тот бросил яростный взгляд на подсвечник, словно испытывая сильнейшее
желание запустить им в голову своего кузена. Однако он сдержался и показал
гостю пальцем на дверь, словно давая понять, что именно туда ему следует
выйти.
уйду. Но сперва я просил бы, чтобы вы позволили мне высказаться; мало того,
мистер Чезлвит, вы должны - да, да, я повторяю! - должны меня выслушать. То,
что вы сообщили мне сегодня, нисколько не удивило меня, сэр. Все это
естественно, 'вполне естественно, и по большей части было известно мне и
раньше. Не стану говорить, - продолжал мистер Пексниф, извлекая носовой
платок и мигая обоими глазами сразу, как бы против воли, - не стану
говорить, что вы во мне ошиблись. Пока вы находитесь в таком настроении, я
ни за что этого не скажу. Право, я хотел бы, чтобы у меня был другой
характер и чтобы я мог подавить даже вот это невольное признание в слабости,
которую я не в силах скрыть от вас, но которую считаю унизительной и которую
вы по доброте своей простите мне. Если вам угодно, - прибавил мистер Пексниф
со слезой в голосе, - мы припишем это простуде, или понюшке табаку, или
нюхательным солям, или луку - чему угодно, только не истинной причине.
бы через силу и, ухватившись одной рукой за столбик кровати, продолжал: -
Но, мистер Чезлвит, хотя я готов забыть о себе, тем не менее должен сказать
вам ради себя самого, ради своей репутации - да, сэр, у меня есть репутация,
которую, как высшее достояние, я оставлю в наследство своим двум дочерям, -
я должен сказать вам, не в своих интересах, но в интересах другого, что ваше
поведение дурно, противоестественно, чудовищно, что ему нет никакого
оправдания. И еще скажу вам, сэр, - продолжал далее мистер Пексниф, паря на
цыпочках между занавесями кровати и как бы воочию возносясь над корыстными
расчетами мира, так что, казалось, не держись он крепко за столбик,
почтенный джентльмен ракетою взвился бы к небесам, - скажу без страха и
пристрастия, что вам не подобает забывать вашего внука, молодого Мартина,
который имеет на вас все права самого близкого родственника. Это не годится,
сэр, - повторил мистер Пексниф, качая головой. - Вы, может быть, думаете,
что годится, - но это не годится. Вы, конечно, позаботитесь о молодом
человеке: вы должны позаботиться о нем, и это вам известно. Я уверен, -
продолжал мистер Пексниф, бросая взгляд на перо и чернила, - что вы и сами
уже обо всем подумали. Благослови вас господь за это. За то, что вы
поступили как должно. 3а то, что вы ненавидите меня. И спокойной вам ночи!
после чего снова заложил эту руку за борт жилета и удалился. По всему видно
было, что он взволнован, но походка его оставалась твердой. Не чуждый
человеческим слабостям, он находил опору в сознании, что совесть его чиста.
изумление, которое пересиливало гнев; наконец он пробормотал едва слышно:
наглеца, который только что вышел отсюда? Почему же нет? Ведь он тоже в
заговоре против меня, как и все прочие: оба они одного поля ягоды. Опять
козни, опять козни! О эгоизм, эгоизм! Куда ни повернись, ничего кроме
эгоизма!
на подсвечнике. Он перебирал ее в полном рассеянии, затем и мысли его
обратились к этой бумаге.
ничего не решено, ничего не сделано, а ведь я... мог умереть сегодня! Вижу
ясно, каким гнусным целям послужат в конце концов эти деньги, - восклицал
он, чуть ли не корчась в постели. - Всю мою жизнь я не знал ничего, кроме
забот и горя из-за этих денег, да и после моей смерти они будут возбуждать
только раздор и вражду. Так всегда бывает. Какие тяжбы произрастают
повседневно на могилах богачей! Сколько сеется лжи, ненависти, раздоров
среди близких родных, там, где нет места ничему, кроме любви. Горе нам, ибо
за многое нам придется ответить! О эгоизм, эгоизм! Каждый за себя, а за меня
- никто!
размышлениях; да и во всей истории Мартина Чезлвита, по собственному его
свидетельству?
ГЛАВА IV,
приятно видеть, то род Чезлвитов надо считать самым сильным и самым приятным
на свете
кузеном в торжественных выражениях, запечатленных в предыдущей главе,
отправился к себе домой, где и просидел целых три дня, не отваживаясь даже
на прогулку за пределами собственного сада, из боязни, как бы его в это
время не вызвали спешно к одру провинившегося и кающегося родственника,
которого мистер Пексниф, по своему великому милосердию, решил простить без
всяких оговорок и любить на каких угодно условиях. Но таковы были упрямство
и озлобление сурового старика, что покаянного зова не последовало, и
четвертый день ожидания застал мистера Пекснифа гораздо дальше от его
благочестивой цели, чем первый.
