Чтение 11–й страницы книги ~Норвежский лес~

попадет.
Я откровенно написал ей о своих чувствах. О том, что я многого еще толком
не понимаю, искренне стараюсь понять, но для этого должно пройти время. И
что сам я не представляю, где я окажусь, когда это время пройдет. Поэтому
обещать я Наоко ничего не могу, требовать от нее чего-то тоже права не
имею. Во-первых, знаем мы друг о друге слишком мало. Но если Наоко даст
мне время, мы можем друг о друге узнать побольше. Как бы там ни было, хочу
с Наоко встретиться еще разок и спокойно поговорить. С тех пор, как не
стало Кидзуки, мне некому стало откровенно рассказать, что у меня на душе,
думаю, что то же самое произошло и с Наоко. Я думаю, не нуждались ли мы
друг в друге больше, чем нам самим казалось? Вот почему пришлось нам
проделать длинный окольный путь, а в каком-то смысле даже заблудиться.
Вероятно, мне не следовало так жить. Но разве был у меня другой выход? Ту
близость и теплоту, что испытал я по отношению к Наоко, я не испытывал до
того еще ни разу. Жду ответа. Какой бы ни был ответ, непременно жду -
такое содержание было у письма, которое я написал ей.
Но ответ не пришел.
Из тела моего что-то выпало, ничто не стало взамен, осталась на его месте
одна лишь пустота. Из-за этого тело было неестественно легким, звуки лишь
пропадали в пустоте.
В будни я на порядок прилежнее, чем прежде, ходил в университет и слушал
лекции. Лекции были скучными, с одногруппниками я ни о чем не
разговаривал, а больше заняться было нечем. Я садился один на самый
передний ряд и слушал лекции, ни с кем не говоря. Ел я в одиночку, курить
решил бросить.
В конце мая началась студенческая забастовка. Они орали что-то насчет
"разгромить университет". Что ж, думал я, громите, раз надо. Разнесите на
кусочки и растопчите в пыль. Я и глазом не моргну. Мне от этого только
легче станет, а дальше сам как-нибудь постараюсь. А будет помощь нужна,
могу и подсобить. Давайте же, уничтожьте его.
Университет закрылся, лекции прекратились, и я стал подрабатывать в
трансагенстве. Работа была тяжелее, чем я ожидал, и поначалу тело болело
так, что утром тяжело было вставать, но оплата зато была хорошей, а будучи
занятым работой, можно было не прислушиваться к пустоте в теле.
Пять дней в неделю я работал днем в трансагенстве, а три дня ночью в
магазине грампластинок. А когда я ночью не работал, читал в комнате книги,
попивая виски. Штурмовик спиртного в рот не брал и потому к запаху был
очень чувствителен. Когда я пил виски, лежа на кровати, он сказал мне, что
из-за скверного запаха невозможно учиться, и не мог бы я пить в другом
месте.
- Сам туда иди, - сказал я.
- Не, ну в общаге же пить нельзя, п-п-правила же есть, - выдвинул он довод.
- Сам иди, - повторил я в ответ.
Он больше ничего не говорил, но я почувствовал укол совести, пошел на
крышу и допил виски один.
В июне я написал Наоко еще одно письмо и опять отправил его по ее адресу в
Кобе. Содержание было примерно то же, что и у предыдущего. В конце письма
я приписал, что ждать ответа тяжело, и мне хотелось бы хотя бы знать,
обидел ли я Наоко или нет.
Опустив письмо в почтовый ящик, я почувствовал, как пустота в моем теле
словно бы увеличилась еще больше.
В июне я пару раз ходил в город с Нагасавой и спал с девчонками. Оба раза
все было элементарно. Одна из них, когда мы пришли в мотель и я стал ее
раздевать на кровати, начала отчаянно сопротивляться, но когда мне это
надоело, и я начал читать книгу, лежа на кровати, через некоторое время
полезла ко мне сама. Другая после того, как мы позанимались сексом,
захотела все обо мне узнать.
Спрашивала меня, сколько у меня женщин было, откуда я, в каком универе
учусь, какую музыку слушаю, читал ли когда-нибудь книги Дадзаи Осаму, куда
бы хотел съездить за границу, не думаю ли, что у меня соски крупнее, чем у
других, короче, все подряд.
Я отвечал ей, как мог, потом заснул. А когда проснулся, она сказала, что
хочет со мной позавтракать вместе. Я вместе с ней пошел в кафе и съел
невкусный тост с невкусным яйцом и выпил невкусный кофе, которые были в
утреннем меню.
Все это время она мне задавала вопросы. Кем работает отец, как учился в
школе, когда день рожденья, пробовал ли есть лягушек. У меня начала болеть
голова, и после завтрака я сказал, что мне пора потихоньку на работу.
- Ну че, может, встретимся еще? - настаивала она, неудовлетворенная.
- Жизнь большая, как-нибудь еще встретимся, - ответил я и ушел.
А оставшись один, задумался над опостылевшим уже вопросом : "Да чем это я
вообще занимаюсь?" Подумалось, что сейчас не время для таких развлечений.
Но и не делать этого я не мог. Тело мое изголодалось и жаждало женщины.
