Чтение 11–й страницы книги ~Квартиронка~

- Но я же спрашивал вас, не упал ли кто за борт?

- Спрашивали.

- И вы ответили мне...

- Ничего не ответил.

- Будь я проклят, если вы не сказали не то: "Вот она!", не то: "Этоона!" или что-то в этом роде.

Я повернулся к говорившему, который, как я заметил, начинал уже терять доверие пассажиров.

- Мистер, - произнес я ему в тон, - очевидно, вы никогда не слыхали очеловеке, который нажил огромное состояние, занимаясь исключительно своими собственными делами.

Моя реплика положила конец переполоху. Она была встречена взрывом хохота, который нанес моему противнику полное поражение, и он, немного покипятившись и покричав, отправился в бар, чтобы утопить обиду в стаканчике спиртного.

Пуб репликстепенно разошлась по каютам и салонам, и я снова осталсяодин на штормовом мостике.

Глава XLV. РЕВНОСТЬ

Любили вы когда-нибудь девушку простого звания? Прелестную юную девушку, которой предназначен самый скромный удел, но чья блистательнаякрасота уничтожает всякую мысль о социальном неравенстве? Пословица "Перед любовью все равны" стара, как мир. Любовь смиряет гордые сердца,учит высокомерных снисхождению, но главное ее свойство - все возвышать иоблагораживать. Она не превратит принца в простолюдина, но зато превратит простолюдина в принца.

Взгляните на вашу богиню, когда она хлопочет по дому. Вот она возвращается от колодца с кувшином воды. Босая, идет она по хорошо знакомойтропинке, и эти нежные ножки в их целомудренной наготе не могли бы бытьпрекраснее даже в самых изящных атласных или шелковых туфельках. И развене тускнеют перед блеском ее черных растрепавшихся кудрей золотыешпильки и драгоценные диадемы, венки из цветов и жемчужные нити, украшающие затейливые прически светских дам, гордо восседающих в ложахбельэтажа? Она несет свой глиняный кувшин с такой грацией, будто ее голову венчает золотая корона, и каждый ее жест, каждое движение достойнырезца ваятеля или кисти художника. Ее простое холщовое платьице в вашихглазах милее самого роскошного туалета из лионского бархата. Но что вамее наряд! Вас привлекает не оправа, а жемчужина, заключенная в ней.

И вот девушка исчезает в хижине, в своем убогом жилище. Убогом? В ваших глазах оно уже отнюдь не убого. Эта маленькая кухонька с табуретамии столом из некрашеного дерева, с сосновой полкой, где в порядке выстроились кружки, чашки и расписные тарелки, с выбеленными стенами, увешанными дешевыми литографиями - на одной изображен солдат в красном мундире, на другой матрос в синей рубашке, - эта хижина, крошечный храм, посвященный пенатам бедняка, вдруг озаряется светом, придающим ей такойблеск и великолепие, перед которыми меркнут раззолоченные гостиные богачей. Маленький, увитый зеленью домик с низкой кровлей превратился водворец. Свет любви преобразил его! Это рай, и рай запретный. Да, привсем вашем богатстве и власти вы с вашей изысканной внешностью, громкимититулами, безукоризненным костюмом и лаковыми сапожками не посмеете переступить его порога.

И как вы завидуете смельчаку, отважившемуся войти туда! Как вы завидуете и франтоватому подмастерью и этому детине в холщовой рубахе, который громко хлопает кнутом и беспечно насвистывает, будто идет за плугом,хотя благоговейный трепет перед прекрасным видением должен был бы сковать его уста! Пусть он неуклюж, как медведь, но вас гложет ревность, ивы готовы убить его за милые улыбки, которые, как вам кажется, она расточает именно ему.

Возможно, что эти улыбки ничего не значат, что они выражают толькодоброту ее сердца, дружбу и невинное кокетство, но вы не можете подавитьв себе зависть и подозрение. А если она улыбается не без причины, еслиэто улыбка любви и простая девушка сделала своим избранником молодогоподмастерья или этого увальня с кнутом - вас ждут самые ужасные страдания, какие только знает человеческое сердце. Это не простая ревность.Это гораздо более мучительное чувство, потому что оно отравлено ядомуязвленного самолюбия. О, его нелегко пережить!

Такие именно муки испытывал я, шагая взад и вперед по штормовому мостику. Счастье еще, что пассажиры все разошлись. Я не в силах был скрывать обуревавшие меня чувства. Мой вид и дикая жестикуляция выдали быменя и дали бы повод к насмешкам и шуткам. Но я был один. Рулевой в своей стеклянной будке меня не замечал. Он сидел ко мне спиной, устремивпристальный и зоркий взгляд на воду, и был слишком поглощен песчанымиотмелями, корягами и плывущими по реке бревнами, чтобы обращать вниманиена мои безумства.

