Чтение 11–й страницы книги ~Гибель гитариста~

Он подумал, что очень выгодно для него сейчас уйти от обвинений - обвинив ее
самоЈ, но ему тут же стыдно стало перед ее чистотой.

И месяц он держался, никого, кроме Светланы, не любил.

А однажды вернулся опять с веселыми виноватыми глазами.

Господи, что за мука, подумала Светлана.

Тем временем и в Ринате произошли изменения. Догадавшись, что жена
видит его насквозь, он стал помаленьку озлобляться. Он не хочет чувствовать
себя преступником. Единственный способ не чувствовать себя преступником -
объявить себя им. Все люди воры, вспомнил он слова отца, которые тот,
умеренно выпив, произносил со светлой грустью, произносил не как старейшина
многочисленного клана, где был самым уважаемым человеком, а общечеловечески,
не от себя лично, а сразу от имени всех - как нечто непреложное. Ребенок
Ринат с этим спокойно соглашался: не он ли, живя на окраине, руководил
опустошением садов на соседних улицах: яблоки, груши, чернослив - при том,
что и в своем саду все есть. Есть-то оно есть, а чужое - щекотнее почему-то.
Так же, когда и чужую женщину берешь на время, - щекотно, приятно, - украл,
ловко украл, красиво украл! Поэтому, кстати, он не трогал невинных девушек -
тут ведь не чужое, тут ничье, возьмешь себе - значит, сделал своей
собственностью навечно. Другие, может, относятся к этому проще, бесстыдней,
но Ринат таков, каков есть.

А если все воры и преступники, развивал он теперь для практической цели
теоретическую мысль отца (который в жизни ничего не взял чужого и порол сына
крапивой за те же набеги на соседские сады), раз так, то все мы как бы в
общей тюрьме, а кто в тюрьме стесняется своей преступности?

И однажды (все это за очень короткий срок произошло) он взял да и
рассказал Светлане о своем последнем приключении.

Кажется, именно этого она и хотела.

Но нет, не этого. Рассказать-то он рассказал, но промахнулся
относительно себя: виноватым чувствовать себя не перестал, а еще пуще впал в
муку: и изменяет жене, и теперь вот рассказами об изменах ее изводит.

Светлана же понимала, что, оставаясь безгрешной, скоро начнет вызывать
раздражение мужа - вполне естественное. Раздражение, потом - ненависть.

И решила согрешить.

Он не узнает об этом.

Но сам факт того, что и она виновата, каким-то образом разольется по
воздуху их семейной жизни - и все уравновесится, и им станет легче...

Для греха нужен, конечно, мужчина не такой красивый и умный, как Ринат
- иначе ему будет оскорбительно. Нужен такой, что, если Ринат узнает, хотя
он никогда не узнает, он не взревнует, а только удивится. Ну и, само собой,
от плохонького и отказаться легче будет, когда надоест.

Однажды Светлана проходила под вечер мимо палаты и услышала странные
звуки. В палатах разрешали, особенно легким больным, радио и телевизоры, но
это были другие звуки.

Она вошла.

Палата была мужская, на восемь коек.

В углу у окна сидел на постели тощий мужчина лет тридцати и играл на
гитаре.

Светлана удивилась: музыкальных инструментов в больнице не разрешали.

Она вспомнила историю с ветераном войны, который, потеряв под трамваем
ногу, пролежал в больнице месяц - и потребовал дать ему возможность хотя бы
полчаса в день поиграть на любимой своей саратовской гармошке - хоть в
сортире. Долго шли переговоры, тут приспела майская годовщина Победы:
разрешили, принесла жена старику гармошку. Указано было играть не больше
получаса в ординаторской: с пяти до половины шестого вечера. Старик
слушался. Остальное время гармоника, бережно укутанная, лежала у него под
подушкой. Но 9 мая (пришлось на субботу) он устроил нескончаемый концерт,
играл громко, фальшиво, плакал пьяными слезами (да и вся больница пьяна
была), на покушения отобрать гармонь отвечал солдатским зычным матом,
задавая при этом вопросы, за кого он кровь проливал и ногу отдал? - забыв,
что ногу утратил не на войне, а в мирное время.

И вот - опять музыкальный инструмент.

Чувствуя себя членом врачебного коллектива, Светлана тут же решила
выяснить, каким образом проникла контрабанда, и навести порядок. Она
выпрямилась и сунула руки в карманы халата, приготовившись грозно говорить.

Но лежавший у двери положительный солидный мужчина Иннокентий
Гаврилович двумя-тремя переменами выражения глаз и одним-двумя мимическими
пассами лица, как дано людям его опыта и ранга, показал ей молча, что все в
порядке, гитара разрешена.

Она хотела уйти, но на минутку задержалась: вникнуть мимолетно в игру;
она редко когда слышала живую гитарную музыку.

Потом она узнала, что это была музыка не кого иного, а Баха - который
симфонии, орган и тому подобное. Оказывается, он, как обычный композитор,
сочинял и для гитары, Печенегин потом еще и другие Баховы штуки ей играл, но
лучшая вещь была та, что он исполнял в больнице. Длилась она всего-то минуты
две, но струны многое успевали сказать - многое, а все ж не все, жаль было,
что кончилось, больные молча слушали, Печенегин заканчивал, кто-нибудь
просил: еще. И он начинал заново.

