нигде. Как минимум две-три комнаты со всеми удобствами, причем в крупных
городах на смену газу уже пришло электричество. Зато и трущоб, подобных
итальянским, я у нас не встречал. Об этом столько уже писалось, что как-то
неловко повторять, но все-таки даже Сталинград первого послевоенного года
бледнеет, например, перед районом Сан-Биаджио ден Либрари в Неаполе. Не в
обиду Сталинграду будь сказано, район этот куда живописнее. От его
полутора-двухметровых в ширину, завешанных бельем кривых улочек,
переулочков, тупичков, от всех этих лестниц, арок, ходов и переходов
оторваться невозможно. Но жить там...
е'Наполи (Тело Неаполя), расположен в самом центре города. Он чудом
сохранился после опустошительной эпидемии холеры, охватившей город в 1884
году, после которой много строений было снесено до основания. И сохранился
почти в неизменном виде. Высокие мрачные дома тесно прижались друг к
другу. Дворы - колодцы, улицы - щели. Сырость, грязь. Чудесное
неаполитанское солнце не в силах пробиться на дно этих ущелий. А на дне в
мусорных кучах с веселым криком копошится черноглазая, курчавая, на все
плюющая ребятня, стучат молотками сапожники, бондари, лудильщики, слесари,
сидят на низеньких табуретках шляпники, портные, часовщики, а рядом, о
чем-то переругиваясь, жарят что-то на жаровнях их жены. И все это у входов
в собственные жилища, мрачные, лишенные света комнаты, четвертая стена
которых просто дверь на улицу. И тут же, прямо на улице, на прилавке горы
апельсинов и гроздья бананов, облепленных мухами, а рядом на стене
печальная Мадонна с младенцем, и лампадка, и свечи, и цветы, а в пяти
шагах дохлая кошка, которую никто не убирает, а над всем этим в два-три
яруса сохнущее белье, и где-то в недосягаемой вышине крохотный клочок
неба. И как-то нелепо на фоне всей этой мрачной, хотя и живописной, а на
наш взгляд, театрально-декоративной, антисанитарии выглядят прислоненные
то тут, то там к стене мотороллеры "Becna" - мечта каждого итальянца.
меня. - Здесь не любят иностранцев.
он разрешил мне заснять несколько кадров.
развешанного белья мое фотолюбительское сердце замерло. Тут была и
детвора, и примостившийся в неизвестно откуда взявшемся луче солнца старик
с газетой, и грудастые, громогласные женщины в окнах. Но мне не удалось
сделать ни одного кадра. Только я достал аппарат, как сначала старик, а
потом и сбежавшие вниз грудастые громогласные женщины обрушились на меня
со всей силой своего южного темперамента. Кричали громко, неистово,
закрывая глаза, вздымая к небу руки. Мы обратились в бегство.
могут ругать все что хочешь - и этот двор, и соседей, и лавочника, который
их обирает, и полицию, и мэра, и все правительство вместе взятое, и самого
президента. Но чтобы видели их нищету - не хотят. А того более, чтоб
фотографировали. Не хотят, и все!
непосредственный, вспыльчивый, нежный и грубовато-фамильярный,
увлекающийся, часто наивный и очень красивый.
римляне, римляне и неаполитанцы, неаполитанцы и сицилийцы - между ними
пропасть. Может быть, не спорю. Не всякого римлянина поймут в Неаполе - я
сам это видел. И все-таки для меня итальянцы - это итальянцы, будь они из
Турина, Болоньи или Палермо.
больше всего полюбили в Италии? Вопрос, сами понимаете, нелегкий - я
многое видел за эти быстро пролетевшие три недели, со многими
по-настоящему сдружился, - и все-таки я твердо ответил: Марчелло. Марчелло
- шофер. Мы исколесили с ним весь Рим. Он знал десятка два русских слов, я
- десятка два итальянских, и оба мы - с полсотни французских.
"окна". И вот тогда я выходил из гостиницы на узенькую, бурлящую машинами
и мотороллерами Корсо, и сразу же вырастал передо мной Марчелло -
черноглазый, чернобровый, черноволосый, улыбающийся.
