Чтение 11–й страницы книги ~Княжна Тараканова~

на нее.

Литвинов заступил ей дорогу.

- Нельзя, - сказал он, - успокойтесь.

- Вероломство! Проклятие! - бешено проговорила она. - Так поступать с
женщиной, с прирожденной вашей княжной! слышите ли? дайте дорогу! -
кричала она солдатам по-французски. - Где граф Орлов? позовите, ведите
его... вы ответите за все!

- Граф, по приказанию государыни и адмирала, также задержан, - ответил
ей, вежливо кланяясь, Литвинов, - он арестован, как и вы...

Княжна громко вскрикнула, отступила... Ее гаснущий взор заметил меня в
стороне. Он с укоризной, как нож, скользнул по моему сердцу, как бы
говоря: "Ты виновник, ты погубил меня..." Она пошатнулась и упала без
чувств.

Матросы снесли ее в каюту.

Прислуга княжны, кроме горничной, оставленной при ней, была также
арестована и, под строгим надзором, перевезена на другой корабль.

Потрясенный до глубины души всем, что произошло на моих глазах, я вне
себя опомнился в какой-то полутемной корабельной каморке. Поднял голову и
вижу, что взаперти со мной, под караулом, сидит и сам главный предатель,
Христенек. Это меня непомерно удивило. Мой товарищ сидел, впрочем,
спокойно. Развалясь и доедая что-то прихваченное из сластей, он изредка
поглядывал на нашу затворенную дверь.

- Удивляетесь? - спросил он меня. - Не правда ли, ведь чудеса?

- Да, есть чему подивиться, - ответил я, насилу одолевая к нему
отвращение.

- Иначе было нельзя, - сказал он.

- Почему?

- Только приманка брака и соблазнила эту искательницу приключений.

- Но для чего было играть чувствами, сердцем! - "проговорил я, не
стерпев.

- Иначе ее не заманили бы на флот.

- Были другие способы, - возразил я. - Мне известно, граф клятвенно
признавался ей в любви, а, став его женою, она и без того охотно
доверилась бы нашей эскадре.

- Эх, любезный Концов, - простота! - проговорил с улыбкой грек. -
Ужели, извините, ранее не угадали? Да в то именно время, когда граф играл
с княжной в самые нежные амуры, я, под его диктант и от его имени, писал
государыне, что здесь, для уловления этой авантюрьеры, решились на все -
хоть, без дальнейших слов, камень ей на шею да в омут.

- Что же вы и впрямь ее не утопили? - смело воскликнул я, не помня, что
говорю. - Это не в пример было бы лучше для обманутой, несчастной,
чахоточной...

- Проживет еще, - сказал Христенек. - Повелено схватить ловко, без
шума; в точности и исполнили.

Я с негодованием слушал эти холодные, жесткие слова. Издевательство
наглого грека выводило меня из себя.

- Ну полно, друг, - произнес Христенек, - успокойте рыцарские свои
чувства, все пустяки! В наше время, помните, главное - отвага и в самой
дерзости умная в ловкая острота. Ты успел - могуч и богат; не успел -
бедность или того хуже - Сибирь. Вставайте-ка лучше, разве не видите?
пора...

Подняв голову, я увидел, что наша каморка уже отперта и за дверью,
улыбаясь, гурьбой стояли, подгулявшие и веселые, прочие моряки.

Меня и грека позвали в капитанскую. Там красовалась батарея вин,
дымились трубки, кипел пунш. Нас заставили выпить и отпустили на берег.
Граф, как я узнал, в это время был с адмиралом у консула. Там они
обсуждали свои дальнейшие действия.

Настал вечер. Улицы Ливорно шумели негодующею, взволнованною толпой.
Русские жались по квартирам. Я бессознательно схватил шляпу и плащ, прошел
окольными переулками за город и оттуда на взморье.

16

Я упал на берег. Боже, какая казнь! Слезы меня душили. Я ненавидел,
проклинал весь мир.

"Как, - мыслил я, - совершилось такое безбожное, вопиющее дело! и я во
всем этом был соучастник, пособник?"

Я дрожал от негодования и бешенства, с ужасом вспоминая и перебирая в
уме все возмутительные подробности и мелочи, весь адский расчет и
предательство того, кому я был так предан и кто не постыдился играть
священнейшим чувством - любовью. Мне представилась в эти минуты бедная,
всеми обманутая, убитая горем женщина. Я ее вообразил себе душевно
истерзанною, в тюрьме, может быть, в цепях, под охраной грубых солдат.