То была Аврора! В этом я нисколько не сомневался. Я не мог ошибиться,не мог спутать ее ни с кем. Только она одна на свете обладала столь пленительной, но, увы, пагубной красотой!

Но кто же он? Какой-нибудь городской сердцеед? Молодой приказчик?Служащий на плантации? Кто? Быть может, - при этой мысли сердце во мнедрогнуло, - он тоже принадлежит к гонимой расе? Может быть, это негр,мулат или квартерон - словом, раб? Иметь соперником раба! Соперником? Он- ее счастливый избранник! Подлая кокетка! Как мог я поддаться ее чарам,принять ее лукавство за простодушие, ее лицемерие - за искренность.

Но кто же он? Я обыщу весь пароход и найду его? К сожалению, я не видел его лица и не заметил, как он одет. Когда они расстались, я смотрелтолько на нее. В темноте я не мог хорошенько его разглядеть, а когда онпроходил мимо фонаря, я даже не взглянул в его сторону. Нелепо думать,что я разыщу его. Как узнаешь его в толпе пассажиров?

Я спустился вниз, прошел через салон к переднему тенту, обошел палубу. Я всматривался в каждое лицо с таким вниманием, что это могло показаться дерзостью. Все молодые, красивые мужчины возбуждали во мне ревность, и я пристально изучал их. Таких среди пассажиров оказалось несколько человек, и я старался угадать, кто сел в Бринджерсе. Некоторые,судя по всему, сели недавно, но это было, в сущности, лишь предположение, и мои поиски счастливого соперника не увенчались успехом.

Расстроенный своей неудачей, я вернулся обратно на штормовой мостик,но едва я туда поднялся, как меня осенила новая мысль. Я вспомнил, чтовсех невольников должны были отправить на рынок с первым пароходом. Не снашим ли они едут? Я видел, как целую толпу негров - мужчин, женщин идетей - гнали вверх по сходням. Тогда я не обратил особого внимания наэту картину, так как ее можно было наблюдать ежедневно и ежечасно. Мне ив голову не приходило, что это могли быть невольники с плантации Безансонов.

Если это действительно они, еще не все потеряно. Пусть Аврора не сними, но это ничего не значит. Хотя она такая же рабыня, ее вряд ли могли заставить ехать на палубе. Когда я увидел ее на плавучей пристани,сходни были уже убраны - значит, она осталась. Мысль, что невольники Безансонов находятся на нашем пароходе, успокоила меня. Я стал надеяться,что мои опасения напрасны.

"Почему?" - спросите вы. Да просто потому, что юноша, который такнежно прощался с Авророй, мог быть ее братом или близким родственником.Я не знал, есть ли у нее родные, но это было возможно, к тому же истерзанное ревностью сердце жадно цеплялось за любую догадку.

"Надо положить конец мучительным сомнениям", - решил я и, прервавсвою прогулку, поспешил вниз, на пассажирскую палубу, а оттуда по главному трапу на нижнюю, где стояли котлы. Ловко лавируя между грудами мешков с кукурузой и бочками с сахаром, то ныряя под колесный вал, то карабкаясь на гигантские кипы хлопка, я добрался до кормы, отведенной дляпалубных пассажиров, где бедные ирландские и немецкие иммигранты ютятсябок о бок с чернокожими рабами юга.

Я не ошибся. Вот их добродушные черные лица. Здесь были все: и старыйЗип, и тетушка Хлоя, и малютка Хло, и новый кучер Ганнибал, и Цезарь, иПомпей - словом, все, кого ждал страшный невольничий рынок.

Я не сразу подошел к ним. Свет падал в ту сторону, и, пользуясь этим,я несколько мгновений рассматривал их, прежде чем они заметили меня. Этобыло печальное сборище. Не слышно было ни смеха, ни задорных шуток, какбывало, когда они после долгого дня работы усаживались отдохнуть на порогах своих лачуг. Здесь царили печаль и уныние. Даже маленькие дети,которые обычно не задумываются над тем, что их ждет, казалось, прониклись тревожным настроением старших. Они не возились, не шалили. Они дажене играли, а сидели притихшие и молчаливые. Эти маленькие рабы уже зналидостаточно, чтобы страшиться за свое будущее и трепетать при словах "невольничий рынок".

