поражала невероятным количеством книг. Они были везде: на изогнувшихся под
их тяжестью полках вдоль стен, на полках дивана, на подоконнике, но больше
всего на полу, прикрытые какими-то ковриками и старыми одеялами. На
свободных от полок кусках стен и на самих полках висели фотографии. Их
было тоже очень много: какие-то мужчины и женщины в смешных туалетах, виды
незнакомых городов, озер и гор. Над диваном висела небольшая, но сразу
бросавшаяся в глаза картина - озеро или пруд и склонившиеся над ним,
тронутые осенью деревья.
усами и в пенсне ("Очевидно, муж", - подумал Николай) и хорошенькая
девочка с косичками и смеющимися глазами ("Вероятно, дочь"). Потом
выяснилось, что мужчина с усами вовсе не муж, а отец, а девочка с
косичками - сама Анна Пантелеймоновна.
висевшую над диваном. Подстриженный бобриком мужчина с ружьем в руках и
дама, подпоясанная широким поясом, с перекинутым через плечо биноклем,
стояли возле нагруженного тюками ослика.
молоденькая... Ага... Явилась наконец.
молодости стройная девушка, с бросающимися в глаза бронзово-рыжими,
по-мужски подстриженными волосами. На ней была старенькая лыжная курточка,
в руках военная полевая сумка.
вами там простояли, Митясов? Минут двадцать, вероятно.
сказал, что вы и пяти минут не ждали. Так что не надо, пожалуйста. - Она
прямо и с некоторым как будто любопытством посмотрела на Николая. - А вы,
значит, тот самый капитан, который про войну и любовь не любит читать?
хотела его убедить, что ничего дурного нет в том, что он не любит читать
какие-то там книги. - Валя сама в "Войне и мире" всю войну пропускает.
повернулась к Николаю. - А вы любите Андрея?
читал уже давно и многое забыл.
сдавал за другого и сдал, но не тому преподавателю, и в связи с этим
произошло что-то очень смешное. Потом мать и дочь опять заспорили об
Андрее и Пьере, и Николай, чтоб отвлечь их от этой опасной темы и
переключить на что-нибудь более знакомое ему (в конце концов, нельзя же
все время молчать), заговорил о появившемся сегодня в газетах сообщении о
взятии Праги, предместья Варшавы. Но и здесь инициатива почти сразу же
была выбита у него из рук. Обе женщины заспорили вдруг о варшавском
восстании.
справедливости, к знанию военного дела, но только он успевал открыть рот,
как они опять набрасывались друг на друга. Потом спор неожиданно
прекратился. Николай никак не мог уловить, отчего и почему он прекратился,
но разговор вдруг зашел о Монголии и Тянь-Шане, где Анна Пантелеймоновна
была со своим мужем-геологом тридцать два года тому назад. Анна
Пантелеймоновна весело и остроумно рассказывала об их злоключениях.
ужасом увидел, что съедено почти полбанки варенья, стал откланиваться.
неприятности будут. Идите...
и весело. Мать и дочь ему очень понравились. Валя, правда, показалась ему
немного грубоватой, похожей на парня, - как-то очень уж по-мужски
стриженные волосы, и курточка эта лыжная, и слишком энергичные для девушки
манеры, зато в Анну Пантелеймоновну он просто влюбился.
очень хорошие. И сколько книг! Но живут, видать, туговато. Туфли-то у
мамаши совсем стоптанные и чулки штопанные-перештопанные. А он-то полбанки
варенья умял, дурак! На зиму, должно быть, с трудом сварили, а он за
каких-нибудь полчаса... А отец-то ее, очевидно, крупный какой-нибудь,
важный человек был - воротничок стоячий, пенсне... Наверное, недоволен
был, когда она за своего геолога вышла. Тот, видно, из простых был - все в
рубашечках да сапогах. Куда он девался, интересно? Погиб, или, может,
разошлись? Они ничего об этом не говорили, а спрашивать как-то неловко. А
вообще хорошие люди, очень хорошие.
палату, прошел в двадцать шестую и там до двух часов просидел, болтал с
сестрами и больными.
полковник и многозначительно тряс своей плешивой головой. - А я-то вас
весь вечер ждал. Соня меняла повязку, и я хотел похвастаться. Знаете,
насколько уменьшилась язва? Вы никогда не поверите. Идите-ка, я вам покажу
по секрету, - если просунуть карандаш и приподнять повязку, хорошо видно.
10
редко, потом все чаще и чаще стал заходить он к ним в промежутке между
обедом и ужином. Варенье скоро кончилось, и Николай, как ни возражала Анна
Пантелеймоновна, приносил с собой госпитальный сахар и масло, которого не
ел.
вместе шли домой, а потом, до прихода Вали из института, он помогал Анне
Пантелеймоновне на кухне чистить картошку - врачи велели ему как можно
больше двигать правой рукой, и чем мельче движения, тем лучше.
тут-то начиналась жизнь. Мать и дочь не умели говорить спокойно, они
всегда спорили очень горячо и никогда друг на друга не обижались. Николая
это очень забавляло. Особенно повторявшийся изо дня в день спор о
сервировке стола.
не приятнее есть за чистым столом со скатертью, чем...
еще, курить отучилась, а то разило махоркой за версту, как от солдата.
учишь. Ты хоть их по фамилии называешь или Ваньками и Петьками, как своих
зенитчиков?
так в старых девах и умрет! Кому она нужна такая?!
одной, то другой. Иногда, правда, мать и дочь объединялись, - это было
тогда, когда к ним приходил Валерьян Сергеевич, сосед из первой комнаты
направо.
тогда, когда ни Николая, ни Вали не было на свете, в петербургской
"Биржевке", и, пройдя штук пятнадцать газет, включая армейскую, работал
сейчас в местной, городской.
плодились и съедали почти весь его паек, ходил дома в мохнатом халате с
длинными висящими нитками, которые за все цеплялись, и не выпускал изо рта
трубки с невероятно вонючим и крепким самосадом собственной резки. От него
пахло всегда табаком и одеколоном, так как брился он каждый день, и всегда
неудачно: сухое, пергаментное лицо его было усеяно бумажками и ватками, а
где-нибудь возле уха или на шее оставался недобритый кусочек.
предлогом. Взяв книгу, он говорил: "Зачем вы держите эту гадость? Я б ее
давно сжег", или: "Ну вот, опять подсовываете мне Чехова. Я ж его наизусть
знаю, от корки до корки".
Фабра о муравьях. Есть? Нету. Что ж у вас есть? Ведь вы библиотекарь, Анна
Пантелеймоновна.
не прекращая разговора, выпивал полчайника.
Белоусов Валерий
Березин Федор
Ильин Андрей
Акунин Борис
Сапковский Анджей
Березин Федор