изолированный двор практически безлюден, а оба сторожа сидят в стеклянной
кабинке.
Спустившись, Ласковин пешком, чтобы размяться, прошелся до Театральной площади,
где купил в киоске небольшой зонт, а по соседству - букет вялых гвоздик.
Оснастившись подобным образом, он вернулся на Мастерскую и пристроился в
подворотне напротив. Цветы объясняли, почему молодой человек толчется на одном
месте, а зонт при необходимости скрывал лицо. Со временем он придумает более
серьезную маскировку, а пока сойдет и это.
Около двух начали возвращаться "рейдеры". Теперь ворота открывались не сразу.
Сначала из калитки появлялся один из "вахтеров", проверял, кто пожаловал. Да,
основательно припугнул их Ласковин. Эх, самое время смотаться из города... на
полгодика. Долг он, можно считать, вернул. Дал понять, что наезд на казалось бы
беззащитного человека может обернуться оч-чень неприятным образом. Да, пожалуй,
в этом они в расчете. Но кто сказал, что Ласковин должен рассчитаться за одного
Витьку Гудимова? Нет, это был не просто возврат долга. Это было то, что
Зимородинский называл "вызов". Поэтому Андрей не уедет. И он будет бить до тех
пор, пока противник не попросит пощады. Или пока не доберется до самого
Ласковина, что более вероятно. Но думать об этом не хотелось.
Андрей выбросил в урну цветы, сложил зонт, потому что снегопад кончился, и
направился к площади Тургенева.
Андрей в прямом смысле этого слова наткнулся на него, не дойдя каких-нибудь
десяти метров до угла Канонерской и Маклина. И тоже не сразу узнал. Задумался.
Лишь через пару секунд он опознал в парне, которого толкнул, Приземистого,
Коляна. Наверное, Андрей вспомнил бы машину, но примелькавшаяся уже белая дверца
была распахнута навстречу тому, кто подал вчера Ласковину стакан водки. Стакан,
чей звон обозначил конец мирной жизни Андрея.
Приземистый, нагрузившись грудой черных и зеленых жестянок с пивом, пересекал
тротуар прямо перед Ласковиным. И двигался так, словно других людей просто не
существует. Ласковин же существовал. И даже не подумал приостановиться, без
всякого почтения оттолкнув низенького коренастого парня, "подрезавшего" ему
дорогу. Тот от неожиданности выронил половину банок.
- Твою мать! - заорал он, глядя, как прыгают в грязи булькающие цилиндры. - Бля,
мудак!.. - Тут он поднял глаза на Ласковина и замолчал. А потом выпустил и
остальное пиво, чтобы, как маленький танк, ринуться на Андрея.
Ласковин рефлекторно ушел в сторону, пропустив Приземистого справа, и так же
рефлекторно выбросил ногу. Колян, споткнувшись о его ботинок, плюхнулся в черную
слякоть, проехался по тротуару, гоня перед собой омерзительную волну, и с
идеальной точностью вошел между ног дородной женщины в белой шубе с огромной
сумкой в руке. Тут движение Приземистого завершилось, потому что женщина, ахнув,
села ему на спину, а сумка ее, черный монстр на параличных от рождения
колесиках, с маху обрушилась на затылок Коляна, вплющив его физиономию в зимний
петербургский коктейль<$FСлякоть, жидкая грязь, песок, соль и немного собачьего
дерьма в качестве специи.>.
Андрей был настолько заворожен этим зрелищем, что забыл о тех, кто сидел в
машине. Один из них, еще не зная, с кем имеет дело, выскочил наружу и,
размахнувшись, без затей влепил Ласковину по уху.
Удар отбросил Андрея назад, оглушил и едва не опрокинул на землю. Следующий удар
разохотившегося "тобольца" мог бы разом завершить историю Ласковина, но вовремя
подкатившаяся бандиту под ноги банка голландского пива испортила великолепный
замах, и внушительный кулак впустую продырявил воздух. Ласковин, все еще
"плывя", выбросил вперед зонт, угодивший в грудь нападавшего. От сотрясения зонт
раскрылся, полностью перекрыв "тобольцу" обзор. Андрей же, немного очухавшись,
пнул бандита в колено. Тот взвыл и схватился за пораженное место. Раскрытый зонт
помешал Ласковину зафиксировать успех, зато боковым зрением он поймал третьего,
заходящего слева. Этот появился на арене с небольшой задержкой не потому, что
правила жанра требовали строгого поочередного нападения, а в силу специфики
двухдверных автомобилей. С каждой стороны одновременно может выйти только один
человек.
Поймав третьего, Ласковин выпустил зонт и вогнал правый каблук в пропитанную
алкоголем печенку бандита, после чего точным ударом в висок уложил удальца в тот
же слякотный коктейль.
Оставался еще один бандит, как раз в этот момент выбравшийся из машины. И он,
единственный из всей компании, разглядел, с кем имеет честь, до начала боевых
действий: то же лицо в том же обрамлении - три бойца, вырубленные за несколько
секунд.
Четвертый не был героем. Нырнув обратно, он рванул с места, и "восьмерка",
взмахнув дверцей, как подраненная птица - крылом, умчалась к заветному гнезду на
Мастерской.
С глубочайшим удовлетворением Андрей влепил оицки в ухо второго, присоединив его
к группе "купающихся". Именно в этот момент кто-то истошно завопил "милиция!", а
некий не в меру усердный дедок сделал попытку прихватить Ласковина за локоть.
Андрей увернулся, шагнул к дородной даме, все еще восседавшей на приземистом
Коляне, как Мурза на ишаке, и, подав руку, помог ей подняться. Потом поднял
сумку (надо же, килограммов на двадцать, не меньше!) и протянул хозяйке.
