неожиданной для себя истерике и шваркнет трубку, и, колотя кулаками
подушку, зарыдает; но все-таки через некоторое время станет всхлипывать
все реже и, наконец, затихнет в беспокойном и нехорошем сне, в котором
ненавистный Кока на ее глазах будет тискать ее соседку Людочку прямо в ее
спальне, и рояль почему-то будет не в кабинете, а тут же; она приглядится
и увидит, что он натирает ей спину мазью, а Людочка будет двигать своим
вертлявым задом вульгарно и похотливо, будто он и не натирает ее вовсе, а
что-то другое делает, и тут он обернется и, гадко подмигнув Маше, скажет:
будет опираться руками о рояль, за которым будет почему-то в этом дурацком
сне сидеть Митричек и в такт их движениям аккомпанировать и скалиться
своей японской улыбкой, а играть будет уж и вовсе несусветное, не
подходящее к ситуации, а именно маршевый фрагмент из "Ленинградской
симфонии" Шостаковича; а потом тоже подмигнет Маше этак скабрезно и
скажет: "Смотри-ка, у нашей Людоньки тоже остеохондроз, как и у тебя, да?
А? А?! - и ужасно захохочет ей прямо в лицо, выкрикивая: - Наш Кока ее
вылечит! Вылечит!! Вылечит!!!"
за окном будет тяжело вставать пасмурный октябрьский денек, ухмыляясь Маше
свинцово-серым лицом и не предвещая ничего хорошего, наоборот, намекая на
дальнейшие несуразности и неприятности.
через день, и через два, и Маша уж было совсем начала успокаиваться,
только тупо ныло что-то внутри, и природу этой боли она пока не понимала.
даже разочарована, чего-то будто ей не хватало. С изумлением она
почувствовала, что скучает по Косте, хочет его видеть каждый день и - уж
совсем ни в какие ворота - хочет его целовать.
сделанным макияжем приходила в театр, как на свидание, но его все не было,
говорили, что он болен. Детская обида росла в Маше: да что ж это такое!
Каждый день она утром тратит не меньше часа на то, чтобы выглядеть,
поэтому и вставать даже приходится раньше, а его все нет! И потихоньку до
нее стало доходить (точно так же, как несколько ранее дошло до Коки), что
не удается ей с холодным носом и без потерь выпутаться из этой истории,
что легкого водевиля ей тут не светит, а светит скорее всего изнурительная
драма, которая выжмет из нее все соки и измочалит ее всю - да что уж там!
- уже мочалит и уже выжимает.
и при этом не знала: то ли огорчаться ей, то ли радоваться. Огорчаться от
того, что ей представилась возможность увидеть Тоню вблизи, лицом к лицу;
разглядеть ее подробно и понять, что это очень серьезная соперница, за
которой были и молодость, и красота, и - что не часто бывает при такой
внешности - еще и живой ум, и искренность.
требовалось побеждать только себя и время. Теперь же не было у Маши
дилеммы: бороться или сойти с дистанции. Разумеется, бороться! Как можно
упустить шанс впервые в жизни проверить свои силы в очном поединке с
реальным противником!
соперница, а всего лишь средство, чтобы в конечном счете бросить ее в
объятия Коки, она была бы спокойна и даже счастлива. Но ведь она об этом
не знает и поэтому мучается и чувствует, как, помимо ее воли, ее
засасывает гибельный водоворот любви, которому она уже не в силах
противиться. И разбудить в Маше эту любовь могло, оказывается, только
яростное и длительное противодействие, которого она до сих пор никогда не
встречала.
виде Тони, но и радость, причем даже не радость, а так - небольшое, с
оттенком злорадства удовлетворение от того, что и Тоня не знает, где он и
что с ним. Не только она не видит его в театре, но и Тоня, оказывается, не
у дел.
остановила девушка, которую Маша мгновенно узнала, хотя видела всего один
раз да и то мельком. А Тоня, напротив, видела перед собой совершенно
незнакомую женщину, на которую в прошлый раз, когда стояли с Кокой в этом
дворе, просто не обратила внимания,- все внимание, естественно, было
отдано Коке.
знаю, что у вас сейчас репетиция и... вы увидите, наверное, там Костю
Корнеева...- Тут Маша хотела было возразить, что, может быть, и не увидит,
но почему-то решила пока повременить, послушать.- Так вот передайте ему,
пожалуйста, это.- Тоня неловко и поспешно сунула Маше в руку запечатанный
конверт.- Вы можете передать? - Маша кивнула.- Ну, тогда спасибо большое,
я побегу.
