меня?..
заочно было жарко; положил всю душу свою, все разумение на язык... говорил,
что Образец сам свах к тебе заслал, да...
клеймо на лошадях и сбиравший за то пошлину в казну или на монастыри,
которым эта пошлина предоставлялась грамотою. (Прим. автора)], - прибавил
Мамон, грозя кулаком в ту сторону, где стоял дом воеводы Образца, - глубоко
выжег ты пятно на груди моей! Вырву его хоть с полостью мяса, насыщу его
зельем... зельицем на славу!.. поставлю не на простой мисе, на серебряной...
кушай себе на здоровье да похваливай повара! Ты пособишь, Михаила
Яковлевич... А?.. Вестимо, так... Пир за пир! Ведь и тебя употчевал он
хмельным на своем новоселье.
веками. Видно было, что и его тронуло за живое. Он, однако ж, молчал скрепя
сердце. Товарищ его продолжал, бросая на него насмешливые взгляды.
не одна почетная голова упала под стол. И корабленники {Прим. стр. 44}
разносили гостям на память новоселья... Был ли ты зван, дворецкий
великокняжеский?
о потерянной выгоде. Встревоженный, он отвечал со вздохом:
новгородцев (он намекал на князя Даниила Дмитриевича Холмского {Прим. стр.
45}); мы не водили сына-птенца, бессильного, неразумного, под мечи крыжаков
{Прим. стр. 45} - на нас не будет плакаться ангельская душка, мы не убивали
матери своего детища (здесь он указывал на самого Образца). Где нам! Мы и
цыпленка боимся зарезать. Так куда же соваться нам в ватагу этих знатных
удальцов, у которых, прости господи, руки по локоть в крови!
пустим каленую стрелу в коршуна, что занесся высоко. Любо, как грохнет
наземь!.. Греха таить нечего, обоим нам обида кровная! Унижение паче
гордости. Дело овечье протягивать голову под нож. Око за око, зуб за зуб -
гласит писание. Мы грешные люди: по-моему, за один глаз вырвать оба, за один
зуб не оставить ни одного, хоть бы пришлось отдать душу сатане!
горит, не идет кругом, как моя. Ты для меня раз, в другой я для тебя, будут
и за нас, мы за них, круговая порука, хоть стоном пойди земля! И в других
странах, сказывают наши ездоки, знатные люди не иначе крепко держатся.
сердце; на первый раз охнет от ней воевода, будто ударили его ослопом {Прим.
стр. 46}. Ведаешь, едет к нам от немцев лекарь Онтон, вельми искусный в
целении всяких недугов. Остается ему три дня пути...
поставленные на славу и, прибавить изволь, на его голову. Деревянный свой,
трухлый двор он сломал; перейти ему некуда. Нашему господину и великому
князю потребно, чтобы врач, ради всякого недоброго случая, от чего господи
оборони Ивана Васильевича на всяк час живота его - слова из речи не
выкинешь, от слова не сделается, - потребно, говорю я, чтобы врач находился
неподалеку от его хоромин. Из них в палаты Образца будто рукой подать. То и
подобает лекаря Онтона, поганого немчина...
голосом, - отобрать у него лучшие клети, оружейную, постельную, сени...
Немчин для него в доме хуже нечистого; того ладаном выкуришь да святой водой
выгонишь, а этого, засадит раз Иван Васильевич, не выживешь никакою силою.
Придется хозяину хоть в удавку! Но позволит ли великий князь?
Образцом если не знает еще наш господин...
скажем друг на друга, только такие дела, за которые Грозный потрясет по
маковке {Прим. стр. 46}, а корня не тронет. Ты цел, я цел, а мы свое дельце
сделали. Но речь, кажись, мы вели о немчине. Ты ведаешь, Образец в
набережных сенях обидел посла немецкого. Грозно повел тогда на него очами
Иван Васильевич; несдобровать бы воеводе, да шелонская битва была на горячей
памяти, и... цел остался он. А прислушайся ушком у сердца великого князя:
ох, кипит, гудит в нем нелюбье. И будет легче ему, хоть окипь сбросить на
рьяного боярина и за почетного немчина отплатить ему немчином же. Стоит
только намекнуть...
