разговаривающих о погоде, здоровье детей, планах на отпуск и старающихся не
касаться ни своих, ни чужих семейных неприятностей. Чистяков, как глава
делегации томившийся в президиуме между носатым чехом и улыбчивым
вьетнамцем, внезапно получил записку из зала, надписанную по- немецки. Он с
внутренним холодком развернул листок и прочитал по-русски: "Чистюля, не спи
- замерзнешь! Н. П.".
планировался банкет по случаю закрытия конференции, и поэтому Чистяков
отпустил молодых ученых отоваривать валюту. Надя растратила свои деньги
очень быстро - накупила в дорогом магазине тряпок и косметики себе и
мамульку. Она выходила из примерочной кабинки, завлекательно поводила
плечами и спрашивала у ничего не понимавшего в женских нарядах Валеры: "Ну
как, правда, роскошно?". Чистяков хотел было и на свой обмен купить
что-нибудь для Нади, но она совершенно серьезно заявила, что совместного
хозяйства они еще пока не ведут, а брать деньги, тем более валюту, за
роскошь человеческого общения, как это делают некоторые прагматические
женщины, она не приучена. И тогда Валера без лишних мучений вложил весь
обмен в сервиз "Мадонна" со сценами из пейзанской жизни. Такой же, даже
победней, он видел у Желябьева.
печенья, поднялись в чистяковский полулюкс (остальные члены делегации жили
по двое) и прекрасно провели время. Надя отправилась в ванную, но через
минуту выглянула оттуда и сказала Валере, засовывавшему бутылки в морозилку:
"Иди лучше ко мне! Хочешь, я тебя помою, как маленького!" А вечером
руководитель делегации стоял в холле гостиницы и памятливым взглядом
встречал запыхавшихся, увешанных свертками молодых ученых-историков,
опоздавших к урочному времени.
центре которого стояла бочка халявного пива, да еще официанты обносили
гостей вином и шнапсом. На шведском столе теснилось совершенно безобразное
изобилие закусок. Воспитанный в гастрономическом аскетизме, Чистяков даже и
не предполагал, что существует столько сортов колбасы.
основательностью благодарили гостей за прекрасное. участие в семинаре.
Потом, как выразилась Надя, в порядке "алаверды", гости славили хозяев за
организацию замечательного симпозиума. Дали слово и Чистякову, он к тому
времени хватанул уже две кружки пива, дупелек шнапса и бокал шампанского,
поэтому вдохновенно и раскованно - знай наших! - заговорил о великой
исторической науке, которая не только познает минувшее, связывая воедино
прошлое с настоящим, но и сближает людей и народы, разрушая все стены и
преграды меж ними... Выступление Валеры понравилось, ему хлопали, но два
самых главных немца удивленно пошептались и пытливо поглядели на Чистякова.
Надя, когда он с победой вернулся к шведскому столу, сжала его локоть и
прошептала: "Здорово ты им про стену впарил! Полный апофегей! Я тебя
уважаю!.." "Про какую стену?" - не понял Валера и, пожав плечами, стал
слушать, как щуплый кореец славит гиганта исторической мысли великого вождя
и полководца Ким Ир Сена.
пор помнит, как мучительно медленно полз поезд последние сто километров, как
они, собравшись в одном купе, пели "Дорогая моя столица, золотая моя
Москва!", как кричали "ура", пересекая окружную дорогу, как вышли с
чемоданами на площадь Белорусского вокзала и с ностальгическим умилением
прочитали огромный плакат "Экономика должна быть экономной". А хмурый
таксист, наотрез отказавшийся везти Надю в Свиблово, так тот просто
показался родным человеком.
по сувениру - брелоку в виде маленькой пивной кружки, а Алексею Андриановичу
персонально - подарочно оформленный спиртометр. Отчитался Чистяков быстро и
складно: доклады членов делегации были сделаны на высоком
идейно-теоретическом уровне и хорошо прозвучали, в дискуссии твердо
отстаивали четкий историко-мате-риалистический метод, на который, впрочем,
никто и не покушался, разве что немножко югославы. Один реферат отмечен
дипломом, каковой и прилагается к письменному рапорту. Семеренко благостно
покивал и предложил было запротоколировать положительную оценку работы
делегации молодых историков на берлинском симпозиуме, но тут неожиданно для
всех слово попросил Убивец. Он встал и, поигрывая подаренным брелочком,
спросил, глядя Валере прямо в глаза. Первое. Правда ли, что во время
зарубежной поездки велись разговоры, порочащие роль партии в советской
истории? Второе. Правда ли, что уважаемый Валерий Павлович, воспользовавшись
своим руководящим положением, включил в состав делегации собственную
любовницу - аспирантку Печерникову и во время поездки они даже не скрывали
своих интимных отношений? Третье. Правда ли, что заместитель секретаря
парткома по идеологии, выступая на закрытии симпозиума, призвал разрушить
Берлинскую стену, защищающую первое немецкое социалистическое государство,
от посягательств НАТО? Члены парткома посмотрели на Валеру так, как смотрят
на ошметки человека, попавшего под экспресс.
