Чтение 11–й страницы книги ~Когти тигра~

шторма за несколько часов до того, как первая волна его со вздыбленным
белым гребнем ударит о берег.

О! Несколько часов! Можно еще безмятежно поклевать носом, посидеть не
двигаясь, на разогревшейся береговой гальке...

...Стоило бы, пожалуй, Григорию и дяде Илье отвести на мгновение взгляд
от моря, оглянуться на розовато-голубой, с белыми прожилками, обманчиво
спокойный отвес Ай-Петри. Вон откуда, из-за спины, с оста, а не с
зюйд-веста надвигается на них сокрушительный шторм - подземный, хотя он
пока еще и не в нескольких часах, а в нескольких неделях пути от мыса
Федора...

ЗЕМЛЯ РВАНУЛАСЬ ИЗ-ПОД НОГ

В середине лета дядя Илья получил отпуск и поехал к родичам в Киев. С
собой прихватил и Григория, чтобы показать его тамошним врачам.

А когда Григорий и дядя Илья вернулись, то оказалось, что в Крыму было
землетрясение! Вот оно как! Никто, правда, на мысу не пострадал, и
разрушений не было, только пес Сигнал потерял голос от лая.

Григорий очень жалел, что такое интересное событие произошло без него.
Не повезло! В кои веки землетрясения те случаются, так на ж тебе -
угораздило отлучиться!..

Прошел июль, миновал и август. В сентябре Григорий начал ходить в
школу, которая находилась неподалеку от маяка.

Дни были еще жаркими, но от Ай-Петри по вечерам уже тянуло холодом.

На маяке в тот вечер долго сумерничали, ожидая тетю Пашу, которая
задержалась в больнице. Она пришла в двенадцатом часу, поворчала на дядю
Илью и Григория из-за того, что малыш еще не уложен, и разогнала по койкам
всю честную компанию.

Но тут принялся скулить у двери Сигнал. Григорий распахнул дверь.
Почему-то Сигнал ухватил его зубами за штанину и потащил через порог.

Ночь была темная. Остро пахли водоросли - казалось, это рыбаки вывалили
тонны рыбы внизу под обрывом. Цикад слышно не было, хотя спать им еще не
полагалось. По-прежнему Сигнал вел себя странно. Припадал на передние лапы
и взлаивал сорванным голосом, будто хотел что-то объяснить, о чем-то
предупредить.

- Нашел время играть! - зевая, сказала тетя Паша с кровати. - Оставь
его, дурака, пусть побегает...

Григорий долго не мог заснуть. Обычно шум прибоя убаюкивал, но сегодня
он был какой-то непонятный, неравномерный. Так стучала кровь в висках,
когда Григорий лежал больной. Но разве море может заболеть?

Он проснулся оттого, что кусок штукатурки упал ему на лоб. В комнате
было серо от пыли.

Ничего не понимая, он нашарил костыли, вскочил, запрыгал к двери. Его
обогнала тетя Паша с маленьким сыном на руках.

За порогом пригвоздил к земле протяжный, очень тонкий звук: "А-а-а!"
Будто комар бился в стекло!

Кричали где-то под горой, возле больницы, и вверху, у шоссе, женщины,
сразу много женщин.

То было второе землетрясение 1927 года, сентябрьское, еще более
сильное, чем июльское.

Григорий стоял как столб, растерянно озираясь по сторонам. Мимо
пробегали полуодетые люди. Они поспешно сносили вещи к платану, который
рос посреди двора, успокаивали плачущих детей, переговаривались
взволнованными, высокими голосами.

Из повиновения неожиданно вышел дядя Илья. Не слушая тетю Пашу,
сидевшую под платаном на узлах, он поспешил на маяк, хотя вахта была не
его. Фонарь продолжал светить.

Самым пугающим был этот непрекращающийся, тонкий, колеблющийся вой:
"А-а-а!" Он вонзался в душу. Казалось, в ужасе кричал весь Южный берег,
терпящий бедствие.

По-разному вели себя люди в беде. Никогда бы не подумал Григорий, что
садовник соседнего санатория, громогласный, толстый, с торчащими врозь
усами, способен плакать. Но он плакал. И, видимо, сам не сознавал этого.
По щетинистому неподвижному лицу его струились слезы, а садовник даже не
утирал их.

ОН ОТБРОСИЛ КОСТЫЛИ!

Поддалась панике и тетя Паша, обычно такая уравновешенная. В одной
нижней юбке, босая, распатланная, она то крестилась, то целовала
зареванного малыша, то судорожно цеплялась за Григория.

Вдруг она подхватилась и, усадив сына на узлы, кинулась в дом.