Находясь вместе с этими девицами, я все равно не мог без конца не
вспоминать Наоко.
Я вспоминал обнаженное тело Наоко, смутно белеющее в темноте, ее вздох,
звук дождя. И чем больше я это вспоминал, тем сильнее чувствовался голод в
моем теле. Я один залезал на крышу, пил виски и думал, куда же мне надо
идти.
В начале июля от Наоко пришло письмо. Письмо было недлинное.
"Извини, что ответ пишу поздно. Но постарайся понять. Много времени ушло,
пока смогла что-то написать. Да и это письмо переписываю уже раз десятый.
Для меня письма писать - это каторга.
Напишу сразу о самом главном. Решила взять академический на год, так как
по-другому тогда не могла. Написала "тогда", хотя думаю, что вряд ли
вернусь в университет вообще. Академка ведь нужна всегда только для
формальности.
Может быть, тебя мои слова удивили, но я об этом думала уже давно.
Несколько раз решала рассказать об этом, но никак не могла себя заставить
все начать говорить. Боялась говорить об этом.
Не думай о пустом. Если что-то случается или, наоборот, не случается, мне
кажется, что в конечном итоге оно все предопределено заранее. Может быть,
тебя заденут эти слова. Тогда прости меня.
Я хочу тебе сказать, чтобы ты не считал себя виноватым из-за меня. Поверь,
это все только на моей совести. Весь этот год с небольшим я откладывала
это на потом, думаю, что и тебе этим доставила немало мучений. И это,
наверное, мой предел.
Съехав с квариры на Кокубундзи, я вернулась домой в Кобе и некоторое время
ходила на лечение в больницу. Доктор сказал, что в Киото в горах есть
подходящая лечебница для меня, и я думаю ненадолго поехать туда. Это не
больница в полном смысле слова, но оздоровительное учреждение гораздо
более свободного типа.
Подробности напишу при случае в следующий раз. Сейчас пока еще тяжело
писать. Сейчас мне крайне необходимо успокоить нервы в каком-нибудь тихом,
изолированном от внешнего мира месте.
Я со своей стороны благодарна тебе за то, что ты в течение года был рядом
со мной. Можешь в это поверить. Ты ничем меня не обидел. Это я сама себя
обидела. Я так считаю.
Сейчас я пока не готова встретиться с тобой. Не имею в виду, что не хочу с
тобой встречаться, а еще не готова. Если пойму, что уже готова, сразу тебе
напишу. думаю, что тогда мы сможем получше узнать друг друга. Как ты сам
сказал, нам друг о друге еще надо узнать побольше. До свиданья."
Несколько сот раз я перечитывал это письмо заново. И каждый раз, когда я
его перечитывал, нестерпимая тоска охватывала меня. Совсем такая же тоска,
как тогда, когда Наоко смотрела, не отрываясь, мне в глаза.
Это щемящее чувство я не мог никуда ни унести, ни спрятать. Оно было точно
ветер, обдувающий мое тело, не имеющий ни формы, ни веса. Я даже не мог
задержать его на своем теле. Образы проплывали передо мной. Слова, которые
они мне говорили, совершенно не были слышны моему уху.
Субботние вечера я, как и прежде, проводил, сидя в кресле в лобби.
Телефонного звонка я не ожидал, но больше заняться было нечем. Я всегда
включал по телевизору прямой репортаж с бейбольного матча и делал вид, что
смотрю. Я делил обширное пространство, разделяющее меня и телевизор,
пополам, эту половинку тоже делил пополам. Так я делил и делил без конца,
пока в конце концов не получался участочек, уместившийся бы у меня в руке.
В десять часов я выключал телевизор и возвращался к себе в комнату. И
ложился спать.
Во второй половине месяца Штурмовик подарил мне светлячка.
Светлячок сидел в банке из-под растворимого кофе. В банке было немного
листьев и воды, а в крышке было пробито несколько маленьких дырочек для
воздуха. Было еще светло, и выглядел он как простой речной жук, но
Штурмовик утверждал, что это настоящий светлячок.
Он сказал, что в светлячках разбирается хорошо, а у меня не было ни
причин, ни оснований в это не верить. Ну, светлячок. Был светлячок
какой-то как будто сонный, и хоть и пытался все время взобраться по
скользкой стеклянной стенке, но каждый раз поскальзывался и падал вниз.
- На территории нашел.
- Здесь, на территории? - спросил я, изумленный.
- А что, тут поблизости в гостиницах ведь, как лето наступает, светлячков
выпускают, чтобы клиентов привлечь. Вот его оттуда сюда и занесло, -
сказал он, даже не оглядываясь, запихивая одежду и конспекты в черный
чемодан.
Вот уже несколько недель, как наступили летние каникулы, и в общежитии
остались только немногие вроде нас. Меня в Кобе особо не тянуло, и я
продолжал работать, а у него была практика. Впрочем, после практики он
собирался ехать домой. Дом Штурмовика был в Яманаси.
- Его, это самое, девушкам дарить хорошо. Обязательно понравится, - сказал
он.
- Спасибо, - сказал я.
День закончился, и своей опустошенностью общежитие напоминало брошенный