врагов. Руками одних уничтожить других, а последних, обессиленных в кровавом
конфликте, приковать к своей политической колеснице, волоча по булыжной
мостовой пятилеток, коллективизаций и чисток. После чего он остался
единственным властелином огромной Красной Империи, которую сделал мировой и
космической. Этот метод, опробованный с библейских времен, в совершенстве
освоенный Дзержинским и Берия, был теперь единственным средством борьбы,
которую вело подполье разведчиков. И он, Белосельцев, не испытывал угрызений
совести. Владея методом, был готов включиться в борьбу.
Избранника. Ведем его незримо для глаз. Мне поручено курировать Зарецкого.
Управлять его действиями. Его руками подвигать Избранника к власти. А потом
уничтожить магната. Я использовал тысячу способов, чтобы сделать его
могучим. И знаю тысячу средств, чтобы его сокрушить. Нам известны его
привычки, одна из которых побуждает его запираться в ванной, и там, среди
пенистых шампуней и зеркал, заниматься любовью с самим собой. Нам известны
стихи Бодлера, которые он выучил наизусть и в которых видит отражение своего
мазохизма и своего патологического честолюбия. У нас есть полная история его
болезней с самого детства, включая психические расстройства и венерические
инфекции. У нас есть отпечатки его пальцев, слепки с зубов, рентгеновские
снимки скелета, пробы волос, данные о генетическом коде. Есть модели его
поведения в случае успеха, неудачи, смертельной угрозы, приступов
мизантропии. Когда кольцо вокруг него сомкнется и он убежит из России,
сделает себе пластическую операцию, наденет парик, отрастит усы, мы все
равно его вычислим. Найдем в каком-нибудь крохотном пуэрто-риканском городке
на берегу океана, и наш снайпер пустит пулю в открытое окно, у которого тот
будет дремать в плетеном кресле с книжечкой Бодлера в руках. Мы закопаем его
в рыжую глину насыпи, по которой пройдет трансамериканское шоссе, и над его
костями будут проноситься бессчетные автомобили тех, кому он хотел
нравиться, кем желал повелевать, кого презирал и боялся и кто никогда о нем
больше не вспомнит.
оранжевые глаза, полагая, что из уст Копейко Белосельцев получает
исчерпывающие сведения, необходимые на первых порах. Но вот веки его
поднялись, круглые глазки воззрились на часы с купидонами.
переспрашивая, ничему не удивляясь, вышел из гостиной.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пересекли Каменный мост, с которого Кремль казался уходящей в синеву горой с
красными, белыми и золотыми ступенями. Повернули к Троицкой башне, где
милицейский пост, оглядев номера их глазированного лимузина, возжег зеленый
огонь семафора. Машина, похрустев по брусчатке, оказалась в Кремле.
Автомобиль остановился на Ивановской площади, где уже стояло несколько
дорогих тяжеловесных машин. Они вышли и двинулись через площадь к Дворцу,
мимо колокола и пушки, принадлежавших когда-то племени великанов, - звонарей
и артиллеристов, - которые ушли из Москвы за Волгу, за Уральский хребет, в
Сибирь, на Енисей, где окаменели, превратившись в Красноярские столбы.
местом земли, которое питало его, словно материнская грудь. Детские рисунки
с зубчатой стеной и башнями, над которыми горели огромные пятиконечные
звезды и взлетали разноцветные букеты салютов. Новогодняя елка в Кремле,
куда привела его бабушка, и он, запрокинув голову, смотрел на смоляное
душистое диво, увешанное хлопушками и шарами, среди хрусталей и белого
мрамора. Георгиевский зал с золотой геральдикой гвардейских полков, куда его
приглашали на вручение наград, и он принимал боевые ордена за Афганский
поход, за Кампучию и Африку, за разведоперацию в сельве Рио-Коко.
поклонившиеся Гречишникову и Копейко как хорошо знакомым и уважаемым
визитерам. По широкой пустынной лестнице они поднимались вверх. Белосельцев
глядел на огромную, приближавшуюся картину в золоченой раме, где суровыми,
сумрачными красками была изображена Куликовская сеча.
множества торжественных депутатов в кремлевский зал, где проходила сессия и
обсуждались планы и свершения страны. Прошли по дорогому паркету, под
высоким озаренным плафоном. Сквозь бело-золотые приотворенные створки,
словно ослепительная глыба льда с отблесками хрустального солнца, мелькнул
Георгиевский зал. Приблизились к дверям, за которыми Белосельцев, волнуясь,
ожидал увидеть знакомое пространство главного зала страны, с рядами дубовых
кресел, со ступенчатым возвышением президиума, с резным гербом на тяжелой
деревянной трибуне. С этой трибуны, перед черными чашечками микрофонов,
полвека сменяя друг друга, читали доклады вожди. Зал, рукоплеская, вставал,
глядел с обожанием на усатое лицо, на плотно застегнутый френч.
Беломраморный Ленин, высеченный из лунного камня, слабо светился в нише.
