилке. О том, что творилось сзади, я и говорить не стану.

-- Видишь, Талифа? -- сказала мне Лори. -- Не знаю, как ему помочь!..
Он попал в ловушку, и на него еще кинулась собака. Он с ней боролся, ты
подумай, отогнал се! Такой храбрый... Как же ему умереть?..

Барсук лежал на белом полотнище, и Лори осторожно обмывала мех, шкурку,
мясо, когти и кость. Лежал он на боку, виден был один глаз, но глаз этот
глядел на Лори доверчиво и умоляюще.

-- Не знаю, что делать, Талифа, -- говорила мне Лори. -- Ну совсем не
знаю. Не пойму с чего начать, а он вот-вот умрет... Смотри, какой он
красивый. Бог послал его ко мне не для того, чтоб он умер.

Она на минутку поникла, потом подняла голову, и глаза ее засветились.

-- Вот мы с тобой и попросим! -- сказала она мне.

Она и не знала, что просить надо меня. Я бы уж для нее сотворила чудо.

Подойдя поближе ко мне, она села на приступочку, погладила меня и
почесала за ухом, глядя в небо. Губы ее шевелились, глаза светились.

Что ж, попросила с ней и я, как меня учили когда-то -- и отца моего Ра,
и мать мою Хатор, и великого Гора, и Исиду, и Осириса, и Птаха, и Нут, и
даже страшного Анубиса.

Я обратилась и к самым древним богам, Хонсу и Атуму-Ра, создателю всего
сущего.

Прошло какое-то время, и зазвонил наш колокол.

Я в два прыжка допрыгнула до дерева и оцепенела от ужаса. Мех у меня
встал дыбом, ушки прижались, из горла моего вырвалось хриплое, сердитое
"мяу-у!", а потом я зашипела.

У дерева, под колокольчиком, стоял незнакомец. Вид его был гнусен.
Волосы рыжие, как у лисы; борода такая же; глаза злые. Он дергал за веревку,
словно хотел сорвать наш колокол с дерева.

Тут я узнала его. Это он являлся мне в страшных снах, чудовище,
котоубийца, проклятый самою Баст. Я видела, что он обречен, и все же я
боялась его так, что кости дрожали.

Он не заметил, как я летела от дома к дереву, а теперь я мигом
вскарабкалась вверх, на самые верхние сучья, куда не доносился его запах.
Там я сидела, пока не спустилась ночь.

Да, я, богиня, удрала от смертного. Сама не знаю в чем дело.

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

Когда Макдьюи добрался до места, он чувствовал себя довольно глупо.
Остановив машину, он пошел по длинной тропинке, размышляя о словах своего
друга. Ему казалось теперь, что здесь, в лесу, обвиняя какую-то полоумную,