а когда меня привезли сюда, в Северную башню, они нашли эти волоски у меня
на рукаве. Оставьте их мне! Ведь они не могут помочь мне убежать отсюда, но
они помогут мне уноситься прочь в мечтах. Так я им сказал тогда, как сейчас
помню каждое слово!
произнести их вслух. Но когда он, наконец, заговорил, слова следовали одно
за другим без запинки, медленно, но связно.
плечи, что те двое снова невольно кинулись к ним. Но она даже не
шевельнулась, она словно замерла у него в руках и только промолвила тихо:
ничего, не двигайтесь!
свои седые волосы: потом затих и снова погрузился в забывчивость, -
привычное состояние, в котором для него как будто не существовало ничего на
свете, кроме его сапожного ремесла. Он опять свернул и завязал свой узелок и
долго старался засунуть его поглубже за ворот рубахи: но все время не сводил
с нее глаз и угрюмо качал головой.
быть. Посмотрите, что сталось с узником. Разве это те руки, которые знала
она? То лицо, на которое она глядела? Разве она узнала бы этот голос? Нет,
нет! Она была и он был когда-то давно-давно, до всех этих долгих лет в
Северной башне... с тех пор прошла вечность... Как вас зовут, милый ангел
мой?
дочь упала перед ним на колени и, словно умоляя, положила руки ему на грудь.
была моя мать, и кто был мой отец, и почему я до сих пор ничего не знала об
их горькой, горькой судьбе. Но я не могу говорить об этом сейчас, не могу
говорить об этом здесь. Здесь, сейчас, я могу умолять вас только об одном:
коснитесь меня вашей рукой, благословите меня! Обнимите, поцелуйте меня! О
мой дорогой, дорогой!
брызнули на него жизнью и теплом, словно над ним засиял свет свободы.
надеюсь, что так, - если мой голос хоть немножко напоминает вам тот, что
когда-то был так дорог для вашего слуха, дайте волю слезам, поплачьте о нем.
Если вы, касаясь моих волос, вспоминаете любимую вами головку, что покоилась
на вашей груди, когда вы были молоды и свободны, дайте волю слезам,
поплачьте о ней! И когда я говорю вам о доме, который ждет нас обоих, где я
буду неустанно ухаживать за вами и заботиться о вас преданно и нежно, а вам
вспоминается другой, давно покинутый дом, о котором так изнывало ваше бедное
сердце, поплачьте о нем, поплачьте о нем!
ребенка.
кончились, что я приехала сюда, чтобы увезти вас, что мы поедем в Англию,
где нас ждет мир и покой, а вы, слушая меня, невольно думаете о своей
загубленной жизни, о нашей родной Франции, которая поступила с вами так
бесчеловечно, - поплачьте, поплачьте об этом! А когда я скажу вам, как меня
зовут, и как зовут моего отца, который остался жив, и мою мать - она не
вынесла и умерла, - вы поймете, что я должна на коленях вымаливать прощенье
у моего достойного отца за то, что я никогда не пыталась прийти ему на
помощь, не мучилась о нем изо дня в день, не плакала о нем бессонными
ночами, но ведь это потому, что любовь моей несчастной матери заставила ее
скрыть от меня его страдания, - поплачьте, поплачьте об этом! Поплачьте о
ней и обо мне! О, благодарю тебя, боже! Радуйтесь, добрые джентльмены. Я
чувствую его драгоценные слезы на моем лице, и его рыданья отдаются в моем
сердце! Боже! Благодарю тебя!
этом было что-то до такой степени трогательное и вместе с тем страшное, ибо
нельзя было ни на минуту забыть непоправимое зло, жестокие немыслимые муки,
и все, что ему пришлось претерпеть, - что те двое невольно закрыли лицо
руками. Долгое время ничто не нарушало наступившей тишины, и мало-помалу
рыдания, теснившие грудь страдальца и сотрясавшие его тело, утихли, и он
успокоился - все бури в конце концов затихают и наступает покой, -
напоминание людям о той тишине и безмолвии, которые приходят на смену
суровой буре, что зовется жизнью.
пола - потому что он, прильнув к ней, сполз со скамьи и теперь лежал в
забытьи, в полном изнеможении, а она прикорнула рядом с ним и, подложив руку
ему под голову, нагнулась к нему, так что ее волосы, свешиваясь над ним,
заслонили его от света, словно занавес.