потекла щекочущая струйка пота. Он до дурноты четко ощущал, как непоправимо
затягивается пауза, и наконец мысленно выстроил фразу о том, что споры о
неоднозначной роли Сталина в становлении социализма не есть очернение
партии, что его слова об исторической науке, ломающей преграды между
народами, ничего общего не имеют с призывом разрушить Берлинскую стену,
обладающую, без сомнения, важным военно-политическим значением, и что его
отношения с аспиранткой Печерниковой никого не касаются, что они подали
заявление и скоро поженятся... Скажи тогда Валера эту длинную, продуманную
фразу - и жизнь его пошла бы совсем по-другому: он никогда бы не стал
секретарем райкома, он бы женился на Наде и у их ребенка, в это Чистяков
твердо верил, были бы самые здоровые почки.
сначала на Семеренко, а тот, сурово нахмурившись, а упор смотрел на своего
любимца и медленно шевелил губами, точно жевал что-то. И Чистякову
показалось, что эти беззвучно шевелящиеся губы произносят одно-единственное
- "клевета". "Клевета! - твердо повторил Валера.- Клевета от начала и до
конца!" "Откуда, парень, у тебя такая информация?" - тяжело спросил
Семеренко у Иванушкина. "Был сигнал. Я разговаривал с членами делегации. В
райкоме партии уже знают",- четко ответил Убивец. "А вот не надо, парень,
меня райкомом пугать!- осерчал Алексей Андрианович.- Ладно, учитывая
серьезность выдвинутых обвинений, составим комиссию. Председателем буду я.
Возражений нет? Свободны..."
Несколько минут Семеренко расхаживал по кабинету и матерился, почти до дна
исчерпав бездонные ресурсы меткого народного слова. "Но ведь не так было!" -
пытался оправдываться Валера. "Но ведь было?" "Было..."
Иванушкин сам допер? Не-ет, подсказали! Ты думаешь, парень, они тебя сожрать
хотят? Не-ет! Я ж тебя, раздолбая, в кадровый резерв записал, документы в
райком заслал. Ты - мой тыл, поэтом/по тебе ударили. И время как удачно
выбрали - прикрыть теперь некому. А ты, сопляк, дал повод! Так что, извини,
накажу я тебя. В мои времена за такие дела в порошок стирали и по ветру
развеивали, а я тебя даже из партии не погоню, дам строгача с прицепом. В
аспирантуре останешься, защитишься, но из парткома я тебя шугану так, что
они там в райкоме надолго заткнутся. А жаль... Хороший из тебя, парень,
комиссар мог получиться! - Семеренко с досады хватил ладонью по столу, потом
достал из маленькой пробирочки крупинку нитроглицерина и, болезненно
улыбнувшись, спросил: - Девка-то хоть стоящая?.."
выдал Валере его плащ, помог надеть и даже смахнул со спины и плеч перхоть
специальной щеточкой. До избрания в партком он просто кидал чистяковскую
одежду на барьер и отворачивался. "Ничего, скоро снова начнет швырять!" -
подумал Валера, и грядущее пренебрежение этого несчастного подавальщика
показалось ему самым обидным во всей этой унизительной истории.
сидела Печерникова, но и она ушла полчаса назад. Валера вспомнил, что у нее
сегодня примерка. Надя поначалу хотела просто купить свадебное платье в
комиссионке, но мамулек обозвала ее дурой и собственноручно отвела в ателье.
том же общежитии комнату побольше, метров восемнадцать, чем отец несказанно
гордился. Надя однажды сказала: если у человека сначала отобрать все, а
потом кидать ему крошки, то он будет благодарить и лобызать кидающую руку,
не вспоминая даже, что она, эта рука, некогда все и отобрала.
из дому затемно, в шесть утра, и с детства Валера запомнил: во время
завтрака на столе неизменно стояла еще не вымытая матерью глубокая тарелка,
словно покрытая изнутри бордовой плесенью. По утрам отец всегда ел первое,
обычно борщ. Возвращался он с работы тоже рано, выпивал свою четвертинку,
ужинал и дремал возле врубленного телевизора, но стоило выключить ящик или
просто убавить звук - сразу просыпался. В десять отец окончательно
укладывался спать и очень злился, когда Валера продолжал читать при свете
ночника, ругался, обзывал всех дармоедами, вставал и выключал лампочку.
Тогда сообразительный сын на деньги, сэкономленные от завтраков, купил себе
фонарик и стал читать под одеялом, но суровый родитель обнаружил это и
разбил фонарь об пол... Одним словом, путь к знаниям у Чистякова был такой
же крутой, как у Горького. И только совсем недавно, лежа, уткнувшись лицом в
теплое Надино плечо, он ни с того ни с сего догадался, что своим дурацким
чтением в двенадцатиметровой комнатушке просто-напросто мешал родителям
любить друг друга. Ну конечно! Поэтому-то минут через пятнадцать после того,
как гасили свет, мать спрашивала:
подходила к сыну, якобы поправить постель... Сестра-то была совсем маленькой
Березин Федор
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Гуль Роман Борисович
Грабб Джеф
Андреев Николай