Все были подавлены. И немудрено: они привыкли к доброму обращению итеперь боялись очутиться во власти жестокого надсмотрщика. Никто незнал, где он окажется завтра и какой деспот будет его господином. Но этоеще не все, их ждало горшее испытание. Друга разлучат с другом, родныхразметают по разным плантациям, и кто знает, суждено ли им будет когда-нибудь свидеться! С болью в сердце, с мучительной тоской глядел теперь муж на жену, брат - на сестру, отец - на сынишку, мать - на своегобеспомощного малютку.

Как тяжело было смотреть на этих несчастных, видеть их страдания, читать следы душевной тревоги на каждом лице, думать о той несправедливости, которую один человек, прикрываясь законом, вправе причинять другому,попирая все законы человеческого сердца! О, как тяжело было смотреть наэту картину!

Единственное, что смягчало мою боль, - это сознание, что я своим появлением хоть ненадолго рассеял их печаль. Меня встретили радостнымивозгласами и улыбками, и эти улыбки согнали с их лиц суровую тень. Будья даже их спасителем, и тогда я не мог бы рассчитывать на более горячийприем.

Среди пылких изъявлений радости слышались и страстные мольбы купитьих, стать их господином, и торжественные обещания преданно служить мне.Увы, они не знали, какие муки доставляла мне в эту самую минуту мысль отом, удастся ли мне спасти ту, которую я так страстно мечтал выкупить.

Я старался казаться веселым, ободрить и утешить их, тогда как самнуждался в утешении.

Между тем я напряженно всматривался в окружавшие меня лица. Здесь горело два фонаря, так что было довольно светло. Среди молодых мужчин оказалось несколько мулатов, и я подозрительно приглядывался к каждому. Кактрепетало при этом мое сердце! О радость! Я не находил никого, кто былбы достоин ее любви. Но все ли здесь? Сципион уверял, что все - все,кроме Авроры.

- А где Аврора? - спросил я. - Ты слышал что-нибудь о ней?

- Нет, масса! Говорят, Рора уехала в город. Ее отправили туда в карете, не на пароходе. Так мне рассказывали.

Мне показалось это странным. Отведя негра в сторону, я спросил:

- Скажи, Сципион, нет ли среди вас каких-нибудь родственников Авроры?Сестер, братьев, родных или двоюродных?

- Нет, масса, нету! Ей-богу, никого нету! Рора почти такая же белая,как мисса Жени, а здесь все чернокожие или смуглые. Рора - она квартеронка, а у нас все мулаты. Родных у Роры никого нет.

Я был удивлен и испуган. Ко мне вернулись прежние подозрения, и вновьвспыхнула ревность.

Сципион не мог мне объяснить этой тайны. Его ответы на другие моивопросы тоже не помогли ее разгадать, и я вернулся наверх с тяжелымчувством растерянности.

Меня поддерживала только мысль, что я ошибся. Вероятно, это все-такибыла не Аврора.

Глава XLVI. ДЖУЛЕП ПО ПОСЛЕДНЕМУ СЛОВУ НАУКИ

Люди пьют, чтобы потопить в вине заботы и горе. Спиртные напитки,принятые в надлежащей дозе, способны заглушить и физическую и нравственную боль - правда, только на время. Но нет таких физических и нравственных мук, которые было бы труднее укротить, чем терзания ревности. Надомного и долго пить, прежде чем смоешь этот разъедающий сердце яд.

Однако и бокал вина может принести какое-то облегчение, и я прибегнулк этому средству. Я знал, что действие его кратковременно и что мученьямои скоро возобновятся, но даже такая недолгая передышка была мне желанна. Уж слишком тяжело было оставаться наедине со своими мыслями.

Я не из тех, кто мужественно переносит боль. Сколько раз я прибегал квину, желая успокоить ноющий зуб! Таким же точно способом я решил успокоить и жестокие страдания сердца. Лекарство было под рукой, и притомлюбое - на выбор.

В одном углу курительного салона помещалась роскошная буфетная стойка, уставленная шеренгами графинов и бутылок с этикетками и серебрянымипробками, стаканами, горками лимонов; тут же стояли ступки для сахара ипряностей, висели пучки благоухающей мяты, красовались душистые ананасы,бокалы с соломинками, через которые тянут мятный джулеп, кобблер с хересом и другие не менее изысканные напитки.

И над всем этим великолепием царил бармен. Но не подумайте, что этобыл какой-нибудь субъект из породы официантов, испитой, с землистыми щеками и нечистой кожей, это сомнительное украшение всех английских отелей, которое одним своим видом способно отбить всякий аппетит. Напротив:представьте себе щеголя, одетого по последней моде - разумеется, по модесвоей страны и своего сословия, то есть людей на Миссисипи. При исполнении обязанностей он не носит ни сюртука, ни жилета, но рубашка его достойна особого описания; она из тончайшего полотна ирландских мануфактур,слишком тонкого, чтобы его могли носить те, кто ткет, а такой прекраснойработой не может похвалиться даже первоклассный лондонский поставщик сБонд-стрит. В манжетах золотые запонки, в пышных складках жабо на грудисверкают брильянты. Из-под отложного воротничка виднеется черная лента,повязанная спереди бантом а ля Байрон; впрочем, тут уж скорее повинножаркое тропическое солнце, чем желание подражать поэту-мореплавателю.Поверх рубашки он носит шелковые, искусно вышитые подтяжки с массивнымизолотыми пряжками. Шляпа-панама, сплетенная из ценной травы с острововОкеании, венчает его напомаженные кудри. Таков наш бармен с парохода. Онижней половине его туловища говорить не стоит: эта часть бармена невидна, она закрыта стойкой.

Словом, это отнюдь не подобострастно ухмыляющийся холуй, а франтоватый, весьма самоуверенный модник; ему нередко принадлежит буфет со всемего содержимым, и ведет он себя столь же независимо, как стюард или дажесам капитан.

Я еще не подошел к буфету, а уж на стойке оказался стакан, и молодойчеловек бросил в него несколько кусочков льда. А ведь мы еще не обменялись с ним ни единым словом. Он не стал дожидаться заказа, прочтя в моихглазах твердое намерение выпить.

- Кобблер?

- Нет, - сказал я, - мятный джулеп.

- Прекрасно! Я приготовлю вам такой джулеп, что на ногах не устоите.

- Спасибо. Вот это как раз мне и нужно.

Тут бармен поставил рядом два больших бокала. В один он насыпал ложкусахарной пудры, бросил туда ломтик лимона, ломтик апельсина, нескольковеточек зеленой мяты, затем пригоршню толченого льда, добавил треть стакана воды и наконец большую стеклянную стопку коньяку. Покончив с этим,он взял в обе руки по бокалу и стал переливать содержимое из одного вдругой с такой скоростью, что лед, коньяк, лимон и все прочее находилиськак бы во взвешенном состоянии между двумя сосудами. Заметим, что расстояние между бокалами было по меньшей мере два фута. Это искусство, которое дается лишь долгой практикой, составляло, как видно, предмет особой профессиональной гордости бармена и неотъемлемую принадлежность егоремесла. После многократных эволюций джулепу наконец разрешено было остаться в одном из двух бокалов и украсить собою стойку.

Теперь надлежало завершить творение. От ананаса был отрезан тонкийломтик, затем этот ломтик зажали между большим и указательным пальцами,перегнули его пополам и ловким круговым движением протерли им края бокала.

- Новейшая орлеанская мода, - заметил с улыбкой бармен, заканчиваяманипуляцию.

Последняя процедура имела двоякое назначение. Ломтик ананаса нетолько снимал налипшие на стекло остатки сахара и кусочки мяты, но, пуская сок, добавлял свой аромат к напитку.

- Новейшая орлеанская мода, - повторил бармен. - Последнее слово науки.

Я кивнул в знак одобрения.

Наконец джулеп был готов - это явствовало из того, что бокал пододвинули ко мне по мраморной стойке.

- Соломинку? - последовал краткий вопрос.

- Да, пожалуйста.

В бокал была опущена соломинка, и, зажав ее губами, я стал жадно втягивать в себя, быть может, самый упоительный из всех алкогольных напитков - мятный джулеп.

После первого же глотка я почувствовал его действие. Пульс стал ровнее, лихорадка улеглась, кровь спокойнее потекла по жилам, а сердце будто погрузилось в струи Леты18. Облегчение наступило почти мгновенно, и яне понимал, как раньше до этого не додумался. На душе у меня, правда,все еще было скверно, по теперь я знал, что нашел безотказное средствоутешения. Пусть действие его будет временным, но я был рад и этому. И,припав к соломинке, я стал жадно, большими глотками втягивать в себя божественный напиток и втягивал его до тех пор, пока звон потревоженныхсоломинкой кусочков льда о дно бокала не оповестил меня о том, что джулеп иссяк.

- Еще один, пожалуйста!

- Вам понравилось?

- Чрезвычайно!

- Я же вам говорил. Смею вас уверить, сударь, что на нашей посудиневам смешают мятный джулеп не хуже, если не лучше того, что подают вСент-Чарльзе или на Веранде.

- Великолепная штука!

- Могу вам предложить кобблер с хересом - тоже язык проглотите.

- Не сомневаюсь, но я не люблю хереса, предпочитаю вот это.

- Вы правы. Я лично - тоже. А ананас - это новинка, и я нахожу - новинка удачная.

- И я нахожу.

- Возьмите другую соломинку.

- Спасибо.

Бармен был на редкость любезен. Я полагал, что любезность эта вызванамоими похвалами его джулепу. Но, как я установил потом, дело было не вэтом. В Луизиане люди не так-то податливы на дешевую лесть. Я был обязанего хорошему мнению о моей особе совершенно иной причине - тому, что ятак ловко осадил назойливого пассажира! Возможно также, что ему сталоизвестно, как я проучил подлеца Ларкина. Весть о подобного рода "подвигах" очень быстро распространяется на Миссисипи, где такие качества, каксила и мужество, ценятся превыше всего. Посему в глазах бармена я быллицом, которое можно удостоить внимания, и за дружеской беседой с ним япроглотил второй джулеп, а затем попросил и третий.

Аврора была на время забыта, а если образ ее вдруг всплывал в моемвоображении, то не вызывал уже прежней горечи. Иногда я снова видел сцену прощания, но поднимавшаяся в душе боль икстепенно притуплялась, былане так невыносима, как прежде.

Глава XLVII. ПАРТИЯ В ВИСТ

Посередине курительного зала стоял стол, за которым сидели человекпять-шесть. Примерно столько же стояло позади, заглядывая им через плечо.

Жесты и сосредоточенные лица этих людей, а также характерное хлопаньепо столу, звон долларов и частые возгласы: "туз", "валет", "козырь" свидетельствовали о том, что здесь идет карточная игра. То был юкр.

Мне давно хотелось узнать этy весьма распространенную в Америке игру,поэтому я подошел поближе и стал наблюдать за игроками. Один из них былмой давешний приятель, поднявший ложную тревогу. Он сидел ко мне спинойи не сразу меня заметил.

Двое или трое игроков были превосходно одеты. На них были сюртуки изтончаншего сукна, жабо из самого дорогого батиста, в манишках сверкалидрагоценные запонки, на руках - драгоценные перстни. Но руки выдавалиих. Они яснее всяких слов говорили, что эти господа не всегда носилистоль изящные безделушки. Никакое туалетное мыло не могло ни смягчитьгрубую, шершавую кожу, ни уничтожить мозолей - следов тяжелого труда.

Что из того! Мозоли на руках не мешают быть джентльменом. На далекомЗападе происхождение не играет большой роли, и простой деревенский парень может здесь стать президентом.

Но что-то во внешности этих джентльменов, чего я не могу даже определить словами, заставляло усомниться в том, что они джентльмены. А междутем в их манерах не чувствовалось ни высокомерия, ни глупого чванства.Напротив, из всех сидящих за столом они казались наиболее благовоспитанными. Играли они необычайно сдержанно и спокойно. И, возможно, именноэта чрезмерная сдержанность, невозмутимость и внушили мне какие-то неясные подозрения. Настоящие джентльмены из Теннесси или Кентукки, а такжемолодые плантаторы из долины Миссисипи и французские креолы из НовогоОрлеана вели бы себя иначе. Хладнокровие и выдержка, полное спокойствиепри объявлении козыря, ни тени досады при проигрыше доказывали, во-первых, что это люди бывалые, а во-вторых, что юкр для них не новинка. Воти все, что мне удалось заключить по их внешнему виду. Это могли бытьврачи, адвокаты или просто праздные люди - категория, нередко встречающаяся в Америке.

В то время я еще слишком плохо знал далекий Запад, чтобы отнести их копределенной общественной группе. Кроме того, в Соединенных Штатах и, вчастности, на Западе нет того различия в одежде и внешности, которая вСтаром Свете выдает принадлежность к той или иной профессии. Вы встретите священника в синем фраке с блестящими пуговицами: судью в таком жефраке, но зеленом; врача в белом полотняном пиджаке, а булочника - одетым с ног до головы в тонкое черное сукно. Там, где каждый человек притязает на звание джентльмена, он старается не подчеркивать свою профессию ни одеждой, ни чем-либо еще. Даже портной никак не выделяется в толпе своих сограждан-клиентов. Страна характерной одежды лежит дальше наюго-запад - я имею в виду Мексику.

