- Самая истина доказывает нам почтительное свой-
ство рода женского тем, что Бог в заключение всего, в
последний день сотворил жену Адамову, точно без того и
свету быть несовершенным. Уверяют, что в едином составе
тела женского все то собрано, что лучшего и прелестного
целый свет в себе имеет. Прибавляя к толиким авантажам
красоту разума, можно ли нам их добротам не дивиться,
и чем может кавалер извиниться, если должное почтение
им не будет оказывать? А ежели и суть со стороны
их некоторые нежные слабости, то надлежит помнить,
что и нежна есть материя, от которой они взяты...
Старый старичок только головой покачивал. По лицу
его видно было, что он по-прежнему думает: "рак не рыба,
а баба не человек; баба да бес - один в них вес".
В просвете между разорванных туч, на бездонно-яс-
ном и грустном, золотисто-зеленом небе тонкий серебряный
серп новорожденного месяца блеснул и кинул нежный
луч в глубину пустынной аллеи, где у фонтана, в полу-
круге высоких шпалер из подстриженной зелени, под мра-
морной Помоной, на дерновой скамье сидела одиноко
девушка лет семнадцати, в роброне на фижмах из розовой
тафтицы с желтенькими китайскими цветочками, с пере-
тянутой в рюмочку талией, с модною прическою Расцве-
тающая Приятность, но с таким русским, простым лицом,
что видно было - она еще недавно приехала из деревен-
ского затишья, где росла среди мамушек и нянюшек под
соломенною кровлею старинной усадьбы.
Робко оглядываясь, расстегнула она две-три пуговки
платья и проворно вынула спрятанную на груди, сверну-
тую в трубочку, теплую от прикосновения тела, бумажку.
То была любовная цидулка от девятнадцатилетнего двою-
родного братца, которого по указу царскому забрали из
того же деревенского затишья прямо в Петербург, в нави-
гацкую школу при Адмиралтействе, и на днях отправи-
ли на военном фрегате, вместе с другими гардемаринами,
не то в Кадикс, не то в Лиссабон - как он сам выра-
жался,-к черту на кулички.
При свете белой ночи и месяца девушка прочла ци-
дулку, нацарапанную по линейкам, крупными и круглы-
ми детскими буквами:
- "Сокровище мое сердешное и ангел Настенька!
Я желал бы знать, почему не прислала ты мне послед-
него поцелуя. Купидон, вор проклятый, пробил стрелою
сердце. Тоска великая - сердце кровавое рудою запекло-
ся".
Здесь между строк нарисовано было кровью вместо
чернил сердце, пронзенное двумя стрелами; красные точки
обозначали капли крови.
Далее следовали, должно быть, откуда-нибудь спи-
санные вирши:
Вспомни, радость прелюбезна, как мы веселились.
И приятных разговоров с тобой насладились.
Уже ныне сколько время не зрю мою радость:
Прилети, моя голубка, сердечная сладость!
Если вас сподоблюсь видеть, закричу: ах, светик мой!
Ты ли, радость, предо мной?..
Прочитав цидулку, Настенька снова так же тщатель-
но свернула ее в трубочку, спрятала под платье на груди,
опустила голову и закрыла лицо платочком, надушенным
Вздохами Амура.
Когда же отняла его и взглянула на небо, то похожая
на чудовище с разинутой пастью, черная туча почти съела
тонкий месяц. Последний луч его блеснул в слезинке, по-
висшей на реснице девушки. Она смотрела, как месяц ис-
чезал, и напевала чуть слышно единственную знакомую,
Бог весть откуда долетевшую к ней, любовную песенку:
Хоть пойду в сады и винограды,
Не имею в сердце никакой отрады.
О, коль тягостно голубою без перья летати,
Столь мне без друга мила тошно пребывати.
И теперь я, младенька, в слезах унываю,
Что я друга сердечна давно не видаю.
Вокруг нее и на ней все было чужое, искусственное -
"на Версальский манир"- и фонтан, и Помона, и шпа-
леры, и фижмы, и роброн из розовой тафтицы с желтень-
кими китайскими цветочками, и прическа Расцветающая
Приятность, и духи Вздохи Амура. Только сама она, со
своим тихим горем и тихою песней, была простая, русская,
точно такая же, как под соломенную кровлею дедовской
усадьбы.
А рядом, в темных аллеях и беседках, во всех укромных
уголках Летнего сада, по-прежнему слышались шепоты,
поцелуи и вздохи любви. И звуки менуэта доносились,
как пастушеские флейты и виольдамуры из царства Ве-
нус, томным напевом:
Покинь, Купидо, стрелы:
Уже мы все не целы,
Но сладко уязвленны
Любовною стрелою
Твоею золотою,
Любви все покоренны.
В галерее, за царским столом, продолжалась беседа.
Петр говорил с монахами о происхождении эллинского
многобожия, недоумевая, как древние греки, "довольное
имея понятие об уставах натуры и о принципиях мате-
матических, идолов своих бездушных богами называть и
верить в них могли".
Михаиле Петрович Аврамов не вытерпел, сел на своего
конька и пустился доказывать, что боги существуют, и
что мнимые боги суть подлинные бесы.
- Ты говоришь о них так,- удивился Петр,- как
будто сам их видел.
- Не я, а другие, точно, их видели, ваше величество,
собственными глазами видели!- воскликнул Аврамов.
Он вынул из кармана толстый кожаный бумажник, по-
рылся в нем, достал две пожелтелые вырезки из голланд-
ских курантов и стал читать, переводя на русский язык:
"Из Гишпании уведомляют: некоторый иностранный
человек привез с собою в Барцелону-град Сатира, мужи-
ка в шерсти, как в еловой коре, с козьими рогами и копы-
тами. Ест хлеб и молоко и ничего не говорит, а только блеет
по-козлиному. Которая уродливая фигура привлекает мно-
го зрителей".
Во второй реляции было сказано:
"В Ютландии рыбаки поймали Сирену, или морскую
женщину. Оное морское чудовище походит сверху на чело-
века, а снизу на рыбу; цвет на теле желто-бледный; гла-
за затворены; на голове волосы черные, а руки заросли
между пальцами кожею так, как гусиные лапы. Рыбаки
вытащиили сеть на берег с великим трудом, причем всю
изорвали. И сделали тутошние жители чрезвычайную бочку
и налили соленою водою, и морскую женщину туда по-
садили: таким образом надеются беречь от согнития. Сие
в ведомость внесено потому, что, хотя о чудах морских
многие фабулы бывали, а сие за истину уверить можно,
что оное морское чудовище, так удивительное, поймано.
Из Роттер-дама, 27 апреля 1714 года".
Печатаному верили, а в особенности иностранным
ведомостям, ибо, если и за морем врут, то где ж правду