Просто на Руси есть нечто другое, чего в иных землях нет.
съеденной зайчатины да от выпитой романеи по телу разлилась истома. В самый
раз было бы соснуть. Все-таки хороша пошла жизнь: ешь да спи, спи да ешь, ни
заботы тебе, ни печали. Бабу бы вот теперь -- это да, а умствовать,
рассуждать -- не его дело. Выставят ему завтра тридцать молодцов -- станет
их бою учить, не выставят -- будет полеживать. Не умствования ради он из
дома сбежал, но беспечной, вольготной жизни для.
вы от Бога особый имеете: в вас сеешь одно, а вырастает другое.
испугавшись вопроса, и с пьяной откровенностью добавил: -- Ты даже не
сомневайся, един в трех лицах, как и положено. Но и иное существует. Мы. Я
вот, например. Бог -- свое, а мы свое ладим.
Мне послужишь как следует -- отпущу в запас. Припеваючи жить станешь до
времени.
возвысил голос гость. -- Мы к нему готовимся третью тыщу лет, пестуем
людские умы и души. Как пахари готовят землю, так и мы: лес рубим, корчуем,
выжигаем, пашем, боронуем. Подготовим -- он сеять придет. Изумительный
урожай будет.
пил. С Еропкина хмель тоже слетел. Поджав ноги, Еропкин уложил руки на
колени, сидел на лавке словно петух на насесте и по-петушиному таращил на
гостя круглые от ужаса глаза.
бы воля -- я вас за год бы в бараний рог согнул. А мне пеняют: нельзя, надо
не сразу, помалу, постепенно, иначе, дескать, содеянное нужной крепости не
обретет. Но помалу-то что выходит? А ничего! Вы все, все подминаете под
себя, подлаживаете, переделываете, переиначиваете. Почитай, все усилия
впустую. Варягов к вам заслали -- вы их в третьем поколении обрусачили и
решили веру греческую принять. Ладно, думаю, с ней вместе они и вялость
греческую душевную приимут. Так не приняли же! Мало того, что в христианстве
объединились, а и Христа себе под стать, особого вынянчили. К Нему же, к
вашему Христу, ни с какой стороны не подойдешь, общим разумом не объемлешь,
общей мерой не измеришь, но только вашей. Он -- русский, русский у вас! Вы
Его за пазухой носите! А что в таком разе делать мне, коли прямой власти над
вами у меня нет? Я волен смущать вас, но в остальном-то -- не волен! Вот и
действую по обстоятельствам. Половцы привалили -- думал, ратям конца-края не
будет, а вы рубились-рубились с ними да и давай жениться на их бабах.
Родичей, вишь, нашли! Мыслимое ли дело -- половцы от татар спасаться к вам
кинулись! А татары... Казалось, уж они-то из вас дух вышибут, но вышла
срамота. Срамота! Силой дикой своею они породили вашу государственность, да
теперь же этой государственности еще и служат. Ведь до чего дошло-то, до
чего дошло -- я для дела своего только троих могу приспособить. Вас, детей
боярских, дворянчиков-то, чуть ли не сто тыщ, а подходящих трое. Да в каком
царстве-государстве этакое видано, окромя Руси?!
сжался. Великий и доселе неведомый страх напал на него. Случалось ранее,
воеводы ногами топали, покрикивали, брызжа слюной, возмущаясь его воинскими
неумелостью, нерасторопностью, и от крика начальственного в нем вспыхивал
страх -- поджилки тряслись, пот прошибал, хотелось сквозь землю провалиться.
Всяко бывало. Но никогда его не полонил такой ужас, холодный,
обезнадеживающий, гнетущий и ум, и волю, когда одно в сознании: нет
спасения.
сквозь одеревеневшие губы единственное спасительное:
Выродок ты. -- И, грудью навалившись на стол, сообщил как бы тайное: --
Планида моя такая -- с выродками дело иметь... -- И, закручинившись,
тоскливо простонал совершенно на волоколамский лад: -- Бяда-а!
пол опустил, пошевелил руками, ладони поднес к лицу и, словно бы умываясь,
пригладил волосы и бороду.
маманин лад, протянул руку и тоже по-маманиному пощекотал Еропкина за ухом.
Только пальцы были не как у мамани -- теплые, а горячие как угольки, и от
прикосновения не всколыхнулась в груди нежность, но полыхнула преданность,
да такая необоримая, не соразмеримая ни с чем, что показалось: обмерить и
обороть ее под силу одной лишь смертушке. К примеру, вложи гость в руку
Еропкину нож да вели: зарежь себя -- и Еропкин тут же зарезался бы.
маманиным голосом:
пальцы жадно дрожащие в горловину сунул -- так и есть, золото, сотни и сотни
полновесных кругляшей, может, и тысяча, а то и две. Еропкин никогда не
видывал столько сразу, потому ни по весу, ни по объему точной суммы
определить не мог.
как раз мешок. Мало покажется -- еще послужишь, столько же дам.
загундосил Еропкин. Жарко, весело ему стало, резать себя расхотелось, а вот
другого кого, мигни только новый хозяин, тут же кончил бы.
надо. Золотца ей кинешь -- она растет, еще кинешь -- она большеет. В тебе
жадность должна быть сильной, огромной, иначе ее совесть одолеет.
Жадность-то -- от золота, а совесть -- от всякого прочего, и я всякое прочее
исключил и привнес золото. Ну как, сын боярский, весело жить стало?
обделаем -- на Русь двинем. Мыслишка у меня созрела: трех ложных царей на
Русь пустить. Вот смута будет, всем смутам смута! Откроюсь тебе: в Свободине
у нас с тобой учеба, а действовать на Руси станем. Три средства порабощения
в сем мире есть: для таких, как ты, -- золото, для таких, как Смур, --
власть, для иных прочих -- ложь. На Руси лжи великой еще не бывало, но
пришло время ее применить, ибо другое не помогает. Из трех царей, конечно,
никто на престоле не усидит, но от смуты в русских русское поразбавится.
Смешение умов небывалое начнется, и в суматохе латинские гордомыслие и
мудрствование просклизнут. Ты вникни, вникни: гордомыслие и мудрствование с
правдой не сопряжены -- вот главное. Что татары! Супротив латинской лжи они
-- дети сущие. Мы, мы, сын боярский, латинское семя на Руси разбросаем. И
будут плоды. Да еще какие! Верю, лет двести-триста пройдет -- родичи твои
черное белым, а белое черным называть станут. Вот ведь как!..
крепко прижав кошель, нянчил его, будто мать дитя, стараясь по весу
определить количество денег. Опомнился, когда гость сказал:
стал глядеть на улицу. Ждал-пождал, но гость на крыльцо не выходил. Тогда
Еропкин выглянул в сени. Но гостя и там не было. Лишь припахивало кислецой,
словно в сенях сожгли щепоть пороха.
ведь: залюбится что-нито -- шепни через левое плечо, а сам... Эка удумал:
здесь -- служи, на Руси -- служи! А я, может, не желаю? Может, мне тута
залюбилось?
-- шепчи, я не против. Только не будешь ты сейчас шептать. Потому что
знаешь: с каждым днем золота все больше и больше приваливать станет. Смысла
тебе нет на сегодняшнем останавливаться, если завтра сегодняшнее удвоится,
послезавтра -- утроится и так дальше и дальше. Жадность золото порождает,
сын боярский, золото -- жадность, конца-края тому нет. Однако дукат береги.
Он -- залог нашей дружбы. Потеряешь, одна дорога тебе -- на валдайские
хлеба, и я тогда тебе не помощник. Понял?
рвущийся из широкой груди рык: