Чтение 11–й страницы книги ~Дорога на Урман~

- Погляди, Шестой, - распорядился Кабаков.

Разорвав рукав, орочен осмотрел рану и ободряюще сказал Стахееву:

- Пустяк совсем... Затянет, как на собаке.

- Замотай. А потом, слышь, Желудок, запереть его накрепко вон в ту
землянку. И сторожить его день и ночь.

Когда Иннокентия отвели в сторону, Кабаков хмуро сказал:

- Завтра пошлю проверить про этого... Если что не так, отдаю его
тебе, Желудок, - по-свойски разберешься...

Стахеев лежал на охапке сухой травы, неотрывно глядя на щелястую
дверь, через которую пробивались узкие лучики света. Снаружи слышались
возбужденные голоса. Они быстро удалялись.

Когда все стихло, Иннокентий услышал рокот мотора. Гул все нарастал,
пока не заполнил собой все тесное пространство землянки.

Едва самолет пролетел, наверху снова загомонили. Затрещали сучья у
камелька, зазвенел молоток о железо.

Яркие лучики, прорезавшие сумрак, погасли - кто-то подошел к двери.
Звякнул замок. В слепящем прямоугольнике возник силуэт.

- Эй, держи!

Стахеев узнал Шестого. Орочен поставил на земляную приступку кружку с
водой, положил сверху ломоть хлеба. Покачал головой, посмотрев на
забинтованную руку Иннокентия, и со вздохом закрыл дверь.

Насытившись, Стахеев сел на еловый лапник, устилавший пол, поджал под
себя ноги и затянул песню про удалого казака, того, что гулял по-над
Амуром...

Через некоторое время лучики, бившие сквозь щели в двери, снова
погасли.

- Иннокентий, почему песню поешь? - негромко спросил Шестой. -
Василий человека послал узнать про тебя. Приедет - убьют, однако...

- А мне чего? - беспечно отозвался Стахеев. - Поел - повеселел. Вот и
пою.

- В моем улусе такую песню пели. Ты из каких мест?

- Здешний.

- Эйе! - радостно воскликнул орочен. - Да ты, может, и про Василия
Петухова слыхал. Отец мой...

- Как же - знатный охотник был. Орден получил - в газете нашей про
него писали. Кажись, перед самой войной помер...

Орочен долго молчал. Наконец глухо спросил:

- Может, еще про кого из нашей семьи слыхал? Род-то наш большой -
братанов одних восьмеро да девок пять...

- Нет, Шестой... Да имя-то есть у тебя?

- Митькой раньше звали...

- Что ж ты, Дмитрий Васильич, от родни своей отказался?

- Десять лет как пес бездомный скитаюсь... Вот услыхал в Мохэ: людей
из ороченов собирают, чтобы через границу идти - сразу примчался... Может,
думаю, своих повидаю.

- Не пойму я тебя... - начал Стахеев. - Что тебе не жилось?..

- А-а, - протянул Дмитрий и, помолчав, сказал: - Меня к расстрелу
приговорили...

- За что? - оторопело спросил Иннокентий. Уж очень не вязалось с
приниженно-добродушным ороченом это страшное слово.

- За убийство... В тридцать втором году - в октябре это было -
приехали мы в райцентр в кооперацию: пороху, дроби, продуктов на
промысловый сезон закупить. Да загуляли - приехал тут один из богатых
наших соседей, водки набрал. Как в тумане были, дрались с кем-то...
Проснулись на третий день - а тот мужик, Петро Анзямов, и говорит: в драке
председателя сельсовета зарезали, теперь вас как подкулачников за террор к
стенке поставят... Давайте, говорит, деру за Амур...

- А-а, я слышал про этот случай, - задумчиво проговорил Стахеев. -
Была драка в клубе, до поножовщины дело дошло...

- Вот-вот, - сказал Дмитрий. - Потом уж, в Китае, объявил нам Петро:
не только председателя, еще двоих на ножи приняли. Теперь, сказал, вам
назад пути нет - всех, кто в драке участвовал, большевики к расстрелу
приговорили заочно.

- И ты поверил? - поразился Иннокентий. - Да ведь о том случае и в
газете писали, я помню. Маленько задели одного парня из ваших.
Товарищеский суд был...

- Правду говоришь?! - сдавленным голосом спросил орочен. - Так что же
я?.. Десять лет... Десять лет из жизни выкинул...

- Чем хочешь могу поклясться...

- Верю твоему слову, земляк. Как тебя увидел - сразу понял: это
человек хороший, - он помолчал, горестно покачивая головой, потом спросил:
- А тебе-то зачем к Василию надо было? Не пойму...

- Сам теперь жалею, - ответил Стахеев.