было строгих рядов, туманно-сумрачных ниш, деревянной трибуны с гербом,
статуи из лунного камня. Блистал ослепительный зал из мрамора, малахита и
яшмы. Сверкали драгоценные люстры. Золото било в глаза. Со стен свисали
шелковые знамена и флаги, голубые атласные ленты. Фрески, картины украшали
высокие стены. Уходили ввысь лепные потолки и плафоны.
сумрачную, пропитанную железным духом эпохи, отпилили и куда-то унесли. А
вместо отпиленной приставили новую, изготовленную мастерами драгоценных
декораций, художниками костюмов, музейными собирателями гербов и старинных
знамен. Зал, блистая позолотой и краской, казался склеенным из папье-маше, и
хотелось подойти, тронуть пальцем малахит или яшму, чтобы почувствовать
мякоть картона, клейкость плохо просохшей краски.
Белосельцева, - царя еще нет, а покои готовы? Они прошли великолепное пустое
пространство. Два охранника растворили перед ними новые двери, и они
оказались в другом, ослепительном зале, богаче и великолепнее первого.
Белосельцев изумленно-испуганными глазами успел разглядеть возвышение с
царским троном и огромным пологом из горностая, просторные, полные солнца
окна и, в пустоте, окруженный сиянием, овальный стол, уставленный яствами.
Сидевшие за столом люди, легко узнаваемые, поразили Белосельцева, и он
смотрел теперь только на них, желая убедиться, что это не актеры, играющие
первых лиц государства, а сами эти лица. Зарецкий поместился в середине
стола, как хозяин и заправила, жестикулируя, привлекая к себе внимание, и
Белосельцев удивился его сходству с большой чернявой белкой. Его узкий череп
покрывал линялый, с плешинами, волос, узкие плечи переходили в длинные
подвижные руки, удерживающие какой-то плод, то ли крупный орех, то ли
сморщенный гриб, большие резцы в ощеренном рту были готовы грызть и точить,
а выпуклые, черно-вишневые, почти без белков глаза смотрели настороженно и
часто мигали.
напоминавшим мятый распаренный корнеплод, без подбородка, с выпуклыми
щеками, маленькими холодными глазками.
Розовая от выпитого вина, она налегала всем телом на стол, замечая, что на
ее грудь с отпечатанными выпуклыми сосками смотрят участники застолья.
Снисходительно, весело сощурив глаза, слушала Зарецкого, выставив кончик
языка, проводя им по верхней губе. Белосельцев узнал в ней младшую дочь
Президента, показавшуюся здесь, в застолье, более женственной и
привлекательной.
слабой шее длинную рыжеватую голову с лысым лбом и подслеповатыми глазками.
Он мучительно улыбался, словно слышал невыносимые для себя высказывания и
только правила хорошего тона мешали ему встать и уйти. В этом замученном, с
несовершенным сложением человеке Белосельцев узнал могущественного главу
президентской Администрации. И Вольно развалившись на стуле, подбоченясь
одной рукой, внимая застольным речам, сидел главный хозяйственник
Президента. На его большом, красивом, начинавшем полнеть лице остро блестели
маленькие плутоватые глазки. Весело перебегали с Зарецкого на Премьера, с
главы Администрации на президентскую дочь, словно их вид, а также еда,
которую они поглощали, вино, которое они пили, доставляли ему наслаждение.
Казалось, это он придумал поставить стол посреди великолепного зала, зажечь
посреди стола свечи в серебряных подсвечниках, поместить у дверей служителей
в старинных камзолах с галунами, в белых чулках и напудренных, завитых
париках.
пальцев большую благородную голову. В белой манжете сверкала бриллиантовая
запонка. Рука, тонкая, с заостренными пальцами, розовыми ухоженными ногтями,
небрежно касалась щеки. Умные, зоркие глаза внимательно озирали застолье.
Сжатые, утратившие свежесть губы сложились в едва заметную презрительную
усмешку. Это был известный художник, чьи выставки в Манеже собирали
пол-Москвы, приходившей подивиться на огромные картины, похожие на кипящие
котлы, в которых варились комиссары и белые офицеры, священники и
красноармейцы, мученики царского семейства и жестокие вожди. Теперь этот
автор мистерий взирал на застолье, словно старался запомнить сидящих, чтобы
поместить их на свой, еще не законченный холст о царстве Антихриста. Сидящие
позировали, не догадываясь, что их скоро нарисуют в виде уродливых и
похотливых наездников, оседлавших ягодицы и спину Вавилонской блудницы.
неизвестных. Густоволосый генерал в новом мундире, громко хохотавший, отчего
во рту его загорались золотые зубы. И худой, очень бледный брюнет, молча
взиравший на шумное общество, завесив шелковый галстук и черный атласный
костюм белой салфеткой.
доедали, видимо сопровождая вином и закуской произнесенный тост.
Шилова Юлия
Мурич Виктор
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Скальци Джон
Афанасьев Роман