произносил: Санта-Мариа Маджоре, или Сан-Пьетро, или Джаниколо, или Вилла
Боргезе (от одних названий захватывало дух!) - и начинался наш
стремительный, чисто итальянский бег по Риму.
никак не мог сначала понять, как передвигаются по буквально битком набитым
и, в общем, нешироким римским улицам итальянские шоферы. И тут есть
светофоры, и тут есть постовые (правда, не много и не везде), но на них
как-то никто не обращает внимания. Едут впритирочку, срезают, где хотят,
махнув рукой - сойдет! - проезжают заградительные знаки, неожиданно, так
что прикусываешь себе язык, со страшным скрежетом тормозят, выезжают на
улицу пошире и несутся со скоростью ста километров в час. Несчастный
пешеход! Но и он, оказывается, не унывает. Лезет в самую гущу потока,
помахивает рукой - стоп, мол, пропусти! - и спокойненько себе идет, не
прекращая разговора. И машины притормаживают, и никто не ругается, и шофер
в своей машине также ни на минуту не прекращает разговора. Непостижимо...
франко-русско-итальянском наречии.
нет. Здесь больше воруют.
много - я не помню точно цифру, да это и не существенно, - а гаражей мало,
не хватает. Машины оставляют прямо на улице. Когда идешь по ночному Риму,
видишь бесконечные их вереницы всех марок и возрастов, выстроившиеся вдоль
тротуаров. Есть, правда, сторожа. Днем, например, если тебе надо где-то на
какое-то время бросить машину и после долгих поисков удается наконец найти
свободное местечко у тротуара, к тебе сразу же подбежит разбитной парень и
выдаст квитанцию: за столько-то лир он будет следить за машиной. Иначе
могут спереть - и не только ночью, а и днем.
мимо дворцов и развалин, мимо всего того, чем славен Рим, и на каждом шагу
хочется остановиться, вылезть и немножко побродить, но нельзя - к
такому-то часу надо быть дома.
мимо нас церкви и скажет: "Бабушка". Это значит, что церковь старинная. В
одну из таких "бабушек" мы зашли. Она была на ремонте, но Марчелло
моментально нашел задний вход, и мы через горы мусора, балансируя по
доскам, в полумраке добрались до того, о чем я с давних лет мечтал. Мы
были в базилике Сан-Пьетро ин Винколи у гробницы папы Юлия II. Перед нами
на невысоком постаменте, освещенный падающими откуда-то тусклыми лучами
солнца, могучий и задумчивый, сидел Моисей.
биограф Кондиви. Сорок лет, почти полжизни, отдал гениальный мастер этому
грандиозно задуманному произведению, от которого остались только три
фигуры - Моисей, Рахиль и Лия.
оно ему! Пожалуй, ни одно из его произведений не отняло у него столько
энергии, сил, крови. За сорок лет сменилось трое пап, и у каждого был свой
вкус, четыре раза перезаключался договор, четыре раза предъявлялись новые
требования, и в результате от первоначального замысла - обособленно
стоящей, открытой взору со всех четырех сторон, украшенной более чем
сорока статуями гробницы - осталось скромное, опертое о стену надгробие и
семь статуй, из которых только три принадлежат резцу Микеланджело.
невозможно. Мне выпало великое счастье увидеть Пиету, Давида, гробницу
Медичи, Сикстинскую капеллу. Я не буду повторять то, что всем известно.
Скажу только одно, хотя и это известно, - от общения с настоящим
искусством становится и радостно и грустно. Радостно за человека, который
мог это сделать, и грустно за человека, который многое позабыл.
посмотреть оригинал Давида (на площади Синьории стоит великолепно
сделанная мраморная, но все-таки копия). Оригинал находится в Академии
искусств. Пришли мы туда за пять минут до закрытия. Билеты уже не
продавали, но старичок служитель разрешил нам приоткрыть тяжелые,
массивные двери. В глубине зала, в нише, прямо против нас стоял тот самый
большеголовый, сильный, грациозный юноша с пращой на плече, которого мы
столько раз видали и рисовали в Музее имени Пушкина в Москве.
Мережковский Дмитрий
Черепнин Владимир
Зыков Виталий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Афанасьев Роман