воду. До чего же хорошо! Утра уже прохладные, и вода кажется удивительно
теплой, вылезать не хочется. А потом сидишь на берегу, затягиваясь первой
папироской, и такая она вкусная, так приятно ее курить, поджав колени к
животу, глядя на стрекоз, на первые беленькие, зарождающиеся на твоих
глазах над дальним лесом тучки... А дома, на увитой диким виноградом (он
уже краснеет) и "кручеными панычами" (они уже отцветают) маленькой
веранде, тебя ждет кубик творога, стакан желтовато-розовой ряженки с
золотистой корочкой и кипящая на сковородке глазунья с салом и зеленым
луком.
ним только мама. Она очень постарела, почти не ходит. Читает. Очень много
читает. Причем обязательно новое. Дима прислал ей еще из Киева книг, в том
числе воспоминания Панаевой и несколько комплектов "Русской мысли" за
восьмидесятые годы - старики любят перечитывать старое. Мать была очень
растрогана, поблагодарила, поцеловала в лоб, а потом сказала:
раньше, но ты все-таки, когда приедешь в другой раз, привези.
"Вопросы литературы", очистил в Миргороде на вокзале чуть ли не весь
книжный киоск, и она с увлечением, хотя иногда и поругиваясь, все это
читала. Кроме того, она слушала радио и в последние месяцы, когда
кончились в приемнике батареи, очень скучала. Сейчас они появились,
прислал Юрочка с Кирой - тот самый пакет, о котором он шепнул на вокзале,
- и Марья Антоновна совсем ожила. Она слушала все концерты, все
художественные передачи, но важнее всего для нее были последние известия.
Она не пропускала ни одних, начиная с шести утра, а прослушав, принималась
задавать Диме вопросы, на которые он не всегда мог ответить. Когда же,
случайно прочитав какую-нибудь заметку или прослушав передачу, он начинал
высказывать критические замечания, она сразу же вступала в спор и
проявляла такое упорство в отстаивании своей точки зрения, что Диме ничего
не оставалось, как умолкать и сдаваться перед "своей передовой старушкой",
как он шутя называл мать.
Как будто их и не было. Если начнет рассказывать, вечером как-нибудь после
чая, она возьмет свое вязанье и молчит. Слушает, но молчит. Так было и в
самые первые дни их пребывания здесь. Потом он перестал рассказывать.
Кира, слушая его рассказы, тоже больше молчала, иногда только вставит
какой-нибудь вопрос. Внимательнее всех была Варя - за столом она, правда,
тоже только слушала, зато, когда они вдвоем попадали на огород, вопросам
ее не было конца.
школе учительницей. Дети почему-то ее не любили, хотя она не была ни
строгой, ни злой, ни слишком требовательной. Все свободное от школы время
занималась хозяйством. Ее длинную, сухощавую, нескладную - "незграбну",
как говорят на Украине, - фигуру всегда можно было видеть на огороде, или
во дворе, или на речке, где она полоскала белье. Вставала она раньше всех,
ложилась позже всех. Ни на что никогда не жаловалась. Мать и брата любила
до беспамятства. Жизнь у нее сложилась неинтересно. Когда-то в юности она
тайно была влюблена в красивого, с усиками, сослуживца своего отца, но он
был старше ее, не обращал на нее внимания, а потом погиб на фронте. Память
о нем она молча хранила до седых волос.
себя свободно. И Дима это ощущал и благодарен был за это. Странное дело -
именно здесь, на огороде, помогая сестре окучивать картошку, он чувствовал
себя легче всего. Он мог говорить или не говорить - его дело. Когда он
рассказывал о своих мытарствах другим, ему вдруг начинало казаться, что он
на что-то жалуется, старается своих слушателей удивить чем-то, а он не
хотел ни жаловаться, ни удивлять, и только здесь, наедине с Варей, ему
удавалось просто рассказывать о тех людях, с которыми его свела судьба в
тайге, на шахтах, золотых приисках...
наивная, несмотря на свои пятьдесят лет, Варя.
попавшем к ним в лагерь лисенке, но в редакции журнала, в которую он
отважился зайти, только развели руками, но, так как способности у автора
все же нашли, предложили командировку в один из передовых колхозов. Но что
знал Вадим о колхозах, как мог о них писать? В колхоз он не поехал, а
пошел с горя в ресторан. Там он и встретил ребят с киностудии, которые
уговорили его в конце концов заключить договор на сценарий из жизни
рыбаков, узнав, что рыбой он на Севере тоже занимался.