также поклонился, сколько мог ниже, как бы признавая его сатанинское
первенство.
Ведь ты начал дело о князе Лукомском и толмаче его {Прим. стр. 47}?
Литвин подослан своим государем Казимиром {Прим. стр. 47} известь Ивана
Васильевича... холоп на него показал... зелье нашли... чего лучше, чтобы
придраться к Литве, где пристань держат для всякого, кто только осерчает на
нашего господина!
Призывал баб лихих, давал лизать зелье, одной всыпал насильно добрую задачу
в горло, давал в хлебе собаке: ни баба, ни собака не околели.
собаку! Все скрепил золотой петлей! Не бойся, тебя во лжецы не поставлю,
Михайло Яковлевич!
примолвил:
Образцом.
подъезжали. Вышки великокняжеских хоромин выглядывали уж из-за нее. Чтобы не
подозревали в них какого сговора, они поехали, один по набережной Кремля,
другой - к Никольским воротам. Расставание их было только до
великокняжеского двора, где они должны были свидеться.
приподнимал свою шапку, Русалка отвечал низкими поклонами. Одни молодые
удальцы, которым терять было нечего, кроме своей головы, провожали первого
именем наушника, которое он и оставил за собой в потомстве; [Таким же именем
история опятнала боярина Ивана Васильевича Ощеру. (Прим. автора)] второго
подстреливали только слегка насмешками. Надо сказать, что Мамон был особенно
нелюбим народом за то, что, во время нашествия ордынского хана Махмета
{Прим. стр. 48} на русскую землю, склонял великого князя на робкие меры и во
всякое время шептал ему обо всем, что делалось в семейной жизни и на миру.
Русалка умел избегнуть этой ненависти, потому что поступки свои скрывал под
благовидною личиною усердия и необходимости и находил оправдания перед
великодушием народа в изученной бедности, привете ко всякому и христианском
смирении. Между тем приятель его, гордый, напыщенный, топтал в грязь общее
мнение и хвастался своим ремеслом, которое приближало его к великому князю,
милостям его и власти делать зло.
ГЛАВА ПЯТАЯ
месте, за церковью Благовещения, недавно отстроенною. Кроме того, стоял
трухлый двор великокняжеский за церковью Михаила Архангела (тогда еще
деревянною), на Ярославском месте {Прим. стр. 48}. Все это предположено было
одно за другим сломать. Золотая палата и Тюремный дворец уже созидались в
голове Ивана Васильевича; и чтобы осуществить свои намерения, ожидал он
только искусных зодчих, которые должны были вскоре приехать с немецким
врачом. Хоромины великокняжеские состояли из нескольких клетей, углубленных
или выдавшихся из главного строения. Они отличались, по назначению своему
или расположению, названиями: сенника, избы средней, западной, брусяной,
постельной, столовой, гридни, повалуши, теремов и так далее. Со всех сторон
окружали их переходы под навесами и с глухими перилами, которые примыкали к
домовой церкви и часовням; главный из этих переходов вел к церкви
Благовещения, потому так и называемой: на дворе великокняжеском правитель
народа не начинал и не оканчивал дня без молитвы в доме божием. Даже больные
и женщины не увольнялись от этого долга; окна из упокоев их устроены были
так, что они могли из них слушать церковную службу и молиться на местные
иконы храмов. (Таким образом, почти и у каждого богатого человека была
церковь на своем дворе.) Несколько крылец, из которых Красное отличалось
каменными уступами и резными украшениями, сходило на площадь. Набережные
сени выступали вперед особенною палатою. Зодчество тогдашнего времени было
немудрое, детское; затеи его состояли только в некоторых наружных прикрасах.
Фронтоны, как и вообще богатых церквей русских, представляли обращенные к
небу сердца, главы - также. Взгляните на рисунки индийских храмов, именно
зигов [Художественная газета, 1838, No 8. (Прим. автора)], и вы найдете в
них первообраз наших храмов. Мастера особенно любили щеголять друг перед
Курылев Олег
Конюшевский Владислав
Конан-Дойль Артур
Майер Стефани
Афанасьев Роман
Сапковский Анджей