и ночи и, платя добром за зло, справлялся о здоровье закоснелого упрямца,
проявляя величайшее внимание к нему, так что миссис Льюпин, видя такую
бескорыстную заботу, совсем расчувствовалась, - ибо в разговорах с ней он
неукоснительно подчеркивал, что сделал бы то же самое и для чужого человека,
даже для нищего, если б тот находился в таком положении, - и пролила немало
умиленных и восторженных слез.
с кем, кроме своей юной спутницы да еще хозяйки "Синего Дракона", которую
допускали к нему в иных случаях. Однако, как только она входила в комнату,
Мартин притворялся, будто спит, и до тех пор не отвечал ни слова даже на
самый простой вопрос, пока его не оставляли наедине с молодой девушкой, хотя
мистеру Пекснифу, который усердно подслушивал у дверей, удалось-таки
установить, что с ней старик бывал довольно разговорчив.
обыкновению, в общую залу "Дракона" и не застав там миссис Льюпин, прошел
прямо наверх, намереваясь, в пылу христианского усердия, приложить ухо к
замочной скважине и, душевного спокойствия ради, удостовериться в том, что
жестокосердый пациент чувствует себя хорошо. Случилось так, что мистер
Пексниф, тихонько войдя в темный коридор, куда сквозь упомянутую замочную
скважину обычно падал косой луч света, к своему изумлению не увидел этого
луча; а далее случилось так, что мистер Пексниф, найдя ощупью дорогу к
дверям спальни и нагнувшись второпях, чтобы удостовериться путем личного
осмотра, не велел ли старик, по своей подозрительности, заткнуть скважину
изнутри, - так сильно столкнулся головой с кем-то другим, что не мог не
испустить довольно громкого восклицания "ой!", исторгнутого у него чувством
страха. И, наконец, случилось так, что мистер Пексниф немедленно вслед за
этим был схвачен за шиворот неведомой силой, которая издавала смешанный
запах мокрых зонтиков, пивной бочки, горячего грога и насквозь прокуренного
трактирного помещения, и без всяких околичностей отведен вниз, в ту самую
залу, откуда только что пришел и где он теперь очутился лицом к лицу с
совершенно незнакомым ему джентльменом престранной наружности, который одной
рукой держал мистера Пекснифа за шиворот, а другой, свободной, изо всех сил
растирал себе голову, глядя на него довольно свирепо.
который принято именовать "благородной бедностью", хотя, судя по одежде,
нельзя было сказать, что он находится в стесненных обстоятельствах:
наоборот, пальцы у него свободно вылезали из перчаток, а подошвы сапог
существовали почти самостоятельно, отделившись от головок. Его невыразимые
были голубовато-серого цвета - когда-то очень яркого, а теперь потускневшего
от времени и грязи, - и тик туго натянуты, в силу противодействия подтяжек и
штрипок, что, казалось, готовы были в любую минуту лопнуть на коленках. Его
синяя венгерка военного покроя, со шнурами, была застегнута на все пуговицы
до самого подбородка, а шейный платок цветом и узором напоминал те салфетки,
какими парикмахеры обычно подвязывают своих клиентов, совершая над ними
профессиональное таинство. Его шляпа дошла до такого состояния, что весьма
затруднительно было бы решить, какого цвета она была вначале - белая или
черная. При всем том он носил усы - и даже очень щетинистые усы, не то чтобы
мягкие и снисходительные, но довольно свирепого и надменного фасона,
поистине дьявольские усы, а сверх того целую копну нечесаных волос. Он был
очень грязен и очень нахален, очень дерзок и очень угодлив, - словом, это
был человек, который мог бы добиться в жизни чего-то лучшего и несомненно
заслуживал гораздо худшего.
пренебрег драконом, когда это чудовище находилось при последнем издыхании;
не удостоив его ответом, он сказал:
неизвестно, что здесь находится человек, который...
Что тогда?
сэр, что я друг и родственник этого больного джентльмена? Что я его
защитник, его покровитель, его...
наверняка, потому что он побывал здесь раньше вас.
Что вы мне рассказываете, сэр?
Шилова Юлия
Шидловский Дмитрий
Махров Алексей
Маккарти Кормак
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман