Чтение 11–й страницы книги ~Собака, которая не хотела быть просто собакой~

четырьмя выстрелами пять крякв. К несчастью, все птицы были живы и полны
сил, хотя лететь не могли. Матт бросился за ними, но берег был очень топким
и все, что ему удалось сделать, -- это с трудом преодолеть вязкую грязь.
Собаке было почти невозможно вернуться на твердую почву с трепыхающейся
кряквой в пасти. Тогда он решил гнать своих подопечных к маленькому
островку. Мы же бросились искать лодку.

Когда спустя полчаса мы добрались до островка, то обнаружили
фантастическое зрелище. Там были и Матт и пять уток -- все в непрерывном
движении. По одной, по две или сразу втроем утки устремлялись к воде, а Матт
бросался между ними и гнал их назад, на сухое место. Иногда ему удавалось
вцепиться в крыло одной, буквально сидя на другой, прижимая еще двух лапами
и пытаясь прижать животом пятую. Но пятой удавалось высвободиться и убраться
прочь. После этого Матту приходилось выпускать всех пленников, они бросались
врассыпную, и преследование начиналось сначала.

Его силы были почти на пределе, когда мы пришли на помощь, и это был
единственный раз, когда я видел его во время охоты совершенно обессилевшим.
Не знаю, как ему удалось загнать на островок эту пятерку сопротивляющихся
птиц.

В то время он уже усовершенствовал свою технику ныряния, мог достигать
глубины до пяти футов и оставаться под водой целую минуту. Он скоро усвоил,
что если утка ныряет глубоко, то иногда ее можно утомить, если поджидать на
поверхности там, где она собирается вынырнуть, а затем заставить снова
пырнуть, не дав ей глотнуть воздуха.

Только один раз я видел, как победила утка, да это и не была обычная
дикая утка, а поганка. Матт уже подобрал и принес нам американского гоголя и
поплыл снова, в полной уверенности, что вторая птица ожидает внимания с его
стороны. Зная, как бесполезно с ним спорить, мы дали ему действовать по
собственному усмотрению, хотя эта поганка была цела и невредима -- по
крайней мере, наши выстрелы не причинили ей вреда.

Поганки редко летают, но зато ныряют как рыбы, и Матт битый час
преследовал эту птицу, в то время как папа и я присели в укрытии и пытались
не выдать звуками нашего веселья. Было бы очень плохо, если бы Матт услышал
наш смех. Он не одобрял юмор, когда предметом насмешек бывал он сам.

Матт сердился все больше и больше, и, хотя глубина была десять и даже
пятнадцать футов, он наконец бросил попытку утомить поганку и решился
нырнуть за ней. Но его тело не было создано для действительно глубокого
погружения. Его плавучесть была слишком большой, и балласт был размещен не
так, как надо. При третьей попытке его под водой опрокинуло, и он выскочил
на поверхность брюхом вверх. Тогда, и только тогда он с большой неохотой
выбрался на берег.

Мы тут же отправились охотиться на куропаток, чтобы он мог заглушить
горечь поражения, а попутно избавиться от доброго галлона 18 озерной воды.

Слухи о феноменальных способностях Матта вскоре распространились по
округе, так как ни папа, ни я не молчали о нем. Сперва местные охотники были
настроены скептически, но после того как некоторые из них увидели его на
охоте, их недоверие стало уступать место большой гражданской гордости,
которая в должное время сделала имя Матта символом совершенства в кругу
охотников Саскачевана.

Действительно, Матт стал чем-то вроде символа -- чисто западного
символа, поскольку его подвиги порой несколько преувеличивались его
поклонниками ради неосмотрительных чужаков, особенно если они бывали с
Востока. Произошло, в частности, столкновение именно такого чужака с
несколькими местными почитателями Матта, которое принесло псу самый большой
и самый долговечный триумф -- успех, который не забудут в Саскатуне, пока
существуют птицы и собаки, чтобы охотиться на птиц.

Все это началось в один из тех томительных июльских дней, когда прерии
задыхаются, как околевающий койот, пыль лежит тяжелым покрывалом, а воздух,
прикасаясь, обжигает кожу. В такие дни разумные люди удаляются в
пещеры-погребки.

В Канаде для благозвучия их называют пивными залами.

Залы эти почти одинаковы по всей стране -- слабо освещенные,
переполненные трактиры с запахом пота, пролитого нива и табачного дыма, но в
большинстве случаев в них умеренно прохладно, а безвкусная жидкость, которую
выдают за пиво, обычно холодна как лед.

Именно в такой день пять жителей городка -- все любители собак --
собрались в пивном зале. Они только что вернулись с испытаний охотничьих
собак в Манитобе и привезли с собой гостя. Это был осанистый джентльмен из
штата Нью-Йорк, столь же наделенный богатством, сколь и честолюбием. Потакая
своему честолюбию, он делал все, чтобы иметь лучших ретриверов не только на
этом континенте, но и во всем мире. После того как в Манитобе его собаки
победили, этот человек появился в Саскатуне по любезному приглашению местных
жителей посмотреть, каких собак выращивают они, и приобрести нескольких,
которые ему понравятся.

Собаки ему не понравились. Раздраженный этой безрезультатной поездкой в
знойную летнюю погоду, он повел себя несколько вызывающе.

Во время осмотра местных сворных охотничьих собак он делал ядовитые и
пренебрежительные замечания, чем уязвил чувства здешних собаководов, которым
захотелось не только позлословить, но и наказать его.

Поезд гостя отправлялся в четыре часа дня, и с половины первого до трех
все шестеро сидели в пивной, смакуя ледяной напиток и болтая о собаках.
Разговор был жарким, как и погода.

Само собой разумеется, что упомянули Матта, назвав его собакой
редчайшей породы, выдающимся экземпляром ретривера принца Альберта.

Приезжий присвистнул.

-- Редкая порода! -- фыркнул он. -- Действительно редкая! Я никогда
даже не слышал о такой.

Этот скептицизм жителя большого города распалил аборигенов 19. Они сразу же стали рассказывать про Матта
всякую всячину, а если немного и заливали, кто же станет упрекать их за это?
Но чем больше они расхваливали Матта, том громче смеялся их гость и тем
меньше им верил. Наконец у кого-то лопнуло терпение.

-- Бьюсь об заклад, -- сказал поклонник Матта резко, -- бьюсь с вами об
заклад на сто долларов, что эта собака может разыскивать и приносить убитую
дичь лучше, чем любая другая чертова собака во всех Соединенных Штатах.

Вероятно, он чувствовал себя в безопасности, так как охотничий сезон не
открылся. А возможно, он был слишком раздражен, чтобы рассуждать.

Чужестранец принял вызов, но шансов осуществить это пари, по-видимому,
не было. Кто-то так и сказал. Тут гость возликовал.

-- Расхвастались, -- сказал он, -- теперь показывайте!

Оставалось только разыскать Матта и надеяться, что он и тут не
подведет. Шестеро мужчин покинули полутемную пивную и, храбро нырнув в
ослепляющий летний послеполуденный зной, направились к публичной библиотеке.

Уродливая, похожая на аквариум, эта библиотека стояла немного отступя
от главной улицы города. На непроезжую узкую улочку позади нее выходили два
китайских ресторана и разные лавки. Мой папа работал в задней половине
библиотеки, в комнате, выходящей на эту улочку. Открытая дверь с опущенной
москитной сеткой пропускала лишь то скудное количество воздуха, которое
задержалось и накалилось в узком пространстве позади дома. Делегация вошла
именно через эту дверь.

Лежа на привычном месте под письменным столом, Матт только приподнял
голову, чтобы взглянуть на вошедших, затем вернулся в состояние дремоты,
почти оцепенения, вызванное жарой. Возможно, он слышал невнятные звуки
разговора, взаимные представления и несколько резкий тон голоса незнакомца,
но не обращал на них никакого внимания.

Однако папа слушал напряженно, и ему с трудом удалось сдержать чувство
обиды, когда иностранец нагнулся, заглянул под письменный стол и сказал:

-- Т е п е р ь я узнаю породу. Вы говорили, что это собака-крысолов
принца Альберта? Мой папа встал и произнес холодно:

-- Джентльменам угодно увидеть мастерство Матта в охотничьем поиске, не
так ли?

Утвердительное бормотание своих было прервано замечанием гостя.

-- Покажите его искусство, -- сказал он вызывающе. -- Что вы скажете об
этом переулке -- он, должно быть, полон крыс?

Папа не сказал ничего. Вместо этого он отодвинул стул и, подойдя к
большому шкафу, где хранил некоторые принадлежности для стрельбы, чтобы они
были всегда под рукой для охотничьих вылазок после работы, широко распахнул
дверцу и вытащил ружейный футляр. Он вынул стволы, накладку, ложу и собрал
ружье. Потом закрыл казенник и опробовал курки. При этих знакомых звуках
Матт ожил, как от удара током, выполз из-под стола и, не совсем еще понимая
в чем дело, стал рядом с напой, поводя носом. Что-то тут было не так, как
обычно. Ведь это не был охотничий сезон. Но ружье было вынуто.

Пес вопросительно заскулил, и папа погладил его по голове.

-- Дружище, -- сказал он и, сопровождаемый Маттом, который следовал за
ним по пятам, двинулся к распахнутой двери.

К этому моменту группа наблюдавших оказалась не менее озадаченной, чем
Матт. Эти шестеро стояли в дверях комнаты и с любопытством смотрели, как
папа вышел на крыльцо, поднял незаряженное ружье, навел его вдоль переулка в
сторону главной улицы, спустил курки и сказал спокойным голосом:

-- Бах, бах. Принеси, малыш!

До сих нор папа хранит упорное молчание относительно того, какими были
его истинные намерения. Он не говорит, что ожидал всего того, что
последовало, но не говорит и обратного.

Матт спрыгнул с крыльца и с предельной скоростью понесся по улочке.
Видели, как он свернул на главную улицу, напугав двух старушек, которые чуть
не столкнулись лбами. Наблюдавшие видели, как прохожие в дальнем конце улицы
останавливались, оборачивались, чтобы поглазеть, и потом застывали в
изумлении. Но сам Матт уже исчез из виду.

Он пропадал не более двух минут, но стоявшим на ступеньках библиотеки
показалось, что прошло намного больше времени. Человек из Нью-Йорка только
откашлялся, готовясь к новой и еще более саркастической реплике, когда
увидел нечто, от чего слова застыли у него на языке.