"И в какое время это сделалось? - мыслил я. - Когда так нежданно все ей
улыбалось, исполнялись все ее золотые, несбыточные грезы и мечты. Она,
тайная дочь бывшей императрицы, увидела наконец у своих ног первого
сановника новой государыни. С флота неслись приветственные клики, пальба.
Что она должна была чувствовать, что пережить?"

Из-под скалы, где я лежал, мне рыл виден закат солнца, золотившего
последним блеском холмы, верхи городских церквей и чуть видные в море
очертания кораблей.

- Позор, позор! - шептал я себе. - Граф Орлов навек запятнал себя
новым, еще более черным делом. Ни чесменские, ни другие лавры не укроют
его отныне перед людским и божьим судом. А с ним, по заслуге, ответим и
все мы, его пособники в этом поступке.

Отчаянье и скорбь во мне были так сильны, что я готов был лишить себя
жизни.

"Нет, кайся, всю жизнь кайся! - твердил во мне внутренний голос. - Ищи
искупить свой тяжкий грех".

С адмиральского корабля прозвучал пушечный выстрел. С прочих, более
близких, судов послышались звуки зоревой музыки. Там молились. Море
одевалось сумраком. У брандвахты и по берегу зажигались сторожевые огни.

Я встал и, еле двигая ноги, побрел в город. Там меня ожидал ординарец
графа. Я пошел за ним.

- Ну, Концов, признайся, удивлен? - спросил, встретив меня, Алексей
Григорьевич.

Речь отказывалась мне служить. Да и что я мог ему ответить. Этот,
наделенный всеми благами жизни, богатырь, этот лихач и умница, осыпанный
почестями сановник, еще недавно мой кумир, был теперь мне противен и
невыносим.

- Ты думаешь, я не помню, забыл? - продолжал он, как бы избегая на меня
глядеть. - Ведь главнейше я тебе во всем обязан... Не будь тебя и ее веры
в твое участие, не так бы легко сдалась пташка...

Слова графа добивали меня. Я стоял ошеломленный, растерянный.

- Может быть, тебе неизвестно, - как бы в утешение мне сказал граф, -
успокойся... из Петербурга, насчет этой дерзкой, всклепавшей на себя
несбыточное имя и природу, пришел несомненный приказ: схватить и доставить
ее туда во что бы то ни стало. Теперь понял?

Я в смущении продолжал молчать.

- Самозванка в наших руках, - закончил граф, - воля монаршая соблюдена,
и арестантку вскорости повезут на север. Будет немало розысков, докопаются
до главных корней... Это дело не одних чужих рук; замешан кое-кто и из
наших вояжиров. В бумагах этой лгуньи оказались весьма знакомые почерки...

"Ты радуешься, будут новые аресты, розыски! - подумал я. - А что сам-то
сделал, безжалостный, каменный человек?"

- Что же ты молчишь? - спросил граф.

- Город волнуется, - ответил я, - сходбища, крики, угрозы. Берегитесь,
граф, - прибавил я, не преодолевая отвращения к нему. - Это не Россия...
пырнут, как раз.

- А ты вот что, милый, - нахмурился граф, - кто тронет тебя или кого
другого из наших и станет грозить, укажи только на море... семьсот пушек,
братец, прямо оттуда глядят! Махну им, будет здесь гладко и чисто. Так
всякому и скажи! А я их не боюсь...

"Хвастун!" - подумал я, холодея от злобы, и ушел от графа молча, даже
не поклонившись ему.

17

Прошло еще несколько тяжелых, невыносимых дней. Ливорнцы,
действительно, шумели и стали грозить открытым насилием. Негодующая чернь
с утра до ночи стояла перед двором графа, изредка кидая в ворота камнями.
Графа охранял сильный отряд матросов. Лодки, наполненные дамами и знатными
горожанами, то и дело отплывали из гавани. Они сновали вкруг наших
кораблей, ожидая, не увидят ли где в окно несчастную пленницу?

Меня посылали на "Трех иерархов". Граф поручал отвезти туда письмо и
пачку французских книг. После я узнал, что это была посылка княжне.
Возвращаясь в город, я вдруг услышал крик, оглянулся с лодки и замер: в
открытом окне "Трех иерархов" виднелось припавшее к решетке бледное лицо,
и чья-то рука мне махала платком. Я также подал знак рукой. Был ли он, в
плеске волн, замечен с корабля - не знаю.

Матросы усердно ложились на весла. С моря дул свежий ветер. Лодка
быстро неслась, ныряя по расходившимся волнам.

Прошел слух, что эскадра на днях снимается. Куда было ее назначение,
никто не знал. Я собирался разведать, останусь ли при штабе графа, и