Некоторое время я стоял и присматривался к игрокам и игре. Если бы яне был знаком с особенностями денежного обращения на Западе, я бы предположил, что игра идет на огромные суммы. По правую руку каждого игрокарядом с небольшими столбиками серебра достинством в один, половину ичетверть доллара лежала груда банковских билетов. Так как мой глаз привык к купюрам в пять фунтов стерлингов, то куши могли показаться мне огромными, но я уже знал, что эти внушительных размеров банкноты с эффектной гравировкой и водяными знаками - всего-навсего обесцененные ассигнации стоимостью от одного доллара до шести с четвертью центов. Тем не менее ставки были далеко не маленькие, и часто за одну партию из рук в руки переходили суммы в двадцать, пятьдесят и даже сто долларов.

Я заметил, что виновник ложной тревоги тоже участвовал в игре. Он сидел ко мне спиной и, казалось, был так поглощен юкром, что даже не оборачивался. Как одеждой, так и всем своим видом он сильно отличался отостальных. На нем была белая касторовая шляпа с широкими полями и просторная, со свободными рукавами куртка. Он походил не то на зажиточногофермера из Индианы, не то на торговца свининой из Цинциннати. Чувствовалось, однако, что ему не впервые совершать путешествия по реке и он ужене раз бывал на Юге. Вероятно, мое второе предположение было правильно он и впрямь был торговцем свининой.

Одни из описанных мною элегантных джентльменов сидел пpoтив меня. Онвсе время проигрывал крупные суммы, которые переходили в карман моемуторговцу свининой или фермеру. Отсюда следовало, что в картах везет нетому, кто лучше одет, и это внушало простым людям желание, в свою очередь, попытать счастья.

Я даже невольно проникся сочувстоием к элегантному джентльмену - ужочень ему не везло. Да и трудно было не восхищаться самообладанием, скаким он принимал очередной проигрыш.

Но вот он поднял глаза и испытующе посмотрел на стоящих вокруг. Он,видимо, решил выйти из игры. Его взгляд встретился с моим:

- Не желаете ли, молодой человек, сыграть? Если угодно, можете занятьмое место. Мне сегодня не везет, и я уж ни за что не отыграюсь. Придетсябросить.

При этих словах его партнеры, в том числе и торговец свининой, оглянулись в мою сторону. Я ждал, что он сейчас же накинется на меня, ноошибся. К моему удивлению, торговец свининой дружески меня окликнул.

- Хэлло, мистер! - закричал он. - Надеюсь, вы на меня не сердитесь?

- Нисколько! - ответил я.

- И хорошо делаете. Я ведь не хотел вас обидеть. Думал, кто-то заборт свалился. Будь я проклят, если вру!

- Я и не обиделся, - подтвердил я, - и в доказательство прошу вас выпить со мной.

Несколько бокалов джулепа и желание забыться настроили меня на общительный лад; к тому же этот искренний тон подкупил меня, и я простилторговцу свининой его невольную вину.

- Идет! - согласился обладатель белой шляпы. - К вашим услугам, незнакомец! Но только разрешите мне угостить вас. Видите ли, я тут малостьвыиграл, так это уж мое дело - вспрыснуть мировую.

- Не возражаю.

- Ну, значит, опрокинем по стаканчику. Плачу за всех. Что вы на этоскажите, друзья? - обратился он к присутствующим.

Ему ответили одобрительными возгласами.

- Вот и отлично! А ну-ка, буфетчик, поднеси всей честной компании!

С этими словами торговец свининой подошел к буфету и бросил на стойкунесколько долларов. Все, кто стоял поближе, последовали за ним, причемкаждый старался как можно громче выкрикнуть название своего любимого напитка. Кто требовал джинслингу, кто коктейля или кобблера, джулепа ипрочих замысловатых смесей.

В Америке не принято пить вино маленькими глотками, сидя за столом:здесь пьют стоя, вернее - -на ходу. Будь вино холодным или горячим, смешанным или неразбавленным - американец глотает его залпом, а потом возвращается на место и там курит сигару или жует табак до нового приглашения: "Ну-ка, опрокинем по стаканчику!"

Все выпили, и игроки снова уселись вокруг стола. Джентльмен, предложивший уступить мне свое место, отказался участвовать в игре. Ему сегодня не везет, повторил он, больше он не намерен играть.

Может быть, кто-нибудь сядет вместо него? И все игроки повернулись комне.

Я поблагодарил своих новых знакомых, но отказался наотрез. В юкр яникогда не играл и не имею о нем никакого представления, объяснил я, если не считать того, что я успел усвоить, наблюдая за их игрой.

