Курочкин не унимался и доказывал, что министерские заправилы заключают
невыгодные договора с австрийцами не случайно, они получают за это
подарки... Однажды вызвали санитаров, тут же, в министерстве, связали его,
вкатили укол и увезли. С тех пор он мыкается по психушкам.
привидения и понял, что на этом можно сыграть. У него нет запретов.
внутри укоренился страх, родимый, с которым они выросли. Тот самый, липкий,
потный, что накинулся на Усанкова ночью в купе.
Утром резвился, к обеду взбесился. Ты сам разбудил чертей. У него теперь
одно объяснение - псих. И выход один - упечь тебя в больницу... Поступки
нелогичные, нес чушь. Все это, конечно, если не пойдешь на мировую...
его нагловатостью, вроде никак не свойственной их отношениям, где всегда
командовал Усанков.
отправимся.
Потому что страх не мог никуда деться, он сидел у Ильина в печенках,
селезенках, в самом нутре, а вот то, что он, Усанков, недооценивал Ильина
как противника, это факт. Никогда Ильин не был в противниках, и сейчас
Усанков по-новому как бы просчитывал Ильина: доверчив, долго сопротивляться
не может, умен, но душевно ленив, инертен...
доносилось пение, волна нагретого свечного воздуха обдавала Усанкова
сладковатым запахом.
любил отвечать, он предпочитал спрашивать. Он нахмурился. Ильин смотрел на
него с участливостью.
Все равно надо возвращаться.
скорее дежурно, чем уверенно, потому что объяснить это было невозможно.
понять. Потому что Клячко знал всю мерзость сделок, лжи, обманов. Все, в чем
участвовал он, Усанков. И то Клячко не все знает. Потому что были и
собственные интриги, сговоры, потому что надо было сохраниться. Не просто
сохраниться, надо было добраться до ступени, с которой можно было начать
действовать. Чем выше он поднимался, тем больше перед ним открывалось
низости, тем больше приходилось в ней участвовать. Два года назад ему
доверили поехать на юг заказать ковер с вытканным портретом супруги
крупнейшего человека. Потом доверили докладывать про завод, который досрочно
построен. Хотя его еще и в помине нет. И все получили за него награды.
Когда-то он поклялся себе уничтожить всю эту кодлу во главе с Клячко.
Теперь, когда они зашатались, когда еще немного и эта клика падет, нельзя
отступиться. Чего ради? Чтобы дать уйти Клячко тихо, спокойно на союзную
пенсию, с почетными проводами, с дачей в Жуковке, со всеми наградами? Не
выйдет, он добьет Клячко, и все грехи будут отпущены. Лишь бы не
промахнуться, ударить наверняка. Отказаться от этого удара? Тогда вся
пакость, в которой он участвовал, не получит оправдания. Тогда действительно
прощения ему не будет. Останется он, карьерист, хапуга, лжец, пособник
Клячко, такой же преступник.
более разбираться в своих переживаниях. Не было в этом надобности. Со своими
чувствами он умел справляться, они гасли внутри, надежно прикрытые его
иронично- озабоченным видом. "Технарь!" - посмеивалась над ним жена.
"Технарь" был удобный образ, имидж, как называют американцы. Технарь -
значит, поглощенный делами, проектами, никаких сомнений в себе. Его психика
работала безупречно, на нее не влияли настроения, семья, погода, политика и
тому подобные помехи. Он следил за своим организмом - теннис, бассейн, лыжи,
не переедал, был в хорошей форме. Они с Ильиным одногодки, а выглядел
Усанков всегда лучше.
бывает, не сдержался, Клячко спровоцировал, все понятно, Ильин считал, что
благородно поступает, признался, очистился и всякое такое. На самом же деле
он подыграл Клячко, выручил его. С анонимкой бороться сложно, если же автор
известен, тогда все проще, можно его оклеветать, мол, мстит, склочник, псих,
распутник. Метод отработан. Станут заниматься не письмом Ильина, а самим
Ильиным. Анонимщик, тот неуязвим, его не ухватишь, не опорочишь. Теперь,
когда Ильин подставился, в ход пойдут самые подлые средства. Клячко -
бандит, он признает только силовые приемы...
слова бессмысленны.
удач не бывает.
переступать.
нате, все испортил. Чего тебя укусило?
стыдно не было. - Ильин оживился. - Куда ни погляжу, стыдно. Как мы
разговариваем между собой. Как врем. Кого ни слушаю, стыдно. Кругом
ненависть. Главного моего обидел Клячко. Понятно. Он ненавидит Клячко.
Клячко - его. Ты - Клячко. У тебя борьба с Клячко стала целью. Все борются,
все готовы на все идти. Все жаждут отомстить, разоблачить, и чем дальше, тем
злее. Это же капкан.
Интеллигентская дребедень, стыд, совесть, непохоже все это было,
несвойственно Сергею Ильину, который для Усанкова был человеком дела прежде
всего. Их гордость и преимущество состояли в том, что они не выступали с
речами, не занимались политикой, философией, они вкалывали. Плохо ли, мало
ли, но они оборудовали цеха, обеспечивали электропроводом, моторами,
двигателями бумажные комбинаты, печатные машины...
условия стажировки. Усанков, несмотря на свой плохой английский, понимал
этого красноносого верзилу с первых слов, все решалось просто, быстро, куда
проще и приятнее, чем со своими министерскими боссами. Американец говорил
"о'кей", как прихлопывал печатью свою подпись, и Усанков понимал, что этого
"о'кей" совершенно достаточно. От американца исходило добродушие и дивное
ощущение хозяина, он сам распоряжался собою, своим делом, и это был не
просто хозяин своего небольшого бизнеса, это был еще и главный человек
страны, потому что такие, как он, хваткие, практические люди были в чести,
от них зависела деловая жизнь, и они могли выложиться во весь свой талант,
показать всю свою силу, ловкость, сообразительность. А мы возимся друг с
дружкой, барахтаемся, связанные по рукам и ногам, и кичимся своими
нравственными терзаниями, без них ты не интеллигент.
потомков - это же загробный суд.
трижды перекрестилась. Низкое солнце вспыхнуло в ее волосах, словно огнем
обдало и осветило тайную красоту ее лица. Усанков подумал, что вот так
крестились и сто, и триста лет назад, когда не было этого собора, не было
еще Петербурга, и через сто лет люди будут так же истово креститься,
несмотря на космические станции и компьютеры.
внизу горели свечи, в притворах темно поблескивало серебро окладов, белели
кружевные салфетки. Священник читал молитву, и этот хрипловатый голос, запах
ладана, каменные плиты пола всколыхнули что-то давнее, детское в душе
Усанкова, чья-то рука ему припомнилась, рука на его плече и такой же голос,
он ребенком стоит, ему ничего не видно, только когда все кланяются,
опускаются на колени, открывается золотое сияние. Невесть когда это было и
невесть где, может, в их деревенской церкви, но что-то очнулось в нем,
какая-то теплая печаль как сожаление об этом забытом детском чувстве
Шилова Юлия
Мацумото Сэйте
Панов Вадим
Ильин Андрей
Браун Дэн
Посняков Андрей