Чтение 11–й страницы книги ~Галлоуэй, мой брат~

подавал мне еду с тех пор, как мама умерла. Разве что я платил за это деньги
в какой-нибудь придорожной харчевне.

Хотя что-то приятное в этом было - сидеть вот так в постели с
подложенными под спину подушками, и чтоб тебе подавали хорошую еду...

- Ну, мэм, вы меня начисто избалуете, если будете вот так ухаживать.

- Вы же больны, - сказала она, и мне показалось, что в ее голосе
промелькнул язвительный оттенок. Похоже, я сильно упал в ее глазах после
того, как рассказал, что со мной случилось. Но откуда ж мне было знать, что
она страдает по этому самому Кудряшу... А вообще это никуда не годится. Если
человек может так с людьми обходиться, как он со мной, значит, он с
гнильцой.

Ладно. Допустим, у него не было никаких причин мне помогать... но еще
меньше у него было причин, чтобы вернуться и сбить меня на землю. В первый
раз это могло получиться случайно, хотя теперь я уже начал в этом
сомневаться. Но во второй раз - нет.

- Понимаю, я вам не очень по вкусу, мэм, и я уеду отсюда, как только сил
наберусь. Вы скоро от меня избавитесь.

- Но не от ваших слов! То, что вы сказали, никуда не денется! И отец
ваших слов не забудет!

- Я сказал только правду, мэм, и когда говорил, то даже не догадывался,
что вы в него влюблены.

- Я... нет! Ничего подобного! Вы, верно, полагаете, что если убрать
Кудряша с дороги, то я обращу внимание на вас!

- Нет, мэм, - честно сказал я, - мне такое и в голову не приходило,
нет-нет. Я человек простой, невзрачный, мэм, просто долговязый парень с гор.
Вот Галлоуэй, мой брат, - другое дело, на него женщины заглядываются... а на
меня ни одна и не глянет второй раз, я уж на это и не надеюсь.

Она вдруг посмотрела на меня так, будто впервые увидела.

- Ну нет, - сказала она, - только не невзрачный. Может быть, вы и не
красавец, но и невзрачным вас никак не назовешь.

- Спасибо вам, мэм. Я полагаю - давно уже так решил, - что мне лучше
ходить в одиночной упряжке. Мне по нраву места горные, безлюдные, так что,
может, оно и к лучшему. Никому, наверное, не хотелось обзавестись своим
домом больше, чем мне... и никому не досталось столько бездомной жизни -
разве что Галлоуэю. Я заметил, девчонкам нравятся мужчины отважные и гордые.
Но только если им удается обломать такого и набросить на него узду, значит,
он на самом деле вовсе не такой, как девчонке мнилось поначалу, а если она
его не может обломать, то обычно он ее обламывает. Так уж оно в жизни
устроено.

Она ушла обратно в другую комнату, или что там у них было, а я взялся за
суп. Суп был хороший, но думал я не о еде, а о том, что я все-таки ей врал -
и на словах, и, может быть, в душе. Я ведь думал-таки о ней. Когда женщина
делает добро вот такому здоровенному невзрачному человеку вроде меня, у него
душа размягчается, а я жил одиноко столько времени... Натуральное дело, я
раздумывал, как оно славно было бы, но думать никому не возбраняется, от
этого вреда нет, а на самом деле я все время знал, что это дело невозможное.
И все же мне хотелось, чтоб это был кто-нибудь другой, а не Кудряш.

Мне хотелось, чтоб это был кто угодно, лишь бы не Кудряш.

- Доел я - и уснул. Не знаю, что меня разбудило, должно быть, стук
лошадиных копыт во дворе ранчо. Я приподнялся на локте, прислушался и
услышал голоса.

Дотянулся я до кобуры, вытащил этот самый револьвер "данс-и-парк" и
спрятал его под одеялом, положил возле правой ноги. От такого человека, как
Кудряш Данн, чего хочешь можно ожидать, а после того, как он со мной
поступил, было у меня сильное подозрение, что будь он тогда один, так и
вовсе убил-бы меня... ни за что ни про что, просто ради удовольствия.

Ну, а когда рядом с ним оказался приятель, ему не захотелось выставляться
таким поганцем. Никто не хочет видеть, как кого-то хладнокровно убивают;
даже те, кто сам имеет к таким делам склонность... потому что никто человеку
не гарантирует, что он не окажется следующей жертвой такого гада.

Как бы то ни было, я чувствовал себя куда приятней с этим старым
шестизарядником под рукой.

Где-то в других комнатах разговаривали - я смутно слышал голоса, смех и
пение. Мег играла на банджо и пела - мягко и негромко, так что слов я не
разбирал. Под эти звуки хорошо было бы заснуть, но я не решался. Рано или
поздно она ему расскажет о человеке, которого нашла на тропе, и он придет
посмотреть на меня.

Внезапно я услышал шаги, а потом распахнулась дверь. Там стоял Кудряш и
глядел на меня. Я сел в постели.

- Дураки они-были, что взяли тебя в дом, - сказал он. - Они ведь понятия
не имеют, кто ты такой.

- Ты тоже, - сказал я. - Но они - люди добрые, они помогают человеку,
которому плохо... а не сшибают его лошадью.