- Куды вы, тьотю?!

- Ходики забыла, господи!

И зачем понадобились ей эти ходики - дешевые деревянные часы с гирькой?
Она не была жадной и вещей успела захватить из дому гораздо меньше, чем
соседки. Но, быть может, с ходиками связаны были воспоминания, а ведь они
обычно дороже вещей. Ходики как бы воплощали для нее семейное
благополучие. Когда все бессмысленно рушилось вокруг, трещал по швам
размеренный уклад жизни, эти часы-друзья были особенно дороги. Казалось,
нельзя жить без них.

Никто не успел ее остановить. Она метнулась в дом.

И тут опять тряхнуло!

Тетя Паша показалась в проеме двери, почему-то держа ходики высоко в
руке. Она споткнулась, упала. Сверху сыпались на нее какие-то обломки,
глина, пыль.

Оцепенев, смотрел на это Григорий. И малыш тоже смотрел на мать, сразу
же оборвав плач.

Она попыталась было встать - не смогла. То ли придавило ее, то ли
обеспамятела и обессилела от страха.

И тогда Григорий кинулся к ней на помощь.

Он не думал об опасности. Видел перед собой только это лицо в черном
проеме двери, большое, белое, с вытаращенными от ужаса, молящими, зовущими
на помощь глазами.

Рывком он подхватил тетю Пашу под мышки, поднял. Кто-то суетливо
топтался рядом. Кто это? А! Садовник из санатория!

Вдвоем они вытащили тетю Пашу из дому.

И вовремя! Едва успели сделать это, как кровля и стены обрушились. Там,
где только что лежала тетя Паша, медленно расползалась куча щебня и
камней.

От поднявшейся пыли Григорий чихнул и с удивлением огляделся. Что это?
Землю уже не качает, но еще происходит что-то необычное. Он не смог сразу
понять что.

Набежавшие соседки с ахами и охами повели тетю Пашу под руки. Она
оглянулась, вскрикнула:

- Костыли-то где?

Костылей в руках у Григория не было. Костыли лежали в нескольких шагах.
Он и не заметил, как отбросил их. Как же ему удалось перемахнуть такое
расстояние без костылей? Будто внезапно подувшим ветром приподняло и
кинуло к дому. Что это был за ветер?

Он раскинул руки, робко сделал шаг. Сейчас получилось хуже. Сейчас он
думал о том, как бы сделать этот шаг. Тогда он не думал.

С маяка вернулся дядя Илья. Ему с двух сторон жужжали в уши, показывая
на кучу камней и щебня у двери и на Григория без костылей. Да, он ходил
без костылей вокруг широковетвистого платана еще неуверенно, короткими
шажками.

У платана к тому времени собрался целый табор. Место это было наиболее
безопасное, потому что строения стояли поодаль. Люди так и заночевали
здесь - на одеялах, тюфяках, просто на траве.

Земля успокаивалась постепенно. Толчки еще повторялись, но раз от разу
слабея.

Будто кто-то, озорничая, подползал тайком, хватал в темноте за край
тюфяка, тянул к себе, потом медленно отпускал. Хотелось крикнуть: "Эй ты!
Хватит! Кончай баловаться!"

Рядом с Григорием вздыхали, стонали, охали во сне взрослые. Зато
маленькие дети спали неслышно - вероятно, очень устали от плача...

Прибой все еще беспорядочно и тяжело бьет о берег. Море до самых своих
недр растревожено землетрясением.

Не заснуть Григорию!

Нет, но что же это случилось с ним? Почему он отбросил костыли?

Всю осень и зиму его лечили в больнице, мучили процедурами, пичкали
лекарствами, и он не мог отбросить костыли. А тут вдруг взял да и
отбросил! За ненадобностью отшвырнул прочь и пошел. Нет, побежал! Забыв о
костылях, стремглав кинулся на выручку к тете Паше!

Это же чудо произошло с ним! Иначе и не назовешь - чудо!

Но, может быть, утраченное умение ходить без костылей вернулось лишь на
короткое время, всего на несколько минут?

Обеспокоенный Григорий встал на ноги. Проверяя себя, сделал шажок,
остановился. Получилось! Не очень хорошо, но получилось.

Он повторил опыт.

Колени дрожат, спина болит, мускулы рук напряглись, ища привычную
опору. Но это ничего. Готов вытерпеть любую боль, лишь бы ходить, как все
- без костылей!

И Григорий упрямо возобновляет свои попытки, медленно, очень медленно
двигаясь по кругу, обходя дозором широковетвистый платан и спящих у
платана вповалку людей, словно бы охраняя их тревожный, прерывистый сон...