- старое-престарое клетчатое одеяло, которым он еще в детстве укрывался, и
укладывался в саду под старым, развесистым, единственным на всю округу
дубом (говорили, что ему более трехсот лет и что под ним, таким же, какой
он сейчас, писал в свое время Гоголь).
Москве что-то там говорили о сценарии, но серьезного значения он этому не
придавал - так, рисовали радужное будущее, - и вообще, строя планы
"яреськиной осени", они решили в Яреськах только отдыхать и набираться
сил. И вдруг действительно подвернулся этот сценарий о рыбаках. Последние
два года в ссылке Вадим работал табельщиком - работа не ахти какая
увлекательная, - а тут столичная студия, договор, солидные беседы... Ну
как не взяться? И взялся. И начал работать. А работа не шла.
желуди, и ни о чем думать не хотелось, а хотелось вот так вот лежать и
смотреть в небо, и на дятла, и на белочку, а потом, перевернувшись на
живот, следить за толстой, глупой, мохнатой гусеницей или за не менее
глупым и старательным муравьем с соломинкой.
живописного Пела, он беспрестанно щелкал пейзажи - восходы и заходы
солнца, клубящиеся над лесом тучи, отражающиеся в тихой воде ивы. По
вечерам он пропадал в школе до двенадцати, а то и до часу, проявляя и
печатая. Нет более успокаивающего занятия, чем фотография. Да и уж больно
красиво было вокруг - в тундре Вадим отвык от такой красоты.
все интересно - как люди устроились, как живут. Ведь от всего этого он был
так долго оторван. Но тут же ему становилось неловко за свою, как ему
казалось, праздную болтовню и любопытство, и он возвращался назад, к
своему дубу.
пластилина деревенских ребятишек. Вадим писал сценарий. В общем, все как
будто шло чин чином.
на то, что они относятся к ней дурно, он не мог. Внешне все было очень
хорошо. И все же Вадим чувствовал, что Кира здесь как-то не пришлась ко
двору. Когда они с ней на машине подъезжали к Яреськам, он немного
волновался - как мать и сестра встретят ее? Ведь они не знакомы, увидятся
впервые. В тридцать шестом году он рассорился с отцом - строгим,
деспотичным, не желавшим мириться с кинематографическими, на его взгляд
несерьезными, увлечениями сына, - и с того самого дня он не видал ни отца,
ни матери, только с Варей изредка встречался, и то не у себя дома. Как-то
теперь все произойдет?
возможно, напряженно, но Вадим, объяснял это тем, что мать боится дать
волю своим чувствам. Потом, на следующий день, появился холодок. Нет, даже
не холодок - сдержанность. И Вадим понял: Кира не понравилась. Сначала ему
казалось, что причиной всему была бойкость Киры, ее манера безапелляционно
обо всем рассуждать. Но потом стало ясно, что дело не в этом.
те утренние часы, когда они вдвоем завтракали на веранде, расспрашивала
его о Вовке, о Марии, он понял, что мать не одобряет его возврата к
прошлому. И не ошибся. Марье Антоновне незнакомая ей Мария, с которой ее
сын встретился в тяжелые для них обоих годы и прошел нелегкий путь, была
ближе и роднее, чем эта крашеная молодящаяся столичная дама. К тому же у
Вадима есть сын. Марья Антоновна давно мечтала о внуке.
словами своего отношения к Кире не выражала. О Кире в доме вообще не
говорили.
убедить, что со временем все как-то само по себе притрется, и в то же
время боялся, как бы и Кира не почувствовала того, что было на самом деле.
воздух, Москва далеко, торопиться некуда, никто ни с чем не пристает. К
тому же была маленькая, чистенькая отдельная комнатка, и никого не надо
обманывать (как это было в Киеве, в гостинице). Одним словом, поначалу все
было хорошо. Потом безделье несколько надоело - Кира стала лепить. Потом
обнаружилось, что ее раздражает Варя - и все-то она работает, все
работает, уж не демонстрация ли это? Вот вы, москвичи, ни черта, мол, не
делаете, а мы, деревенские, с ног сбиваемся, ни на что времени не хватает.
Как-то Кира предложила Варе помочь ей в огороде, но та довольно сухо
отвергла ее предложение, и, возможно, именно с этого момента и невзлюбила
ее Кира. А может, и за то еще, что Димка часами пропадал на огороде.
Сестра? Ну так что ж? Можно и к сестре ревновать. Правда, Кира и себя кое
в чем винила. Однажды, во время обеда, после какого-то интересного, но
довольно длинного Димкиного рассказа о ссылке, она, как ей тогда
показалось, очень к месту привела прутковский афоризм о том, что три дела,