нет такого лука!" Но и помидоров таких нигде нет, кроме как на Зеленом
базаре: они лежат в ящиках, в лотках, на прилавках - огромные, мягкие, до
краев наполненные тягучей кровью, туго лоснящиеся тропические плоды. В них
все оттенки и красных и желтых тонов - от янтарного, кораллово-розового,
смутного и прозрачного, как лунный камень, до базарно-красных грубых
матрешек. Их покупают и уносят целыми лотками - круглые тугие мячики,
багровые буденовки, желтые голыши. Все равно больше рубля здесь не
оставишь. Около лотков с помидорами, луком и разноцветной картошкой
(желтой, белой, черной, розовой, почти коралловой!) - товарный лоток
разделяется надвое. С одной стороны остаются ряды, а другая сторона
упирается в стену. Это почтовая контора. Отсюда во все концы страны летит
знаменитый алма-атинский апорт. Тут же продают ящики, свежую стружку,
холстину для обшивки. В конторе зашивают, надписывают, взвешивают. То и
дело мелькают быстрые, оперативные личности с молотками, гвоздодерами и
химическими карандашами за ухом. На все разная такса. Одна на то, чтобы
уложить и заколотить, другая на то, чтобы красиво надписать, третья на то,
чтобы уложить, заколотить, красиво надписать, взвесить, выстоять и
отправить. Здесь же печально бродит между ларьками некая туманная
личность. Завсегдатаи знают, что это актер и поэт-новеллист. У него
страшное, иссиня-белое, запойное лицо. Из театра его сократили, и вот он
теперь ходит по рынку и гадает. Под мышкой у него толстый фолиант - "Как
закалялась сталь", издание для слепых. Он кладет его на колени,
распахивает и гадает. Рядом старушка продает морских жителей. Место здесь
бойкое. Стоит пивная бочка, и над ней взлетают руки с кружками и
поллитровками. Крик, смех. Пьют здесь так: полкружки пива, полкружки
водки. Морские жители под эту смесь идут очень ходко.
а свернул направо, к рыбным ларькам. Рыбу тут выносили разную - копченую,
нежно-золотистую, как будто обернутую в увядающий пальмовый лист, даже
металлически-фиолетовую. Она лежала на прилавке, висела пучками,
плескалась в цинковых чанах и судках. Зыбина хватали за руки, ему
предлагали залом с Каспия, сома из Аральска, карасиков с Сиротских прудов.
Он ничего не покупал, ни к чему не приценивался, он дошел до конца рядов и
повернул обратно.
торговца. Тот стоял, засунув руки под клеенчатый фартук, и молча наблюдал
за ним.
не найдете. Только если у кого вяленая осталась. Мы такой не торгуем.
выполнен. Только если украдут где. Вот приходите через месяц - тогда
будет.
достал из кармана какое-то письмо.
только на Или надо ехать. Там ее сколько хочешь. Как пойдете по берегу,
так и увидите - тони, тони. Колхоз "Первый май". Там любой колхозник вам
устроит с пудик.
окончательно поняли друг друга.
сразу же, - спросите Павла Савельева. Он шофером работает. Скажите, от
Шахворостова Ивана Петровича.
так! А вот скажите, Юмашева Ивана Антоновича вы не слышали? Дружок у меня
был такой, он, кажется, и сейчас еще там.
новых, может, не Юмашева вам нужно, а Ишимова? Так такой есть
действительно. Весовщик.
сейчас же поеду. Значит, Павел Савельев! Спасибо.
