Из-под материной кровати не выметали, чтоб не тревожить больную. Да и
какой от больного сор? больной - не живой!..
ков. "Расти, сколько в тебе росту хватит. Дал тебе жизнь, даю хлеб. Вот
и пожалуйста!" - таков был неписанный договор между отцом и дочерью. У
отца в то время ширились дела, требовали и воли, и глаза, и времени.
Каждый винтик в общей машине хотел, чтоб и за ним присмотр да хлопоты
были. И боялся Секретов обидеть невниманьем вещь, чтоб не напакостила
потом.
тасья Петровна.
ри Матрена Симанна, стояла Настя робко, говорила тоненько, с трепетом
ожидая липкого материна поцелуя.
вый шерстяной платок, - вихреподобно уносилась на улицу. Дом ее пугал:
там были жирные, грузные пироги, непонятная мать, толстощекая Матрена
Симанна, жующая мятную лепешку для прохлажденья рта. - Тайком от самого
баловалась Матрена Симанна винцом.
тами через Проломные ворота на реку, тонула однажды в проруби, дразнила
вместе со всей ребячьей оравой извозчиков, татар, иззябших попугаев на
шарманках у персов. Шумливая и загадочная, звала ее улица. Она сделала
Настю бойкой. Тела ее, изворотливого и гибкого, никакой случайностью бы-
ло не удивить... В городском училась - детскую мудрость срыву,
по-мальчишечьи брала. Остальное время с мальчишками же вровень каталась
на коньках вдоль кремлевского бульвара, скатывала снежных страшилищ: лю-
бопытно было наблюдать, как точит их и старит и к земле гнетет речной
весенний ветр. То-то было шумно и буйно, непокорно и весело...
века дырку выдолбили и оставили на ночь в ней зажженный фитилек. Дырку
замазали снегом. - Всю ту ночь, думая об этом бесцельном огоньке, томи-
лась без сна Настя. Ах, какой славный ветер в ту ночь был! Как бы облака
сталкивались и гудели, словно тесно стало в весеннем небе облакам. Но на
утро нашли в огоньковой пещерке только копоть. Недолго погорел фитилек.
Тут еще снег пошел, лужицы затянулись. Так впервые изведала Настюша го-
речь всякой радости и грусть весны.
угольный сарай ее затащили, мяли и учили гадостям, - каждый старался
друг дружку в пакостном геройстве превзойти... А она уже знала, не удив-
лялась, не плакала и даже до крови растревожила нос одному из них, само-
му настойчивому.
вместе, сказал Секретов Зосиму Быхалову ото всей полноты души:
- довольно пробурчал Быхалов.
ребьи выпадут... Вдруг да посватаетесь? Негоже будет умному-то мужу да
глупую жену! - зубоскалил Петр Филиппыч.
лов. - Только что ж ты ее ровно просвирню водишь? Бабочка славная рас-
тет.
дочь.
так возможно стало и в угольных сараях прятаться, и валяться в снегу.
Настю отдали в купеческий пансион. В канун того дня заходила Настя к от-
цу проститься на ночь. Тот сидел на кровати без поддевки и без сапог,
усталый и хмурый, в предчувствии запоя.
ло, и душу тешило. Живи и никому спуску не давай. На меня гляди: мужиком
пришел, двадцать лет меня жизнь в ладонях терла, а все целехонек.
Чувствуешь?..
оставшиеся в углу от прошлого запоя.
девка, плохо дело, тем и кормимся...
большие, тоже для божьих слов?.. - она не выдержала и рассмеялась, точно
целая связка колокольчиков раздернулась и раскатилась по полу.
тя.
к вящшему недовольству отца, пропадал ночи, путался с волосатыми прияте-
лями, худел и бледнел. Казалось, не шла Петру впрок усидчивая его наука.
А среди белых пансионских стен, намекавших на девическую невинность со-
держательницы, мадам Трубиной, науками, напротив, не утруждали. Преобла-
дали танцы и арифметика. Беря с купеческих девиц втридорога, боялась
Трубина потерять лишнюю ученицу. Какой-то защелканный, многосемейный не-
мец вслух переводил по пять строчек в день, с грустным ужасом глядя на
сидящих перед ним круглолицых, румяных девиц. Зато Евграф Жмакин, учи-
тель танцев, был неизменно весел и летающ, походя на пружинного беса;
казалось, что мать его так в танце и родила.
долго не пускал Настю в пансион, да тут еще негаданно просунулось шило
из мешка. У знакомого Зарядского купца дочка, Катя, учившаяся вместе с
Настей, забеременела от неизвестных причин. Под неизвестными причинами
был сокрыт от гневного родительского взгляда сам Евграф Жмакин. Петр Фи-
липпыч так был обрадован своевременным удалением Насти из пансиона, что
даже забыл посмеяться над купеческим позором.
тиной подругой. Когда прибежала к ней Настя, та сидела в том же коричне-
вом платье, вялая, с красными губами и бледным лицом... Насте она сухо
сказала, что ничего такого нет, а просто желудочное заболевание, - не то
язва, не то менингит. Скоро она порозовела, стала грызть ногти, потом
плача сообщила, что отец отправляет ее к тетке на юг, чтобы там поправи-
лась на вольном воздухе... Дружбе девочек были причины: в Кате было неп-
реодолимое влечение к Настиной чистоте и упругости, в Насте - жалость и
стремление нарушить чем-то скучную обыденность дней. - Вскоре Катя уеха-
ла.
друзьями. По совету шурина стал он подумывать о приглашении домашнего
учителя. И тут как раз совпало: Петр после первого своего пустякового
ареста, понятого в Зарядье как недоразумение, проживал в Зарядьи, у от-
ца. Лучшего случая нанять учителя задешево, а вместе с тем и познако-
миться с Петром Быхаловым ближе, если того и в самом деле угораздит пос-
вататься, не представлялось. Петр согласился, уроки начались почти тот-
час же.
сильно сутулясь, теперь он еще вдобавок угрюмился, для внедрения в де-
вочку уважения к особе учителя. Садился за стол, раскрывал книгу на за-
ложенном месте, начинал с одного и того же:
эхо, вторила Настя:
десять минут все шло чинно. В купеческой тишине слышались только громы-
ханья сковородников и кухаркин голос. Настя, положив локотки на стол,
подпирала руками голову и глядела прямо в рот Петру, забавляясь дви-
женьями вялого учительского рта, честно жевавшего науку.
ненькой пленкой дремы. Она зевала в самых неожиданных местах, - однажды
стала играть полуоторвавшейся пуговицей студенческой тужурки Петра, -
однажды просто запела. Честное пошевеливанье Петровых губ усыпляло Нас-
тю: запела, чтобы не уснуть.
про Эдипа говорили... Он в рай или в ад попадет? Ведь он же не виноват
ни капельки!
жу... Дырка же у вас, вы б ее зашили!
оглядывал себя.
зашью... А вы мне лучше потом доскажете!
сился он, стаскивая с себя тесную тужурку.
куток. Петр сидел молча и глядел на ее быстрые пальцы.
вы каторжник?
это вам сказал? - длинный нос Петра принял ярко розовый оттенок.