Это была музыка!

Уже первый аккорд - думала и вспоминала потом, пересказывала себе
музыку Светлана - как чистое соприкосновение тел, светлое высокое созвучие
под аккомпанемент спокойных басов - словно в коммунальной квартире сосед
прогуливается за стенкой, не зубами мучась и не уходом там, допустим, жены,
а не менее чем смыслом жизни... вот руки подняты, пальцы переплелись,
соприкоснулись, они смотрят на свои пальцы высоко поднятых рук - и невольно
продолжают взгляд - за окно, где тихо и спокойно сидит на подоконнике голубь
под голубым небом и белым облаком, и они оба одновременно думают, что
облако, небо, голубь и они сами - счастливы, - и опять повтор мелодии, и
правильно, и хорошо, так и нужно - войти в воду, отступить, опять войти,
опять отступить, опять войти - сдерживая себя, хоть течение так и
подманивает, затягивает... и кажется эта вода неиссякновенной, хотя вдруг
понимаешь, что как ни вечна любая река, но когда-то же она пересохнет,
когда-то кончится та вода, которая подпитывает ее - и грустно станет,
заплакать хочется... ах, да что вы, говорит музыка, когда это еще будет, а
пока любовь... печальная... нет, светлая... или все же печальная... грусть
ли прощания?.. грусть ли встречи с думой о будущем прощании?..

Но это потом Светлана прибавила к музыке свои мысли, а тогда слушала с
удивлением: до чего ж хорошо играет больной - ладно, чисто. Наверное,
музыкант по профессии. Счастливый человек! - Светлана всегда завидовала тем,
кто умеет играть на музыкальных инструментах. У них в доме было пианино,
старшая сестра даже закончила музыкальную школу, средняя тоже в музыкальную
школу пошла, но после двух классов бросила, родители почему-то думали, что
младшая дочь не только музыкальную школу закончит, но и вообще по
музыкальной части пойдет, потому что у нее обнаружился очень хороший слух.
Действительно, она совсем кроха была, а умела уже одним пальчиком подобрать
любую мелодию, какую услышит по радио или телевизору. Решили учить музыке
серьезно. Что ж, Светлана стала заниматься. Но на первых же уроках
столкнулась с неодолимым препятствием. Одним пальцем она, как и прежде,
могла сыграть что угодно, но вот всеми пятью пальцами взять аккорд - никак
не получалось. С недоумением долго смотрела она на клавиши, расставляла
старательно пальцы, аккорд получался, но ведь надо тут же по-другому пальцы
переставить, другой аккорд взять - это получалось с великим трудом. Кое-как
она одолела это и могла уже подряд взять пять-шесть аккордов одной рукой, но
тут новая задача - одновременно с этим играть еще и другой рукой, причем не
повторять то, что делает первая рука, а играть совершенно другое! Билась
Светлана над этим, билась, плакала - ничего не вышло. До сих пор она меньше
уважает музыкантов, которые играют одной рукой: скрипачей (рука, смычком
водящая, не в счет, дергай ею туда-сюда!), барабанщиков (они руками
поочередно стучат) и прочих, а вот пианистов, баянистов и им подобных
уважает безмерно.

Поэтому, когда тощий музыкант в урочное время оказался перед нею с
тарелкой, она сказала:

- Как это все-таки на гитаре люди играют, не понимаю!

- А что?

- Ну как же, - говорила Светлана, немного изображая из себя простушку,
чтобы не отдалиться от образа раздатчицы столовой, хотя на самом деле не так
проста была, - как же: надо ведь и левой рукой струны зажимать, и правой то
одни, то другие дергать, все время разные - и все это в одно и то же время.

- Не так уж это и сложно. Могу научить, - сказал Печенегин.

- Меня уже учили. На пианино в детстве.

- Всех в детстве учили. Вот после обеда загляну к вам, попробуем.

...Может, Печенегин оказался гениальным педагогом: на первом же уроке
Светлана практически усвоила, что, оказывается, правая и левая руки вполне
могут жить самостоятельно, если понять, что действуют они хоть и по-разному,
но заодно. Раньше ей этого понимания не хватало.

Они занимались то в столовой, то в подвале: там имелась укромная
комнатка: кровать, два табурета, стол. Помещение это служило личным нуждам
персонала: то симпатичный врач симпатичной медсестре свиданье назначит, то
соберутся тесной компанией праздник отметить, то положат туда хирурга
Нисюка, который после двух-трех месяцев блистательной работы впадал в
недельный запой, вот и отлеживался в подвале, - водку и еду ему приносили.
Потом он выползал весь черный, брел домой, там еще сколько-то приходил в
себя и являлся опять в больницу, становясь опять блистательным хирургом.

Ключ от этой комнаты был один на всех, хранился у сестры-хозяйки, и это
было удобно: если ключ имеется у сестры-хозяйки, значит, комната свободна,
если нет ключа - значит, занята, если нет ни ключа, ни сестры-хозяйки,
значит, сама сестра-хозяйка, свежая веселая женщина лет сорока, занимается в
подвале личной жизнью. "Господи, все ж люди!" - всегда приговаривала
сестра-хозяйка, отдавая ключ и лучась добротою.

И вот однажды, после очередного успешного урока, Светлана вдруг
вспомнила свой план. Печенегин подходящ: некрасив, не сильно умен, Ринату