изобилие" толпились люди. Курили, чадили, лузгали семечки. Он протиснулся
и увидал художника над мольбертом. Зыбин этого чудака знал. Месяц тому
назад он подал объяснение в милицию (нажаловались соседи) и подписался
так: "Гений 1 ранга Земли и Галактики, декоратор-исполнитель Балета
им.Абая Сергей Иванович Калмыков". Гением человечества, как известно, в то
время на земле числился, только один человек, и такая штучка могла выйти
очень боком - ведь черт его знает, что за этим титулом кроется, может
быть, насмешка или желание поконкурировать. Кажется, такие сомнения в
сферах высказывались, но дальше них дело все-таки не пошло. Может быть,
кто-то из власть предержащих повстречал Калмыкова на улице и решил, что,
мол, на этой голове много не заработаешь. А зря! Голова была стоящая.
Когда художник появлялся на улице, вокруг него происходило легкое
замешательство. Движение затормаживалось. Люди останавливались и смотрели.
Мимо них проплывало что-то совершенно необычайное: что-то красное, желтое,
зеленое, синее - все в лампасах, махрах и лентах. Калмыков сам
конструировал свои одеяния и следил, чтобы они были совершенно ни на что
не похожи. У него на этот счет была своя теория.
миллионы глаз, и что они видят? Ползет и ползет по земле какая-то скучная
одноцветная серая масса, и вдруг как выстрел - яркое красочное пятно! Это
я вышел на улицу".
лежал плоский и какой-то стремительный берет, на худых плечах висел
голубой плащ с финтифлюшками, а из-под него сверкало что-то невероятно
яркое и отчаянное - красное-желтое-сиреневое. Художник работал. Он бросал
на полотно один мазок, другой, третий - все это небрежно, походя, играя, -
затем отходил в сторону, резко опускал кисть долу - толпа шарахалась,
художник примеривался, приглядывался и вдруг выбрасывал руку - раз! - и на
полотно падал черный жирный мазок. Он прилипал где-то внизу, косо, коряво,
будто совсем не у места, но потом были еще мазки и еще несколько ударов и
касаний кисти, то есть пятен - желтых, зеленых, синих, - и вот уже на
полотне из цветного тумана начинало что-то прорезываться, сгущаться,
показываться. И появлялся кусок базара: пыль, зной, песок, накаленный до
белого звучанья, и телега, нагруженная арбузами. Солнце размыло очертания,
обесцветило краски и стесало формы. Телега струится, дрожит, расплывается
в этом раскаленном воздухе.
подначивают друг друга, лезут вперед. Каждому хочется рассмотреть получше.
Пьяные, дети, женщины. Людей серьезных почти нет. Людям серьезным эта
петрушка ни к чему! Они и заглянут, да пройдут мимо: "Мазила, - говорят о
Калмыкове солидные люди, - и рожа дурацкая, и одет под вид попки! Раньше
таких из безумного дома только по большим праздникам к родным отпускали".
Вот именно такой разговор и произошел при Зыбине. Подошел, протолкался и
встал впереди всех хотя, видно, и слегка подвыпивший, но очень культурный
дядечка - эдакий Чапаев в усах, сапогах и френче. Постоял, посмотрел,
погладил усы, хмыкнул и спросил очень вежливо:
вежливый, ироничный, строгий и всепонимающий.
выхватил из воздуха, поймал на кисть и бросил на полотно.
взять, съисть, что яблоко, что арбуз, что окорок, - а это что? Это вот я
когда день в курятнике не приберусь, у меня пол там такой же!
Кисть так и замелькала. Вдохновили ли его слова дядьки, или, может быть,
как раз в эту минуту он ухватил самое нужное? В общем, он заработал и обо
всем забыл. Культурный дядька еще постоял, посмотрел, покачал головой и
вдруг грубо спросил:
Художник! Раньше такого бы художника сразу бы за милую душу за шиворот да
в участок, а теперь, конечно, валяй, маляй!
лебединое озеро на клеенке.
спрашивал. Как-то очень хорошо, легко и с большим достоинством он провел
этот разговор, и Зыбин тогда же подумал: "Ну бог его знает, что он за
художник, но цену он себе знает".
записная книжка Калмыкова. Это было уже после смерти художника. Книжка эта