Кончаев и, крепко сжав зубы, бледный и сосредоточенный, пошел прямо на
солдат. В эту секунду он вдруг отделился от всего мира и стал один.
пыль, звеня и поблескивая на солнце, рысью поскакали назад по набережной.
ожило и зашумело.
морщинистым лбом лицо выразило презрение и гадливость. - Пойдемте дальше...
Ну их к черту!..
не понимает.
прислушиваясь к отдельным крикам, словам и немногоголосому пению,
вспыхивающему то здесь, то там.
матерными словами. В нем что-то поразило Кончаева, казалось, он уже где-то
видел его, этого самого матроса, такого же пьяного и тяжело ругающегося,
растерзанного, растрепанного. Мысль о том, что и в эти дни, как и всегда,
люди остаются такими же, какими были, мелькнула у него в голове, но сам он
был так напряжен, радостен и готов на все, что она не удержалась и растаяла
во вновь нахлынувшем, молодом, радостно жутком чувстве возбуждения.
молодые лица были так же возбуждены и радостны, как у Кончаева. Они
чувствовали себя теперь господами жизни и оттого старались и действительно
были оживленными, добрыми, на все и для всех готовыми.
ворота, вновь появлялись на свет с деревянными ящиками на плечах и волокли
их к набережной.
сообщая огромную радость, сказал студент. - А то знаете, перепьются... -
дружелюбно, как будто советуясь с хорошим знакомым, прибавил он.
через каменный барьер сначала медленно, как будто нерешительно, потом быстро
и быстро переворачивали в воздухе и стремглав бухали в зеленую колышащуюся
массу воды. На мгновение поднимался белый, сверкающий на солнце столб пены,
покрывая ящик белым узором, и он исчезал в зеленой взволнованной глубине.
Это было красиво, и оттого еще радостнее становилось на душе.
швам. Посыпались и забулькали в пенное кружево хорошенькие белые бутылочки.
порываясь к воде.
что-то сбросили с плеч и празднуют какую-то победу.
торжеством оглядываясь на Эттингера.
охал и даже небритый, в рваных опорках старик скалил свой беззубый обтянутый
рот пьяницы.
как бы другая. Кончаев оглянулся на город. Он высоко возвышался над красными
крышами порта. Еще выше были синее небо и белые облака.
своему неведомому закону, неустанно и спокойно несущее на берег зеленые и
голубые волны, вспененные свежим ветром. Далеко в море рождалась волна и,
прозрачная, голубая, росла и росла, покрываясь чистой белой пеной. А на
месте ее рождалась уже другая, и так, без конца и начала, бежали они под
небом, гульливые и бесследные, как мечты о человеческом счастье.
неподвижно и величаво, лежал труп человека в матросской, окровавленной на
груди рубахе с босыми, желтыми, как воск, сухими ногами.
серьезное выражение, подходили к нему и смотрели в лицо, а мертвец
неподвижно лежал на белом возвышении, и его желтый мертвый профиль сурово и
загадочно смотрел в синее-синее небо, где плыли белые облака.
вдумчиво, бессознательно чувствуя, что тут, возле этого безгласного трупа,
сосредоточена какая-то величавая трагедия.
лицо, и странные, смутные мысли тихо бродили в его голове. Казалось, что
мертвец видит и слышит все, что делается вокруг него, и что не может быть,
чтобы этот гул, эта многотысячная, живая и любопытная толпа, это синее небо
и белые облака потеряли всякую связь с ним и он был бы сам по себе, один
среди ликующего солнечного мира.
какое-то смутное и тупое равнодушие. Казалось, все стихало вокруг, бледнели
голоса, тускнели солнечные краски, и душа становилась одинокой и тревожной,
как перед неразрешимой, трагической загадкой.
Сколько их будет к вечеру?
себе.
самому молу голубовато-зеленые прозрачные волны. Далеко там, на синем
просторе, точно предвещающее грозу облако в синем небе, неподвижно и
загадочно темнел броненосец.
движение поднялось и улеглось. Кончаев оглянулся.
известкой лицом.
узким зловещим лбом.
понимал. Его рыжие усы топорщились, и глаза пучились на толпу.
подошел к нему.
проговорил он.
голова в широкие синие плечи.
ему навстречу.
человек. Городовой почувствовал их и оглянулся.
невыносимо напряженное и в то же время неудержимо любопытное чувство
охватило его: казалось совершенно невозможным, непереносимым, чтобы здесь,
сейчас, под солнечным светом, в присутствии его, Кончаева, убили человека;
казалось совершенно ненужным, несоответствующим и помрачающим до падения все
великое дело дня; казалось, что если это произойдет, то с ним случится
что-то невообразимо ужасное, не выдержит мозг... И в то же время хотелось,
чтобы убили и чтобы все видеть, не пропустить ни одного мгновения, ни одной
мелочи и никогда не забыть.
было, подкрадывавшийся, как кошка, человек в синей разорванной рубахе вдруг
очертя голову кинулся на него и, впившись руками, дернул книзу, подпрыгнул,
и оба рухнули на землю, подняв пыль.
бешенства, толпа подалась вперед, поднялась, точно передних выжали кверху, и
безумно копошащейся кучей тел, рук, голов и воспалившихся бешеных глаз
обрушилась вниз на городового и человека в синей рубахе.
А-ах ты!.. - послышались короткие и так неестественно и зловеще изменившиеся
голоса, что холод ужаса и омерзения наполнил душу Кончаева.
бы отупелого беспамятства, а потом он вдруг увидел между переплетенными
руками и ногами нечеловеческое кровавое лицо с кровавыми дырами вместо глаз
и голый живот между синими штанами и белыми клочьями окровавленного,
вздернутого на подбородок кителя. Это было одно мгновение, но то самое
ужасное, что было в этом безглазом, кровавом лице и голом втянутом животе,
как молния врезалось в глаза Кончаева; это было все еще очевидное выражение
живого безумного ужаса и отчаянной, точно она еще могла чему-нибудь помочь,
борьбы.
Кончаева. И вдруг над толпой, над головами и вытянутыми руками, метнулись
две ноги, и тяжелое тело, неуклюже шлепнувшись о каменный парапет, хряснуло
разбитым черепом, перевернулось, ошлепнуло кровью камень и бухнулось вниз,
как живое, взмахнув руками. Раздался тяжелый всплеск, белое кружево каскадом
Каргалов Вадим
Конюшевский Владислав
Сертаков Виталий
Грабб Джеф
Мурич Виктор
Березин Федор