Чтение 11–й страницы книги ~Красные щиты~

- Я? Петра? - Агнесса выпустила руку Генриха и остановилась лицом к
нему глаза ее засверкали в темноте.
Добеш велел слугам взять факелы и идти впереди князя и княгини. Теперь
Агнесса стояла, заслоняя собою свет ее рогатый чепец сбился на затылок.
- Клянусь тебе, - сложила она руки крестом на груди, - он сам уничтожил
это чудовище, этого злодея и грешника, какого свет не видывал! На
византийские сокровища царевны Варвары этот изверг строил храмы, храмы,
десятки храмов (*41). Но если сложить все эти камни в гору, она не
сравняется с горой его злодеяний. О, я не посмела бы тронуть пальцем ни
его самого, ни его друга Рожера, хотя он погряз во всех смертных грехах.
Нет, я не могла бы убить дядю моего мужа, человека, женатого на внучке
императора. Это Владислав показал, на что он способен, это он сокрушил
дьявольскую гордыню Петра.
- Пусть так, но он поступил вероломно, - сказал Генрих и, бросив
холодный взгляд на исступленное лицо Агнессы, отвернулся - свет факелов
резал глаза. - Пусть так, но то был замечательный человек, да,
замечательный. С вашей стороны было бессовестно так с ним расправиться.
Агнесса схватилась руками за голову, широкие рукава совсем закрыли
пламя факелов.
- Нет, нет, это был страшный человек! Не знаю, что держал он на уме,
но, кажется мне, он готов был проглотить весь мир, чтобы утолить свою
гордыню. - И она перешла на шепот. - Он хотел стать королем. Лишь у него
были для этого силы, смелость, желание. О, почему я не стала его женой,
почему меня отдали одному из вас! Он бы сумел стать королем, больше того,
императором! Да, да, он короновался бы в Аахене, в Майнце, в Риме... И по
всем правилам, не так, как Лотарь в Латеране (*42), нет! В Риме, в соборе
святого Петра! Даже моему брату это не удалось...
Тут она запнулась и, немного помолчав, продолжала другим тоном:
- Мой брат - он тоже слабый, несчастный человек, неспособный принять
решение, а Генрих, юный наш Генрих, умер. Не то королем был бы он. Это я
подсказала Конраду, что надо его короновать я хотела, чтобы он был нашим
государем. Но он умер. Все рассыпается в прах, все гибнет. Близок конец
света, конец империи.
Генрих слушал ее с трепетом и, стараясь избежать пронзительного взгляда
ее расширенных зрачков, смотрел в сторону.
- Стало холодно, пойдем в дом, пойдем! - сказал он и попытался взять
Агнессу за руку, но она вырвалась, мрачно и гневно глядя на него. - Завтра
ведь вам ехать.
Послышались легкие шаги, это была Рихенца. Не говоря ни слова, она
нежно прильнула к матери. Агнесса молча погладила дочь по голове. Рихенца
улыбнулась и потащила их обоих к монастырю. Слуги шли впереди, освещая
дорогу и кружевной узор желтых листьев на яблонях. Вне этого светлого
пятна все тонуло в густом темно-синем мраке они медленно шли вперед, и с
ними шла Рихенца в белом плаще, невысокая, стройная, полная сокровенной
внутренней жизни, совсем иная, чем ее мать, чем Генрих. Такой видел он ее
в последний раз перед скорой разлукой.

