Чтение 11–й страницы книги ~Либретто для жонглера~

Помните, что избегать болезни не значит бояться ее.

Чайковский, великий из музыкантов, умер из-за того, что выпил стакан сырой воды.

Даже Христос, любимый из сыновей Бога, не стал прыгать с крыши храма, сколько дьявол Его ни подзуживал.

Он не пожелал искушать Господа, так почему же вы, сударь, непременно желаете этого?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Рок-н-ролл мертв

В который раз разоблаченная добродетель вновь торжествует, уютный обывательский рай восседает на облаках собственной непогрешимости. Благородный мильтоновский Герой повержен, Лестница оборвалась в супружеской постели. Завтра на работу. Кончено.

- Мы на кладбище?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Даная

Незрячие свидетели потопа нащупывают автотрассы твердь,

одни в безмолвных катакомбах ночи, где крылья птиц как высохшие листья,

сутулые от ветра чужестранцы, они бегут и топчутся на месте,

и жадно даты расстояний пьют.

Я видел, как Даная величаво, закрыв свой слух для ропота толпы, вошла в ворота замка.

Она легла в прозрачную постель и стала слушать менестрелей

дождя...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

I Tell You We Must Die

Не помню, что это был за день, я даже не вполне уверен, был ли это день, или это была ночь; вероятно, существует какой-нибудь способ установить это с точностью, но мне это безразлично.

Это не был какой-нибудь особенный день, никаких оркестров, знамений, похоронных маршей. Мы сидели и разговаривали.

И Элисса спросила вдруг: "Куда же мы все-таки идем?"

И я ответил: "Мы ходим и ищем на земле место, где похоронить себя".

Кажется, именно так я и сказал. И добавил что-то про Одиссея.

Она засмеялась, приняв это за шутку.

А я сказал: "Смерть - это не событие, смерть - это путь".

Я помню, как она воскликнула: "Но что же тогда жизнь!"

А я сказал: "Жизнь - это осуществление смерти".

Ее лицо омрачилось, но я не придал этому значения.

Я сказал: "Мы ищем исчерпать себя. Когда мы правы, мы ищем опровергнуть себя самих. В конечном итоге, наша жизнь - это акт самоуничтожения".

Теперь я думаю, что мне не следовало говорить это так нагло, с таким безжалостным пафосом, я должен был объяснить... Может быть, тогда все было бы по-другому...

Ведь известно, что все могло бы быть совсем по-другому!

Смысл движения иглы по пластинке не в том, чтобы достичь центра, а в том, что посредством этого движения производится музыка.

Почему я не объяснил ей этого?

Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша

Однажды на двор у курятника залетел журавль. Местные обитатели, курицы, обступили его со всех сторон и с любопытством стали разглядывать, он же, нисколько не смущаясь, напился воды и стал приводить себя в парадный вид.

- Куда это ты собрался? - спросила его самая бойкая из куриц. И журавль рассказал курицам о южных странах, о сказочных землях Короля Солнца, а когда он улетел, они, собравшись в кучу посреди двора, принялись наперебой обсуждать его рассказ.

- А почему бы и нам? Что мы, хуже? - сказала самая бойкая из куриц. - Чай, тоже птицы.

И остальные захлопали крыльями. "Полетим, полетим в теплый страны!" - кричали они. - "Полетим на юг!"

И вот они собрались в путь, поднялись в воздух, летят. Долго летят. Устали. Приземлились курицы, попили, перекусили, летят дальше.

А люди с изумлением смотрят на спятивших куриц, которые все как одна выбиваются из сил, хлопают крыльями, летая кругами вокруг курятника.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- А давайте порассуждаем о метемпсихозе! - предложил Скарамуш.

- Нет, - сказал я. - Рассуждать мы не будем.

- Отчего же так, сударь?

- Оттого, магистр, что время лекции еще не пришло.

- Вот как... - сказал Скарамуш со вздохом. - Ну что ж, воля ваша. Тогда неплохо бы рассказать какую-нибудь поучительную историю.

- Непременно поучительную?

- Непременно!

- И кто из нас будет рассказывать?

- Начинайте вы, а я все поставлю с ног на голову.

- Идет, - сказал я. - Вот вам история.

Ученый живет в доме, окруженном садом. В саду есть ручей, вытекающий из скалы...

- То есть, бьет ключ, - перебил меня Скарамуш.

