ладно?
бы что, и на танцы никто не пришел...
идиотом:
дело...
4
другую комнату была закрыта, там спал сынишка хозяйки, а сама хозяйка и
подруга моей девчушки хлопотали на кухне.
пальцем по обшивке дивана, по радиоприемнику, щупал скатерть и занавески,
двигал стол -- у него был вид человека, который пришел к себе домой, но
увидел незнакомые вещи, которые тут без него накупили, а Колька, не выпуская
из рук бутылки и уставясь взглядом в неровный крашеный пол, думал свое, но я
надеялся, что все должно наладиться: стоит только пережить это время до
выпивки, а там развяжутся языки и все пойдет, как по маслу.
обернув подолом платья свои крепкие полные ножки, не отрываясь, смотрела на
меня, а я смотрел на нее, и мы заговорщически улыбались друг другу, словно
между нами была какая-то тайна, о которой никто не догадывался.
"В самом деле, -- думал я, -- еще утром было море и качка, а совсем недавно
-- лед, раздавленный бот, коптящая тюленья шкура, холод, и один паренек со
страху хотел застрелиться из винтовки. И вот на тебе -- жара, твердая земля,
девчушка и эта комната..." Я смотрел на ребят, но их изменившиеся, бритые,
чужие лица ничего не говорили мне, и хотелось ущипнуть себя, чтоб поверить,
что все это происходит на самом деле...
дамой -- и начали тянуть спирт, а дамы не отставали, и языки у нас
развязались.
рассказывать хозяйке, что у него во Владивостоке точно такая же квартира и
что мебели хорошей не достать нигде, потому что сейчас такую мебель делают
-- чего доброго, развалится под тобой, что жена его похожа на хозяйку, они,
видно, ровесницы, что у сына круглые пятерки по арифметике. Хозяйка,
повернув к нему свое полное, красивое, равнодушное лицо, молча разглядывала
его, и бог знает, что у нее было на уме. Я налегал на еду, успевая вовремя
вставить в разговор какой-нибудь пошлый анекдотик, а Колька Помогаев хлопал
себя по карманам, повторяя: "Я им сейчас расскажу, расскажу!" -- и порывался
к двери, но подруга моей девчушки, улыбаясь, дергала его сзади и усаживала
на место.
мальчик с большой головой, -- и ему, видно, скучно было сидеть одному, он
хотел обозревать собравшееся общество и робко поглядывал на мать и на всех
нас, выпрашивая позволения, и боцман вдруг бросился к нему, подхватил его
вместе с горшком и стал носиться по комнате и подпрыгивать, а мальчик
смеялся и крепко держал боцмана за нос, чтоб не потерять равновесия, и тут
хозяйка не вытерпела, поднялась и, улыбаясь, показала нам на дверь:
девчушка бежала ко мне, -- и, вылетев в полосу лунного света, который падал
в подъезд через улицу, остановилась с разбегу, словно наткнулась на что-то,
и проговорила, задыхаясь:
глаза так, что я застеснялся вдруг чего-то, совсем обалдел и не знал, что ей
ответить. Ребята вели меня по тротуару, а я все оглядывался на нее. Она
стояла на лестнице и казалась очень маленькой в громадной и пустой раме
подъезда, и не по себе мне вдруг стало чего-то.
хоть невезуха с ботом, а у тебя что? Зачем ты идешь с ними? Такая девчушка!
Дело не в том, что у нее там под платьем, -- у нее, может, кроме тебя, и не
было б никого больше... Что тебе надо еще? Что?" -- думал я и не находил
ответа.
поселковых женщин играли в какую-то странную игру. Их бороды и белые зубы,
неуклюжие голоса и фигуры, женский хохот и визг, длинные волосы и яркие
платья -- все выглядело нелепо и странно возле пустых сараев на песчаном
дворе, под луной.