избавиться от неприятного дела; ей было неудобно, что она сюда пришла, она
стеснялась, поэтому и вправду хотела одного: передать свое "письмецо в
конверте" первому попавшемуся человеку и быстро убежать. "Но почему первым
попавшимся человеком оказалась именно Маша? С какой стати?" - спросите вы
и будете правы. А ни с какой!.. Просто на той же улице, напротив театра,-
но для конспирации несколько поодаль - стояла машина Тихомирова, который
дирижировал, конечно, и этим эпизодом.
поля зрения всех и скрывался в комнате с чучелами. Бюллетень у него был:
все врачихи в районной поликлинике ему, само собой, симпатизировали, а в
репертуарной части театра знали, что у него гипертонический криз, но это
не смертельно и скоро он поправится. Любаньке было строго наказано никого
не впускать, а на телефонные звонки отвечать, что, мол, нет дома и не
знает где.
удовольствием разделяла его затворничество, взяв ради этого отгулы на
своей работе. Они выпивали, играли в "подкидного" и смотрели телевизор;
все оставшееся от этих полезных и успокаивающих нервы занятий время Кока
мечтал о Маше.
объявился и на другой день, и на третий, просто обезумела и стала его
искать где могла. Она нашла в справочнике телефон его театра и позвонила.
Ей ответили, что он болен и когда выйдет на работу, неизвестно. Стало чуть
легче, ведь эти несколько дней Тоня думала, что он не хочет больше ее
видеть, что она ему чем-то не понравилась. Нет, в постели все вроде было
нормально, несмотря на полное отсутствие у нее опыта, но где ей было
знать, что после самой большой близости с такими, как Кока, много любви и
нежности проявлять нельзя, это их только раздражает; где Тоне -
провинциалочке из далекого поселка под Нижним Тагилом, носящего диковатое,
но гордое название "Большая Ляля",- было знать эти столичные любовные
премудрости, эти штучки, которыми так хорошо владела Маша; откуда она
могла знать, например, что после того, как у него все кончилось, к нему
нельзя приставать с ласками, что в нем ничего не будет, кроме брезгливого
терпения, как она могла предположить даже возможность такого абсурда: она
отдала - и ей хорошо, а он взял - и ему плохо; она же не знала, что такой
абсурд бывает сплошь и рядом. Как могла она, например, знать, что утром
его будет раздражать все: и то, что она шлепает по квартире босая, в его
рубашке на голое тело, и что напевает какую-то популярную глупость, и что
спрашивает: "Костик, ты будешь яичницу из двух яиц?" - будто это имеет
какое-нибудь значение. Если бы знала Тоня Краснова об этом, то ей стало бы
совсем плохо: слишком сильный характер, слишком глубоки чувства, слишком
серьезна она была для богемной жизни. И когда в театре сказали, что Костя
болеет, самое худшее для Тони отступило: значит, дело не в том, что он от
нее прячется, не в том, что она ему противна, наоборот, может быть, он
даже тяжело болен, может, за ним даже поухаживать некому, некому воды
подать, а она, глупая, носится тут со своими душевными переживаниями. Тоня
продолжала искать.
квартира, где они провели тогда свою первую и единственную ночь, но, убей
Бог, Тоня не помнила, где она, знала только, что где-то в районе
Кузьминок, но где именно?.. А как могло быть иначе: туда Тихомиров вез их
на машине, и они с Кокой все время целовались на заднем сиденье, а
запоминать дорогу, целуясь, наверное, могут только разведчики. Да и
обратно на такси утром, когда она вокруг ничего и никого, кроме Коки, не
видела. Поэтому Тихомиров был разыскан через Мосфильм. Когда он увидел
возле студии ждущую его Тоню, то даже не удивился и не сомневался ни на
секунду, что она ждет именно его. Он знал, что она появится рано или
поздно, потому что так было по его сценарию, а иначе и быть не могло: все
катилось по намеченной колее, и с чего бы вдруг с этой колеи сворачивать в
лес! Володя удивился только тому, как она набралась храбрости сюда
Ильин Андрей
Конюшевский Владислав
Доценко Виктор
Прозоров Александр
Трубников Александр
Круз Андрей