сидел Глокен и рылся в разбухшей дорожной сумке. Никогда еще, если не
считать нищего калеки на площади Веракруса, Дэнни не видал до такой степени
изуродованного существа. Низко наклонясь, Глокен почти касался пола - и
похоже было, если он вытянет руки, они окажутся длиннее растопыренных ног.
Потом он поднялся - росту в нем было около четырех футов, печальное и словно
виноватое длинное лицо запрокинуто, горб торчит чуть ли не выше головы, - и
отошел назад, к концу нижней койки, свободному от чемоданов.
опустился на краешек матраца между чемоданами и, кажется, потерял сознание.
им достался и, видно, ничего с этим не поделаешь.
беспокойтесь. Это ничего. Просто немножко передохну.
В стенной шкафчик они тоже не влезали. Дэвид пока что сунул их на диван у
второй стены.
туда заберусь?
тягостным чувством понял, о чем говорит горбун, и отвел глаза.
Дэнни.
зубную щетку.
Дэвида, благородно уступил нижнюю койку Глокену, и Глокен горячо его
поблагодарил.
чуть не к подбородку, сдвинувшись на самый край койки, иначе не хватило бы
места для горба. Сухие тонкие волосы его спутались, как выгоревшие на солнце
шелковистые кукурузные метелки, крупные неправильные черты застыли скорбной
маской. Носы башмаков задрались кверху, на подошвах виднелись заплаты.
всячиной Дэнни. Попав на корабль, он поспешил умыться и причесаться и все
оставил в совершенном беспорядке, точно у себя дома. Скотина, брезгливо
подумал Дэвид, он и без того был зол и раздосадован. Когда он в Мехико брал
билет, кассир заверил его, что каюта будет только на двоих. "Курит трубку и
занимается самосовершенствованием". Он взял с дивана щедро иллюстрированную
книгу в коленкоровом переплете под названием "Сексуальные развлечения как
залог душевного здоровья" с подзаголовком: "Руководство для истинно
счастливой жизни".
нечистым бельем, заношенными башмаками Глокена, и самый воздух в каюте был
затхлый, застоявшийся. "Вера" вышла из гавани, и ее начало слегка покачивать
на океанской волне, Дэвид увидал себя в зеркале: лицо бледное до зелени. Его
замутило, пол под ногами перекосился, к горлу вдруг подступила тошнота. Он
бросился к двери, споткнулся о сумку Глокена, едва не упал и кинулся на
верхнюю палубу. Еще одно хамство: ему обещали каюту наверху, а оказалось,
она выходит на нижнюю палубу и в ней не окно, а только иллюминатор.
влагой, будто кожу омыло теплым паром. Низкое вечернее солнце бросило на
воду косые лучи, длинные полосы света густо синели в глубине, ярко зеленели,
перемежаясь белыми гребешками, на поверхности. Навстречу Дэвиду шла Дженни
Браун - он еще не видел ее с тех пор, как они разошлись по своим каютам. Она
переоделась - вместо синих брюк белое полотняное платье, белые кожаные
сандалии на босу ногу; шла она с каким-то незнакомцем, Дэвид его видел
впервые, а держалась она как со старым приятелем. У Дэвида сжалось сердце:
незнакомец был до отвращения хорош собой, точно на рекламе виски или
спортивных курток - типично немецкая самодовольная и самоуверенная
физиономия. Где и как Дженни успела его подцепить? Дэвид будто и не заметил
их, стал у борта, а когда они подошли ближе, словно бы случайно обернулся
(хоть бы поверили, что случайно...).
узнала. - Все в порядке?