- Да. Однажды, когда ученый читал, закрывшись в своем кабинете, к роднику подошла девочка, гулявшая в это время в саду, - внучатая племянница этого ученого. Она принесла раковину, которую нашла на берегу моря, и положила ее в родник, так чтобы вода струилась по ней - очень красиво. Постояла, полюбовалась и побежала играть, а раковину оставила в ручье. Тем временем ученый решил выйти прогуляться по саду. Вот он подходит к ручью - что такое? Откуда здесь эта раковина? Он достает ее из воды, разглядывает, недоумевает. Спешно возвращается в библиотеку, находит справочник и долго роется в нем, отыскивая нужное название. Находит. Читает описание. "Так", - говорит он себе. - "Так, это морская раковина. Значит..." - задумавшись, он начинает расхаживать по кабинету. - "Значит, этот ручей берет свое начало в море!" - заключает он победоносно.

Ура. Великое открытие.

- Теперь мораль, - напомнил Скарамуш.

- Не на все вопросы можно найти ответ в справочнике.

- Правильно задать вопрос - это уже кое-что, - закончил Скарамуш.

Из записок вундеркинда Лимонадуса

"Если бы я умел летать, я облетел бы весь мир, и когда я думаю об этом, мне становится грустно, и грусть моя безысходна. Если бы я не умел дышать, я бы давно уже задохнулся, и мысль об этом возвращает мне присутствие духа. Всегда-то мы недооцениваем доступные удовольствия и переоцениваем недоступные. Если бы было иначе, никто не позарился бы на Запретный Плод".

- Скажи, стиль - это очень важно? - спросила меня Элисса.

- Один мой знакомый вообразил, что он медная наковальня, и выбросился из окна. Но наковальня* - это не мой стиль, и благодаря этому, я три года жил на пятнадцатом этаже и так и не поддался искушению. Вот что значит разница в стиле!

- Летим, а?

- Кажется, летим. Ну да, точно! Летим.

- Вот дела. А куда, как вы думаете?

- Куда? Хм. Кажется... впрочем, дайте-ка проверю... так я и думал! Вниз.

- Вы сказали, вниз?

- Ну да, вниз. Точно.

- Дела... Так это что, падаем?

- Вроде как... Да.

- Падаем, значит. И что вы думаете?

- Что?

- Долго нам еще?

- Вы имеете в виду, долго ли нам еще падать? То есть, если я вас правильно понял, какова глубина этого... этой... Поживем - увидим.

- Поживем - увидим, вы сказали?

- Да, именно. Именно так. Поживем - увидим.

- А серьезно?

- "Le style c'est l'homme", - как сказал мсье Бюффон. "Стиль - это человек". А я бы сказал: "Le style c'est la livre" - "стиль - это и есть книга". У каждой страны, в которую ты приходишь, свой язык. И что бы ты ни писал на нем, ты будешь писать эту страну - ее природу, ее мифологию. И если ты попытаешься написать что-то другое, у тебя либо ничего не получится ...

- У меня-то точно ничего не получится.

- Ах, как вы любите перебивать, мадемуазель.

Она пожала плечиками со вздохом. Ах.

- Либо, - продолжал я, - ты все равно напишешь эту страну и никакую другую. Причем независимо от своего желания или нежелания; ты можешь хотеть что угодно, но... получится то, что должно получиться. Вообще, от желания художника зависит... почти ничего не зависит. Что может художник? Только лгать или не лгать...

- Время лекции еще не пришло, - напомнил Скарамуш.

- Это не лекция, магистр.

- Что же это тогда, и на что похоже, - сказал Скарамуш и недовольно поджал губы.

- Выпейте вина, - предложила Элисса.

- Садитесь и слушайте, - сказал я. - Хотите курить?

- Не хочу, - сказал Скарамуш и отвернулся к Элиссе. - Благодарю вас, мадемуазель.

- Итак... Я забыл, о чем я говорил.

- Неудивительно, - вставил Скарамуш.

- Элисса.

- О художнике и его стиле.

- Да. Искать нужно, вот что.

Скарамуш тихо сказал: "Браво", - и пробормотал что-то по-итальянски.

- Я хотел бы сказать еще пару слов о модернизме...

- Вы не по летам мудры, - заметил Скарамуш.

- Не по летам? - удивилась Элисса.

- Была одна дама, такая молодая, очень молодая, такая...

- Молодая, - подсказал я.

- Да-да, молодая. Она умела так говорить, и так... мм-м...

- Умела говорить, и что же?

- Да, вот я и говорю. Знала... ну обо всем она знала, например...

- Сколько у Юпитера спутников.

- И еще много другого...

- Сколько будет шесть-ю-шесть.

- Да, да, и пять-ю-пять, и... трижды три. Она говорила весь вечер... я слушал как зачарованный, да-да, я слушал и... как зачарованный. Она... между прочим, она очень убедительно доказала родство... музыки Queen и Чайковского. Да-да!

- И вы ей сказали... - начала догадываться Элисса.