Понизив голос, Дмитрий сказал:

- Однако удирать надо... Если... если, как ты говоришь, не
приговаривали меня... Дома у родных спрячусь... Пойдешь со мной?

Сердце Иннокентия на мгновение сжалось, в висках застучало. Свобода!
Свобода! И тут же словно холодом обдало: а если уйдут бандиты?! Стоит ему
теперь бежать, как Василий сразу распорядится уходить с этого места, а то
и вообще двинет за Амур. Рассчитывать на то, что бегство долго не
обнаружится, невозможно. И Стахеев сказал:

- Не-ет, не могу я вместе с тобой.

- Почему? - недоуменно спросил Дмитрий.

Но Иннокентий вместо ответа сам задал вопрос:

- Что ж теперь, в улусе собираешься отсиживаться?

- А куда деваться? За то, что мы здесь натворили, добра не жди... На
войну, может, попроситься?

- Хочешь заработать прощение? - напрямую спросил Стахеев.

- Что надо делать? - В голосе Дмитрия затеплилась надежда.

- Если ты уйдешь, Василий может перебраться отсюда. Где остановится
через несколько дней - не знаю. Может, меня уже не будет. Ты должен
запомнить главное: он знает километраж от райцентра до каждого прииска, и
это почему-то позволяет ему подстерегать машины...

Уже смеркалось, когда снаружи послышались возбужденные голоса,
какой-то непонятный шум. Стахеев приник к двери, но ничего не смог
разобрать.

- Тащите его в землянку! - раздался повелительный бас Кабакова.

Дверь распахнулась, и на фоне густо-синего закатного неба стали видны
несколько силуэтов. Через мгновение кто-то мешком упал на лапник.

- Завтра выкопаете для него особую яму, а сегодня пусть ночуют
вместе, - говорил Кабаков. - Стеречь пуще глаза.

Дверь закрылась. В полутьме Иннокентий с трудом различил нового
пленника и чуть не вскрикнул от удивления - это был Шаман.

- Что смотришь? - подняв голову, спросил тот. - Думаешь, я тоже
удрать хотел?

- Да никуда я не собирался сбегать, - возмущенно начал Стахеев.

- Все равно нам обоим конец, - убежденно сказал Шаман. И, помедлив,
добавил: - Если не сумеем выкарабкаться.

Стахеев слушал его правильную речь и все больше убеждался, что Шаман
не простая птица. Осторожно спросил:

- А вас за что так?

- Да потому что жулик этот твой Кабаков. По его приказу связного
убили, а меня он сюда засадил, сказал, что заставит нужные ему донесения
подписать... Подлец, ворюга!..

- Извините, не знаю, как вас звать-величать...

- А-а, - отмахнулся Шаман. - Какое это имеет значение... Впрочем,
если угодно, меня зовут Бо Фу, я офицер маньчжурской армии. Служил при
штабе атамана Семенова... Удивляешься, что я тебе все это говорю?

- Да нет, - Иннокентий пожал плечами.

- Я хочу, чтобы ты понял: никакого смысла нет связываться с
уголовником. Поможешь мне - получишь все. Через несколько месяцев, если я
захочу, ты будешь городским головой Хабаровска, Владивостока, где
пожелаешь...

- Это как же?..

- Неважно... Делай то, что я скажу...

- Ну нет, я так не согласен. Вы моего товарища бог знает в чем
обвиняете, а я вам должен на слово верить, - с обидой в голосе сказал
Стахеев.

- Да пойми ты, твой Кабаков - преступник. Его и красные расстреляют и
наши, когда придут, повесят. Он всю операцию сорвал...

- Ничего не пойму.

Бо Фу надолго замолчал, тяжело вздыхая, ворочался на лапнике. Потом с
отчаянной злостью заговорил:

- Все равно выбирать не приходится... хоть легавый ты, хоть нет. Нет,
так поможешь - если твое будущее тебе дорого... Наша группа не только
золото должна брать, ее основная задача - создать склады продовольствия и
одежды... чтобы обеспечить базу для более крупных сил, которые придут по
нашему знаку из-за Амура...

- Семеновцы?..

- Я и так слишком много сказал тебе... Василий рисковать не хочет,
поэтому старается как можно меньше работать по дешевому товару - так он
сам говорит... Можно считать, что операция сорвана... если мне не удастся
отсюда вырваться.

- Что же делать?

- Если тебя выпустят... - Бо Фу многозначительно умолк.

- Выпустят, конечно. Меня проверять нечего, все чисто.

- Тогда попытайся уйти. Добирайся до прииска Второй Пикет. Там есть
двугорбая сопка. В седловине растет одна-единственная сосна. Ее надо