нерассуждающим радостным волнением; наверно, она уже говорит о глубоко
личном, выкладывает все, что думает... Даже когда Дженни казалась искренней
и вполне разумной, Дэвид не доверял женскому уму, по самой природе своей
путаному и коварному: уж конечно, она сейчас задает вопросы, которые
заставляют человека откровенничать, выманивает у него маленькие тайны и
признания, а потом, если понадобится, против него же все и обернет. Дэвид
уже чувствовал, как она выстраивает обвинительный акт, чтобы потом бить
этого дурака, если дело дойдет до ссоры. Он смотрел ей вслед: небольшая
изящная фигурка вся - гармония, словно античная статуэтка; точеная головка,
тяжелый узел черных волос; немного скованная скромная походка так хитро
скрывает или представляет в ложном свете все, что (казалось Дэвиду) он знает
о Дженни. По этой походке ее можно принять за строгую школьную учительницу,
которая всегда помнит, что сутулиться и покачивать на ходу бедрами ей не
подобает.
(в последнее время он только и жил ожиданием этой минуты), и направился в
бар; внезапно он почувствовал себя раздавленным, пойманным в ловушку: со
всех сторон море, он и всегда его ненавидел, а теперь ощущал перед ним
безмерный тайный ужас. И негде укрыться, нигде нет спасенья.
собирался выезжать из Мексики, но, по обыкновению, дал себя провести.
Впрочем, не до конца она его провела, размышлял он (начал действовать первый
глоток виски). Она-то хотела сначала поехать во Францию и не сомневалась,
что он согласится; а он сразу решил - если уж ехать, так в Испанию. Они раза
три отчаянно поругались - и сошлись на Германии, куда ни ей, ни ему вовсе не
хотелось. Просто тянули жребий - соломинки разной длины, Дэвид зажал концы в
кулаке, и Дженни вытащила самую короткую, а это означало Германию. Обоих
взяла такая досада, что они опять разругались, потом выпили - и малость
перебрали, а потом полночи неистово предавались любви, словно пытались
отомстить тому непонятному, что их разделяло; и все равно ничего не
уладилось. Оба из упрямства не отступали от навязанного случаем решения - и
вот, плывут... хотя у Дженни свои планы. Однажды она превесело объявила,
что, если они вдруг передумают, еще можно будет получить визу для поездки во
Францию у французского консула в Виго. В Северогерманском отделении
пароходного агентства Ллойда ее клятвенно заверили, что это очень легко.
в Испании? - спросил Дэвид.
Францию, если ей так хочется. А он поедет в Испанию. Она еще увидит, не
станет он вечно плясать под ее дудку.
Тредуэл, подумав, что неплохо бы заодно припомнить немецкий.
головы и золотой цепочкой на шее; женщина в одиночестве пила чай за
отдельным столиком, и напротив нее оставался единственный свободный стул.
Бар был переполнен, точно в праздник, и однако стояла странная тишина. Даже
люди, явно так или иначе связанные друг с другом, хранили отчужденное
молчание.
но рассеянная улыбка. Мягко приподнялась ладонью кверху пухлая уверенная
рука.
говорю по-английски. Я даже преподавала английский - да вы садитесь,
пожалуйста, - в немецкой школе в Гвадалахаре. Мой муж тоже там преподавал.
Только математику.
рукава были еще короче, и резко темнел огромный безобразный синяк.
подбавила в него сахару. - В юности я уехала из Нюрнберга и теперь наконец
возвращаюсь на родину. Это было бы для меня огромным счастьем, муж мой так
давно об этом мечтал, а теперь это не приносит мне ничего, кроме горя и
разочарования. Я знаю, так думать грех, и все-таки иногда я спрашиваю себя -
а что такое, в конце концов, жизнь, если не горе и разочарование?
даже первый встречный сразу узнал о ее горе, как будто только одно это и
следовало о ней знать. Но светло-голубые глаза ее откровенно молили о
жалости.
предчувствие. "Даже здесь, - подумала она. - Неизбежно. Все плавание мне
надо будет выслушивать рассказы о чьих-то горестях, и, уж конечно, прежде
чем мы доплывем, придется мне сидеть с кем-нибудь и проливать слезы. Что и
говорить, прекрасное начало".
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Майер Стефани
Лукин Евгений
Майер Стефани