- Ну, это никуда не годится! - заявил торговец свининой. - Как же этомы останемся без партнера? Пожалуйста, мистер Чорли, - так вас, кажется,зовут? (Эти слова были обращены к джентльмену, покинувшему свое место.)Что же вы нас подводите? Вы расстраиваете всю игру.

- Если я снова сяду, - возразил Чорли, - я окончательно проиграюсь.Нет, не желаю рисковать.

- Но, может быть, этот джентльмен играет в вист? - предложил другой,указывая на меня. - Ведь вы, сэр, англичанин, а ваши соотечественникивсе мастера играть в вист.

- Да, в вист я играю, - ответил я довольно опрометчиво.

- Вот и прекрасно!.. Что вы скажете насчет виста? - спросил тот жеджентльмен, обратившись к сидящим за столом.

- Ну, в вист я не игрок, - недовольно заявил торговец свининой. - Дауж, так и быть, рискну, просто чтобы не расстраивать компанию.

- А я уверен, что вы играете не хуже меня, - сказал предложившийвист.

- Да я и не помню, когда играл. Но раз нельзя составить партию в юкр- пожалуй, попробую...

- Однако позвольте... Если вы затеваете вист... - прервал егоджентльмен, отказавшийся от юкра, - если вы затеваете вист, я не прочьпримкнуть к вам - может быть, хоть сейчас повезет. И если джентльмен невозражает, я буду рад иметь его своим партнером. Как вы правильно изволили заметить, сэр, англичане - знатоки по части виста. Их национальнаяигра, насколько мне известно.

- Это нам, пожалуй, невыгодно, мистер Чорли, - заметил специалист поокорокам. - Но поскольку вы предлагаете и мистер Хэтчер... Хэтчер, еслине ошибаюсь?

- Да, меня зовут Хэтчер, - ответил поклонник виста, к которому относился этот вопрос.

- Если мистер Хэтчер согласен, - продолжала белая шляпа, - то и я непойду на попятный, черт меня побери!

- О! Мне решительно все равно, - сказал Хэтчер, махнув рукой, - лишьбы играть.

Надо заметить, что я никогда особенно не увлекался картами, а тем более не играл систематически, но в силу некоторых обстоятельств сносноиграл в вист и знал, что не всякий меня обыграет. Если партнер у менядостойный, то, уж конечно, мы сильно не пострадаем, а, судя по всему,этот знал свое дело. Кто-то из стоявших рядом успел шепнуть мне, что ондока по этой части.

Потому ли, что на меня нашел какой-то бесшабашный стих, потому ли,что меня толкало тайное побуждение, которое особенно окрепло впоследствии, потому ли, что меня попросту одурачили и приперли к стене, ноя дал согласие, и мы с Чорли стали играть против Хэтчера и торговца свининой.

Партнеры сели за стол друг против друга, карты перетасовали, раздали,и игра началась.

Глава XLVIII. ИГРА ПРЕРВАНА

Первые две или три партии мы играли по маленькой - всего по доллару.Это предложение исходило от Хэтчера и торговца свининой, которые не желали рисковать, ибо давно не играли в вист. Зато оба усиленно бились обзаклад с моим партнером Чорли и любым желающим. Спорили, на какой будетоткрыт козырь, на масть, на "онер" и на "решающую взятку".

Первые две партии мы с Чорли выиграли без труда. Я заметил, что нашипротивники допустили несколько грубых промахов, и решил, что мы их заткнем за пояс. Чорли не преминул заявить об этом, словно мы играли не наинтерес, а ради того, чтобы отличиться друг перед другом. Немного погодя, когда мы выиграли еще одну партию, он снова стал бахвалиться.

Торговец свининой и его партнер начинали мало-помалу злиться.

- Не идет карта, и все! - с обиженным видом оправдывался последний.

- Что это за карта! - подтвердила касторовая шляпа. - Хоть бы разсдали что-нибудь путное. Ну, вот опять!

- Опять дрянь? - с мрачным видом осведомился его партнер.

- Хуже нельзя! Тут и на картофельные очистки не выиграешь.

- А ну, джентльмены! - вмешался мой партнер Чорли. - Нельзя ли безразговоров? Неудобно все-таки!

- Эх! - воскликнул торговец свининой. - Если на то пошло, хотите, явам свои карты открою? Все равно ни одной взятки.

И опять выиграли мы!

Это еще больше раздосадовало наших противников, и они предложили удвоить ставку. Мы согласились, и игра продолжалась.