- Вы умны не по летам, мадемуазель! - в восторге завопил Скарамуш.

- Ладно, - сказал я. - Я знаю. Все умные мысли были уже высказаны вундеркиндом Лимонадусом. Но ведь вы же сами, сукин вы сын, морили меня холодом на льду замерзшего озера и нудным своим голосом пели лекцию, по бумажке!

- Это был конспект, - запротестовал Скарамуш.

- По бумажке! - я был неумолим. - И даже очки для солидности нацепили, шут вы этакий.

- Без стекол, - Скарамуш покрутил головой, как бы призывая невидимых свидетелей. - Попрошу заметить без стекол!

- А теперь поглядите на него. Расселся, сытый, довольный, в тепле. В обществе прелестной из женщин, хочешь ему вина, хочешь, кури пожалуйста. И он же еще...

- Насмехаюсь, - сказал Скарамуш, склонив повинную голову. - Признаю. Но опять же, это смотря как посмотреть. Как посмотреть!

- Пойду поставлю чай, - сказала Элисса.

Мы остались одни.

- Покурим? - сказал я.

- Я лучше выпью.

Я открыл окно.

Падал снег.

И увидел Ланцелот рыцаря, бившегося с драконом, и дракон одолевал рыцаря и наносил ему раны, сам же был закутан в плащ, и меч рыцаря отскакивал от этого плаща, и удары его не причиняли вреда дракону. Ланцелот выхватил свой клинок и, подбежав к дракону, разрубил пряжку на его плаще; плащ упал на землю, и в тот же миг рыцарь вонзил свой меч в грудь дракону и поразил его. Дракон захрипел, рухнул на землю и стал биться в агонии, и из пасти его извергалась кровавая пена. Когда же дракон затих, рыцарь, обратившись к Ланцелоту, сказал: "Лучше бы тебе было не вмешиваться".

- Почему же? - сказал Ланцелот, подбирая плащ и с интересом разглядывая его. - Если бы я не вмешался, дракон бы тебя прикончил.

- И поделом, - сказал рыцарь. Он бросил свой щит и в изнеможении опустился на него.

- Может быть, - сказал Ланцелот. - Но мне не по душе волчья мораль.

- Теперь я должен биться с тобой, - тоскливо сказал рыцарь. - А я так устал, что вряд ли смогу одолеть тебя.

- Но зачем? - недоуменно сказал Ланцелот.

- Теперь этот плащ принадлежит тебе, я же поклялся добыть его.

- Вот как, - сказал Ланцелот. Он присел рядом с рыцарем, свернул плащ и бросил его на землю. - И что же это за плащ такой?

- Тому, кто укрыт им, не страшен никакой холод, - объяснил рыцарь.

- Но зима уже кончилась, - улыбнулся Ланцелот.

- Да, но до рассвета еще далеко.

- Я знаю дом, где мне будут рады сегодня. Возьми этот плащ, тебе он нужнее.

- Я не принимаю подаяний, - гордо сказал рыцарь. - Я не нищий, я воин, и только в бою...

- Да брось ты выпендриваться, - оборвал его Ланцелот. Он достал из кармана пачку сигарет и протянул рыцарю. Тот взял одну и кивнул. Они закурили.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Он позвонил в дверь. Ему открыли и уставились на него с опаской из темной прихожей, из-за косяка кухни, из комнаты, дверь туалета приоткрылась, и из нее высунулась чья-то голова и тоже уставилась на него. Он не узнавал никого из этих людей.

Он взял в руку ремень и стал хлестать им чужаков, и с визгом они бежали от него прочь, и он захлопнул за ними дверь.

Он остался один.

Он сидел на кухне и курил сигарету за сигаретой.

А потом пришел наместник и сел на табуретку напротив него.

- Кто ты такой? - спросил он Ланцелота. Ланцелот отмахнулся.

Они молчали. А потом Ланцелот сказал: "Я ухожу".

- Прощай , - сказал наместник.

- Прощай, - сказал Ланцелот.

Он вышел из квартиры, спустился на лифте, и выйдя из подъезда, побрел по улице.

Он прошел два квартала и только тогда понял, что заблудился.

Он понял, что заблудился. Он знал, что нельзя вернуться на дорогу, которую потерял; никто не возвращается, сделав шаг назад или в сторону. Никто не возвращается той же дорогой. И была ночь, и до рассвета было еще далеко, и он понял, что не может идти дальше. Он увидел, как потянулись к нему тени, как зашевелились их щупальца. Он вошел в телефонную будку, снял трубку с рычага и набрал номер. Когда ему ответили, он сказал: "Я сейчас приеду".

И женщина ответила ему: "Приезжай".