побежали к ним, ухватились друг за друга и прямо сдурели от неожиданной
радости. Колька Помогаев закричал: "Я вам сейчас все расскажу!" -- и вытащил
бутылку. Спирта в ней осталось на четверть. Мы разлили его на двадцать три
человека, и Колька в конце концов рассказал о том, что его мучило. Все
засмеялись и закричали: "Ну и Колька!" А потом боцман вспомнил, как мы
фотографировались в пасти кашалота, и тут поднялось невообразимое, я думал,
сараи сейчас взорвутся от хохота! А вслед за боцманом я сморозил насчет
армянина, который разъезжал на дамском велосипеде, а плотник приплел
историю, как он праздновал свадьбу у одного приятеля. Говорили кто что
хотел, кому что взбредет в голову, -- мы полгода не собирались все вместе на
земле...
нашими шагами стучали доски, окна домов отражали наши фигуры, во дворах вяло
дымились костры, воздух колебался от комаров, а потом заблестела впереди
узкоколейка и пропал поселок, будто его и не было вовсе. Мы шли к порту до
самого утра: валялись на траве, рвали "петушки" и стланик и хлестали друг
друга, чуть было драку не затеяли, а плотник насмешил всех: упал на шпалы,
пополз между рельсов и закричал: "Братцы, никогда не видел такого длинного
шторм-трапа!" А уже у самых цистерн, когда мы штурмовали фанерные щиты,
Колька, который по дороге отстал от нас, вдруг закричал на полном серьезе:
"Ребята! Не оставляйте меня одного!.."
нашу сторону -- так ее жажда мучила, а на палубе расхаживали три гуся --
видно, наша тетка их сюда принесла, а вахтенный помощник Степаныч стоял на
мостике и внимательно разглядывал нас в бинокль.
гуси, завидев тетку, шарахнулись к ней, только пух повис в воздухе, а я
закричал:
двух передних зубов у нее не хватало во рту -- такая хорошая тетка, ей-богу!
ОСТРОВ НЕДОРАЗУМЕНИЯ
Недоразумения. Со шхуны был виден рыбокомбинат, искаженный дождем, далеко
растянувшийся по берегу. Были видны длинные лабазы, бараки для сезонников,
деревянная электростанция и транспортеры, клуб, магазин, почта и баня.
рыболовных судов, прокладывали кабель, таскали мешки с солью и бочкотару,
всякую всячину. В магазине продавали литровые банки сухого молока и тяжелые
хлебы местной выпечки, в клубе после кино молоденькие рабочие-строители с
юбилейными медалями на груди (они приехали сюда из Магадана строить маяк)
организовывали танцы под радиолу. С рыбокомбината неслись гортанные крики
корейцев, разгружавших плашкоуты, орал репродуктор на почте, простуженными
голосами перекликались работницы, сгребавшие щепу и мусор по всей
территории, воняло тухлой прошлогодней селедкой и горько несло созревшей
горной ольхой, и хлебом, и новыми бочками.
клеенки и выходили на скользкую жирную палубу. На палубе пластами лежала
хоровина -- тюленьи шкуры с салом. Начальник жирцеха спускался к себе в
отсек и включал перегонную установку, а матросы молча докуривали папироски
и, не глядя друг на друга, расходились по местам. На носу тарахтела
мездрилка, к ней подтаскивали шкуры лебедкой. Матрос-мездрильщик брал
тяжелую грязную шкуру с двухдюймовым слоем желтого вонючего сала и бросал ее
в широкую пасть машины, между вертящимися валами. Он нажимал ногой на
педаль, валы смыкались, вгрызаясь в сало, горячий жир дымил и пенился,
сбегая по желобу в танки; мездрильщик ворочал шкуру, а потом вытаскивал ее
-- легкую и тянущуюся, как резина, с рубчатым следом машины на внутренней
стороне -- и бросал подсобнику. Подсобник клал шкуру на навою -- наклонный
деревянный стол -- и отжимал мездрильным ножом. Шкуры потом мыли, солили и
укладывали в бочки. Визжала дрель, пробивая отдушины в обручах, бочки
пломбировали, к ним прикладывали трафареты, а на трафаретах были названия
норвежских и японских фирм.
Орловский Гай Юлий
Роллинс Джеймс
Мурич Виктор
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Перумов Ник