6

Утром дамы с многолюдной свитой выехали в Бамберг, а Генрих остался в
Цвифальтене, даже не проводил их до границы монастырских владений. Он со
дня на день ждал прибытия своей свиты, за которой и был послан в Польшу
Лестко. Генриху тоже предстояло явиться к кесареву двору, препоручить себя
воле кесаря, как завещал отец. А покамест он жил под крылышком у сестры, в
монастыре, и никуда его отсюда не тянуло - он выезжал на охоту, слушал
песенки Бартоломея, так, в приятной праздности, и проходило время. Один
день сменялся другим, осень вступала в свои права, а Генрих все дожидался
Лестко, вестей из дому, воинов, денег - не мог же он отправиться с
двумя-тремя оруженосцами ко двору кесаря, где все блещет роскошью и
великолепием. Случалось, он неделями блуждал по окрестным лесам с
сокольничим Гертруды и с юным Тэли - не то охотился, не то просто
вслушивался в лесные шумы, в щебетанье и гомон птиц, собиравшихся в
перелет. Сокольничий был из местных, звался он Герхо, соколиную охоту знал
досконально и не раз водил Генриха через багряные буковые рощи к местам,
обильным дичью. Князь постреливал из лука, но редко и без азарта - охота
служила ему лишь предлогом побыть в одиночестве.
Одна за другой шли недели, внешне однообразные, совсем бесцветные. К
концу октября наступили погожие солнечные дни, уже довольно короткие, с
долгими, теплыми вечерами. Генрих и его товарищи редко когда возвращались
из поездок раньше полуночи. Затянувшееся ожидание Лестко и свиты ничуть
его не тяготило. Иной раз он ночевал у крестьян, на сене, хозяева угощали
его топленым молоком, и он долго сидел с ними, пока они толковали о своих
повседневных делах, занимавших все их помыслы. С завистью слушал Генрих
нехитрые их разговоры и думал о том, что для этих бедняков спор о каком-то
пастбище не менее важен и значителен, чем для Агнессы - спор о владении
тем или иным леном. Когда глубокой ночью Генрих возвращался в монастырь,
звезды ярко сияли, чистый горный воздух был пронзительно свеж.
В эту пору Генрих со своими молодцами часто наведывался на поляну в
дальнем лесу, находившемся на порядочном расстоянии и от монастыря, и от
Берга, и вообще от всякого жилья. Поляна, запрятанная в лесной чаще, была
на диво обширная посреди нее высился исполинский дуб о четырех стволах,
похожий на руку с пальцами, старый-престарый, раскидистый, с большими
дуплами. На краю поляны стояли поросшие плющом каменные стены без оконных
отверстий и без крыши - остатки какого-то таинственного древнего
сооружения. Видимо, здесь уже давно никто не бывал, и о человеке
напоминало только множество плоских валунов, уложенных вдоль стен цепочкой
и на поляне - большими кругами. Откуда попали сюда эти камни, зачем так
выложены, что это за стены - Генрих не мог узнать. Вначале Герхо все
отговаривал его туда ездить, а когда князь и Тэли галопом мчались к
поляне, следовал за ними с явной неохотой. Напрасно допытывался Генрих,
почему Герхо не любит этого места, - сокольничий упорно отмалчивался. Зато
Тэли однажды высказал догадку: может, там было языческое капище, тогда и
впрямь не годится им так часто ездить на поляну, тревожить безмолвие этого
уединенного, мрачного уголка. Лесные звери и те сюда не забредали хотя
поляна, казалось, была создана для охотничьих засад, Генрих и его друзья
ни разу не встретили там крупной дичи.
Таинственная поляна будоражила воображение Генриха, и с наступлением
солнечной погоды он посещал ее чуть не каждый день. Часами сидел он там,
глядя на облака, на желтеющую листву, предаваясь смутным грезам о чем-то
важном и необычном, что готовит ему судьба. Ради этих грез и любил он
бывать на поляне - здесь легко думалось о таких вещах, которые раньше
нисколько его не занимали. Генрих ложился на еще зеленую траву, а Тэли,
сидя у него в головах, наигрывал на виоле - струны звучали тонко, как
пение кузнечиков в знойный летний день. Герхо углублялся в чащу, и время
от времени до поляны доносился его окрик, протяжный, тоскливый. Словно
какой-то иной, волшебный мир окружал здесь Генриха, трепетным маревом
повисал в холодном воздухе, в голубом небе.
Порой на поляну заходили табуны лошадей - они паслись в лесу под
надзором старого Лока, с незапамятных времен служившего табунщиком у
графов Бергов. Он даже говорил, будто помнит княгиню Саломею, чуть ли не
учил ее верхом ездить, но Генриху казалось, что старик врет. А как чудесно
бывало, когда на поляну, забавно подскакивая, выбегали золотистые и гнедые
лошадки! Вслед за ними появлялся старый Лок, с угодливой почтительностью
кланялся господам, затем без всякого стеснения садился рядом на траву и
заводил свои бесконечные разговоры. Он знал множество песен - шутливых,
непристойных, трогательных Тэли схватывал их на лету и переделывал
по-своему. Были и небылицы, поговорки и прибаутки так и сыпались из уст
Лока, одна забавнее другой и всякий раз новые. Генрих слушал его с улыбкой
и обычно ничего не говорил, разве что старик спросит его о княгине, о
Ленчице, Кракове или Плойке. Тогда подсаживался к ним и Герхо - этого
рослого парня со светлыми, холодными глазами Генрих полюбил от души, - а
Тэли доставал из сумки флягу с вином да кое-какую снедь, заботливо
уложенную Гертрудой и они долго сидели вчетвером. Фыркали кони,
позвякивали на них цепочки, постепенно смеркалось, и к вечеру приезжал на
быстроногом меринке подпасок Лоте, помощник старика. Вдвоем они перегоняли
табун на ближайший луг, где обычно ночевали. Генрих немного ехал с ними,
потом сворачивал вбок и, скача галопом вдоль лесной опушки по высокому
обрыву, видел, как кони спускаются в долину и клубится над ними пыль да
вечерняя дымка, посеребренная светом луны.
Однажды Генриху не захотелось возвращаться в Цвифальтен, и он решил
провести ночь возле каменных руин. Лок, узнав об этом, погнал лошадей на
луг, велел подпаскам стеречь их, а сам вернулся на поляну составить
компанию князю. У дверного отверстия, зиявшего в стене, они разложили
великолепный огромный костер треща и искрясь, поднялся высокий столб
пламени, осветил стволы деревьев и часть поляны, но старый дуб, который
стоял посреди нее, оставался в тени. Вначале сидели молча на круглых
камнях. Герхо, укутавшись плащом и подсунув под голову чепрак, спал, сидя
у стены бессильно повисшая рука опиралась на копье, рыжеватые пушистые
кудри рассыпались по плечам и по чепраку. Генрих с нежностью смотрел на
красивое мужественное лицо спящего - собрать бы ему дружину таких бравых и
преданных молодцов, весь мир бы завоевал!
Он поймал себя на том, что впервые думает о будущем с какой-то
определенностью, но углубиться в эти мысли ему не пришлось - Лок внезапно
нарушил молчание, озабоченно сказав:
- А что станем мы делать, ежели к нам на огонек явятся древние
обитатели этого урочища?
- Какие обитатели? - удивился Генрих. - Я о них ничего не знаю. Кто
они?