Снова мы с Чорли оказались в выигрыше, и торговец свининой спросилсвоего партнера, согласен ли он повысить ставку. Тот поколебался немного, словно сумма показалась чересчур уж высокой, но в конце концов согласился. Нам, выигрывавшим раз за разом, тем более неловко было отказываться, и мы снова, по образному выражению Чорли, загребли всю казну.

Ставку опять удвоили и, возможно, продолжали бы и дальше увеличиватьв той же пропорции, если бы я наотрез не отказался играть на таких условиях. Я знал, сколько у меня денег, и понимал, что, если ставки будутрасти с такой головокружительной быстротой, а счастье вдруг переменится,я сяду на мель. Все-таки я согласился увеличить ставку до десяти долларов, и мы продолжали игру.

Хорошо, что мы вовремя остановились, потому что с этой минуты счастьеот нас отвернулось. Мы чуть ли не всякий раз проигрывали, и это приставке в десять долларов! Кошелек мой заметно съежился. Еще немного, и япроигрался бы в пух.

Мой партнер, который до сего времени играл хладнокровно, вдруг началгорячиться, проклинал карты и ту несчастную минуту, когда сел за этотпаршивый вист. То ли от волнения, то ли по другой причине, но играл онтеперь из рук вон плохо. Несколько раз с непонятной опрометчивостью скидывал не ту карту и делал неправильные ходы. По всей видимости, наши неудачи так обескуражили его, что он зарывался, играл все небрежнее и, казалось, совсем не думал, к каким плачевным результатам может привестиподобная невнимательность. Признаюсь, я удивился, так как всего час назад он на моих глазах с завидным спокойствием проигрывал в юкр куда более значительные суммы.

Я бы не сказал, что нам не везло. Карта нам шла неплохая, и несколькораз мы, несомненно, могли бы выиграть, если бы мой партнер проявилбольшее искусство. Но из-за его промахов мы продолжали проигрывать, ивскоре более половины имевшихся у меня денег благополучно перекочевало вкарманы Хэтчера и торговца свининой.

Вероятно, туда последовали бы и остатки моих капиталов, если бы нашвист не был прерван, и притом весьма загадочным образом.

Мы услышали вдруг какие-то возгласы, идущие, по-видимому, с нижнейпалубы, потом два пистолетных выстрела, словно на выстрел ответили выстрелом, и секунду спустя кто-то закричал:

- Господи, человека застрелили!

Карты выпали у нас из рук, каждый, вскакивая из-за стола, схватилсвою ставку, и игроки, и те, кто ставил на на них, и просто зрители все повалили к передним и боковым дверям салона. Одни побежали вниз,другие полезли на штормовой мостик, кто кинулся на корму, кто на нос, ивсе наперебой кричали: "Что такое? Что случилось? Кто стрелял?.. Убит?"А в этот шум еще врывался отчаянный визг дам, забившихся в свои каюты.Тревога, вызванная криком "Женщина за бортом", не шла ни в какое сравнение с теперешним переполохом. Но странно: ни убитого, ни раненого так ине удалось обнаружить. Не удалось отыскать и того, кто стрелял или хотябы видел стрелявшего. Выходило, что никто не стрелял и никого не застрелили!

Что все это могло означать? И кто же тогда крикнул, что кого-то застрелили? Никто ничего не знал. Чудеса, да и только! Осмотрели с фонаремвсе уголки и закоулки парохода, но нигде не нашли ни убитого, ни раненого, ни даже следов крови. Кончилось тем, что пассажиры посмеялись и решили, что кто-то над ними подшутил. Во всяком случае, так уверял торговец свининой, довольный, что на этот раз всех всполошил не он.

Глава XLIX. "ОХОТНИКИ" НА МИССИСИПИ

Тайна загадочного происшествия открылась мне задолго до того, какулеглась суматоха. Только я один да непосредственный виновник переполохазнали, что произошло на самом деле.

Когда поднялась стрельба, я выбежал под тент и перегнулся через перила. Мне показалось, что крики, предшествовавшие стрельбе, донеслись сносовой части нижней палубы, где помещались котлы, хотя выстрелы прозвучали как будто гораздо ближе.

Большинство пассажиров устремились в боковые двери и стояли теперь,сбившись в кучу, на палубе, так что я, окруженный непроницаемой завесоймрака, был здесь один или, во всяком случае, почти один. Несколько секунд спустя какая-то темная фигура оперлась на перила подле меня и дотронулась до моего локтя. Я повернулся и спросил, с кем имею честь говорить и чем могу служить. Мне ответили по-французски:

- Я ваш друг, мсье, и хочу оказать вам услугу.

- Мне знаком ваш голос. Так, значит, это кричали вы...