- Спасибо, молодой человек! - поблагодарила дама и тут же испустила
инфразвуковой вопль, увидев, во что превратилась ее шуба.
Продемонстрировав десятку собравшихся зевак, кто есть кто, Андрей поднял зонт,
сложил его, стряхнул и, протиснувшись между прыщавым парнем и замотанной в
тряпье бабкой, покинул сцену. Зрители не очень огорчились. Им осталась дюжина
банок пива, полураздавленный Приземистый и пара его приятелей, художественно
раскинувшихся в грязи.
Прыгнув в очень кстати подвернувшийся трамвай, Андрей доехал до площади Репина,
перебрался через Фонтанку, по пути воткнув зонт в звено чугунной цепи на мосту,
и, уже на углу Рижского и Старопетергофского поймав тачку, доехал до
"Горьковской". По дороге обдумав случившееся, Андрей решил, что он болван. Но
болван удачливый.
Оказавшись на Кировском, из первого же закрытого телефона-автомата Андрей
позвонил в офис и, слегка изменив голос, попросил к телефону Абрека.
- Ласковин, - представился он, когда телохранитель шефа взял трубку. Он
проигнорировал то, что телефон может прослушиваться. Кто, кроме бывших
диссидентов, думает об этом в России?
- Ласковин! Что слышно в Датском королевстве?
- Что слышно? Слышно, Андрюха! Хорошо слышно! Петрович с утра скулит в трубку.
"Тобольцы" посулили ему крутой разбор, но он отбрехался, жучара! Ты теперь у
Коня первый враг, усек? - И хохотнул.
- Усек, - сказал Ласковин. - Чего ржешь?
- А? Да тут он мне одну бумажку подсунул, еще одну бумажку, улавливаешь? Адреса
кое-какие. Звякни мне вечерком после девяти сюда, в контору, потрендим!
- Давай сейчас, - сказал Андрей. - У меня радиотелефона нет! - Перебросил трубку
к другому уху и зашипел от боли.
- Ты что? - насторожился Абрек.
- Так, пустое. Давай диктуй.
- Нет, Андрюха, извини. Сейчас нельзя, ушей много. Позвони вечером, как сможешь.
- Хрен с тобой! - буркнул Ласковин, убирая записную книжку.
- Дал ты им просраться, - произнес Абрек с неопределенной интонацией. - Свидимся
- расскажешь?
- Когда свидимся?
- А вообще... Андрюха, ты, конечно, крутой, но валил бы к финикам! Или в
Магадан. Хрен с ними, с адресами. Конь, он хитрожопый, а тебя убьют. Я Гришку
знаю. И Крепленого знаю. Братан на него батрачил, пока на зону не попал.
Крепленый, он всех подымет, а тебя найдет. А найдет... не дай Бог. Вали,
Андрюха, ты же им и так вставил по самый корень! Вали, не думай!
- Ладно, - ответил Ласковин. - За совет спасибо. Кончили разговор, Абрек.
Вечером позвоню.
- Тупой ты, Ласковин, как баран! - сердито сказал телохранитель. И бросил
трубку.
Андрей пожал плечами: этот человек был похож на водителя, одной ногой
нажимающего на тормоза, другой - на газ. Но разве он сам не ощущал в себе
подобной раздвоенности? Хотя он, Андрей Ласковин, знал: его собственная
двойственность имеет под собой вполне реальные основания. Внутри него вот уже
десять с лишним лет обитал другой человек. И только твердое желание самого
Ласковина Андрея Александровича, двадцати девяти лет, обладателя диплома о
высшем образовании, коричневого пояса каратэ-до, гражданина Российской Федерации
и хорошего парня, держать этого, второго, там, глубоко внутри, помогало первому
избежать психушки. Но и вопреки этому желанию тот, второй, ухитрялся напоминать
о себе ночными кошмарами... или совершенно нелогичными действиями. А может быть,
Андрей с такой легкостью бросил на весы свою жизнь еще и потому, что
догадывался: рано или поздно тот, второй, выберется наружу?
Первый раз это произошло двенадцать лет назад.
- Помягче работайте, помягче, - напутствовал их сэнсэй. - Не забывайте, что все
мы в одной школе. Вот когда мы будем встречаться с Варамой... А сейчас
поаккуратнее. Техника, я хочу посмотреть вашу технику...
Это был не их сэнсэй. Зимородинский стоял рядом с непроницаемым лицом отощавшего
Будды. Он был кое-чем обязан говорившему. Поэтому молчал. Нет, не поэтому, а
потому, что говоривший был превосходным бойцом, хотя и иным, чем Вячеслав
Зимородинский. Бойцом другого типа и стиля. Но бойцом Божьей милостью. Гением. А
если ты гений, то можно остаться лучшим, даже если любишь водку, женщин и
хорошие американские сигареты. И деньги. Да, можно оставаться великолепным
мастером, но... как долго?
- Уровень чудан - легкий контакт, уровень джодан - легкий контакт маваши и
уромаваши, все остальное только обозначать, обозначать, понятно?
Понять его можно. Если будут серьезные травмы, отвечает он, "большой сэнсэй",
глава школы, а не Зимородинский или нанесший травму ученик.
Андрей догадывался, о чем думает его учитель. И понимал, что "большой сэнсэй"
беспокоится не зря. Группа Гриндина считалась жесткой. А технику Зимородинского
вообще называли "реальной". Не дай Бог, ученики начнут выяснять, чей стиль
круче!
Херберт Фрэнк
Панов Вадим
Афанасьев Роман
Роллинс Джеймс
Доставалов Александр
Шилова Юлия