Он рассмеялся, но это был нехороший смех.

- Ох ты ж смешной был, когда кувыркался там вверх тормашками, - сказал
он. - Как тряпичная кукла. Он двинулся ко мне, опустив руку к револьверу.

- А ты похож на человека, который мог бы совершить самоубийство, - сказал
он задумчиво, - конечно, в таком тяжелом состоянии... Это никого не удивило
бы.

- Это бы удивило моего брата Галлоуэя, - сказал я, - и всех остальных
Сакеттов. Но ты можешь не беспокоиться. Я не собираюсь совершать
самоубийство.

- Ну, а если тебе немножко помочь?

Именно это он и имел в виду. Была в этом человеке жестокая жилка, подлая,
низкая жестокость. Он сделал еще шаг в мою сторону, но вдруг его взгляд
случайно упал на пустую кобуру, висящую на спинке кровати.

Это его остановило.

Пустая кобура и моя правая рука под одеялом. Есть ли у меня револьвер?
Этого он не знал, но я заметил, как его пот прошиб. Крупная испарина
выступила у него на лбу, как вроде на него водой плеснули.

Он поглядел на меня, потом на одеяло, на то место, где лежала моя правая
рука - простым глазом видно было, как он гадает, успею ли я вовремя вытащить
револьвер из-под одеяла, ну, я и говорю:

- Ни один человек в здравом уме не станет тащить револьвер из-под одеяла,
если можно стрелять прямо сквозь него.

А он все глядел на меня, глаза просто огнем горели, пот его заливал,
страх боролся, в нем с бешеной жаждой, уж больно ему хотелось убить меня или
хоть покалечить.

- Так у тебя есть револьвер?

- Есть ли у меня револьвер? - я усмехнулся ему. - Интересный вопрос,
правда? Там, на тропе, у меня револьвера не было, я ж был голый как
полено... но мне мог дать револьвер мистер Росситер.

- Не такой он дурак. Ты же мог бы их всех поубивать.

- А может быть, он думает, что я для них не так опасен, как ты.

Это его зацепило. Ему нравилось быть таким, как он есть, но не нравилось,
когда об этом знали или догадывались другие.

- А в чем, собственно, дело? - спросил я. - Тебе что, слава Рокера спать
не дает? Ты, видать, решил, что можешь пострелять еще больше народу, чем
он... только Рокер обычно стреляет в тех, кто стоит на ногах. Так мне
говорили, по крайней мере.

Он вроде как поотступил. Видно, решил, что такая раскладка его не
устраивает. Он, конечно, мог бы рискнуть, а после постараться убедить
Росситеров, что это было самоубийство. Такие люди часто готовы поверить в
невозможное, потому что оно их устраивает, - или потому, что очень высоко
себя ставят.

Но тут послышался стук каблучков, и в комнате появилась Мег, а за ней по
пятам шел ее папаша.

- А, вот ты где! Я только вышла, чтобы выложить на блюдо ириски и
поставить кофе, вернулась - а тебя уже нет...

- Он пришел сюда, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение, мэм, -
сухо сказал я. - Чисто из вежливости.

Она бросила на него быстрый взгляд, а после сурово уставилась на меня.
Кудряш Данн выглядел нежным и невинным, как новорожденный младенец, - но,
думаю, он всегда так выглядит. Это только когда он на меня глядел, в глазах
у него появлялось что-то грязное. Они вышли, а Росситер задержался.

- Что тут у вас случилось? - спросил он. Я пожал плечами.

- Ничего. Вовсе ничего не случилось. Росситер скользнул глазами по пустой
кобуре, потом остановил взгляд на моей правой руке под одеялом.

- А вы - осторожный человек, - сказал он.

- Мой дедушка, - сказал я, - дожил до девяноста четырех лет. Это был урок
для нас всех.

Мы проговорили с ним целый вечер, все больше о коровах и пастбищах, об
индейцах и всяком таком, и из этих разговоров я все больше узнавал о здешних
краях, самых прекрасных, какие мне когда-либо приходилось видеть.

- В этих местах, к северу от Шалако, - говорил он, - есть высоко в горах
долины, подобных каким вы никогда не видели. Повсюду ручьи, водопады,
затерянные каньоны - и великолепные пастбища для скота. Я сам видел выходы
угля, и ходят разговоры, что в старину испанцы добывали здесь золото.

- Я уеду, - сказал я, - но потом вернусь обратно... вместе с Галлоуэем.

Он взглянул на меня.

- Кудряш говорит, Что встретил вашего брата. И что Галлоуэй Сакетт
отступил перед ним.

- Галлоуэй, - сказал я ему, - не имеет привычки отступать. Он, вероятно,
просто не сообразил, что в здешних краях заведено убивать сопляков, у
которых молоко на губах не обсохло.

Наконец он оставил меня одного, я откинулся на подушки и вытянулся во
весь рост. Мне было хорошо, по-настоящему хорошо. Я лежал в тепле, сытый, я
мог отдохнуть. Но я не позволил себе заснуть, пока не услышал, как уезжает
Кудряш Данн.

Росситер вел дело без особого размаха, в стаде у него было не больше