можно было сразу уехать, - сказала она, предостерегающе подняв руку и
останавливая мистера Лорри, когда он, после неоднократных сморканий,
наконец, наклонился к ней, - увезти его прямо отсюда...
мистер Лорри.
слышать, о чем они говорят, - а я так скажу, что для мосье Манетта и по
многим другим причинам лучше как можно скорее убраться из Франции. Да не
сходить ли мне сейчас нанять карету и заказать почтовых лошадей?
тоном. - Но если мы решаем сейчас же приступить к делу, то уж лучше я все
возьму на себя.
- Вы видите, он совсем успокоился, и нечего бояться, если я здесь побуду с
ним. Да и чего бояться? Заприте дверь, чтобы к нам никто не вошел, и я
уверена, когда вы вернетесь, он будет такой же тихий, как сейчас. Я не
отойду от него, пока вас нет, а как только вы вернетесь, мы сейчас же и
увезем его.
полагали, что кому-нибудь из них непременно надо остаться с ней. Но так как
нужно было позаботиться не только о лошадях и почтовой карете, но и успеть
еще получить подорожные, а день уже клонился к вечеру и время было на
исходе, - они в конце концов уступили и, наскоро сговорившись обо всем, что
предстояло сделать, и поделив между собой неизбежные хлопоты, поспешили
уйти.
голову на грубый дощатый пол и не отрываясь смотрела на отца. Постепенно
становилось все темнее и темнее, и они тихо лежали вдвоем до тех пор, пока
не замелькал свет на площадке и не засветились щели в стене.
принесли с собой дорожные плащи, пледы, а кроме того, хлеб, мясо, вино и
горячий кофе. Мосье Дефарж сложил все эти припасы на скамью, туда же
поставил фонарь, - на чердаке, кроме скамьи и соломенного тюфяка, ничего не
было, - и вдвоем с мистером Лорри они подняли узника и помогли ему стать на
ноги.
человеческий не мог бы разгадать по его лицу, что творилось в его душе.
Понимал ли он, что произошло? Доходило ли до него то, что ему говорили?
Сознавал ли он, что он теперь на свободе? Даже самый прозорливый мудрец не
решился бы ответить на эти вопросы. Они пробовали заговаривать с ним, но он
приходил в такое замешательство, так долго подыскивал слова, что,
испугавшись, как бы он еще больше не разволновался, они решили до поры до
времени оставить его в покое. Он то и дело хватался за голову, чего до сих
пор за ним не замечали, однако голос дочери, видимо, был ему приятен -
стоило ей только заговорить, он тотчас же поворачивался и смотрел на нее.
он ел и пил то, что ему давали есть и пить, послушно надел на себя плащ и
другие теплые вещи, какие ему велели надеть. А когда дочь взяла его под
руку, он схватился обеими руками за ее руку и не отпускал ее больше от себя.
всех, замыкая шествие, - мистер Лорри. Не успели они пройти несколько
ступеней по этой бесконечно длинной лестнице, как старик вдруг остановился и
начал озираться по сторонам, всматриваясь растерянным взглядом в стены, в
потолок.
забормотал, точно вдруг догадавшись, о чем она спрашивает. - Припоминаю...
Нет, не припоминаю. Так давно, так давно это было.
дом. Пока они медленно спускались по лестнице, он все бормотал: "Сто
пятый... Северная башня..." - и по его блуждающему взору, по тому, как он
озирался, видно было, что он недоумевает, куда девались толстые крепостные
стены, которые столько лет замыкали его со всех сторон. Когда они вышли во
двор, он машинально замедлил шаг, словно зная, что сейчас надо ждать, пока
опустят мост, а когда никакого моста не оказалось и он увидал стоявшую прямо
на улице карету, он выпустил из своих рук руку дочери и схватился за голову.
видно было ни одного прохожего, какая-то неестественная тишина и запустенье
царили кругом. Только одна живая душа и присутствовала при их отъезде -
мадам Дефарж: она стояла на крыльце, прислонясь к косяку, углубившись в свое
вязанье, и ничего не видела.
было занес ногу на подножку, как узник жалобно взмолился, чтобы ему дали его
Флинт Эрик
Флинт Эрик
Марко Джон
Белов Вольф
Афанасьев Роман
Шилова Юлия