Чтение 11–й страницы книги ~Право на месть~

Это была уже не просьба - требование.

- В смысле? - Зимородинский прекрасно понимал, о чем говорит его ученик. Но
еще не настало время ответа.

- Разве в слове "убивать" - несколько смыслов? - спросил Ласковин.

Зимородинский покачал головой.

- Ты можешь сломать кость. Или свернуть шею, - сказал он. - Или пробить
череп. Ты можешь задушить или проткнуть горло. Все это приведет к смерти. Ты
можешь убивать руками, или нунчаку, или из пистолета, который таскаешь под
мышкой, - он усмехнулся. - О чем ты просишь?

- Я прошу... - Андрей говорил медленно, подыскивая слова, - я говорю об
умении убивать, не ломая костей, не кулаком и не пулей. Ты знаешь, о чем я1

- А ты знаешь? Андрей пожал плечами:

- Думаю, что нет.

- Но просишь?

- Ты знаешь! - твердо ответил Ласковин.

- Я должен подумать, - произнес Зимородинский. - Можешь сказать, что тебя
надоумило?

- Считай, что было озарение, - ответил Андрей.

- Хорошо, - сказал Вячеслав Михайлович. - Приезжай сюда сегодня в
одиннадцать вечера. Я дам ответ.

"И было ко мне слово Господне: сын человеческий! Были две женщины, дочери
одной матери, и блудили они в Египте, блудили в своей молодости; там измяты
груди их, и там растлили девственные сосцы их. Имена им: большой - Огола, а
сестре ее - Отолива. И были они Моими, и рождали сыновей и дочерей; и
именовались: Огола - Самариею, Оголива - Иерусалимом. И стала Огола блудить от
Меня и пристрастилась к своим любовникам, к Ассириянам, к соседям своим,
одевающимся в ткани яхонтового цвета, к областеначальникам и градоправителям, ко
всем красивым юношам, всадникам, ездящим на конах; и расточала блудодеяния свои
со всеми отборными из сынов Ассура, и оскверняла себя всеми идолами тех, к кому
ни пристращалась; не переставала блудить и с Египтянами, потому что они с нею
спали в молодости ее, и растлевали девственные сосцы ее, и изливали на нее
похоть свою. За то Я и отдал ее в руки любовников ее, в руки сынов Ассура, к
которым она приластилась. Они открыли наготу ее, взяли сыновей ее и дочерей ее,
а ее убили мечом. И она сделалась позором между женщинами, когда совершили над
нею казнь.

Сестра же ее, Оголива, видела это и еще развращеннее была в любви своей, и
блужение ее превзошло блужение сестры ее".*

* Иезекииль, гл. 23, ст. I - П. • 86

- Какой гость! - проговорил Смушко, откладывая Библию. - Милости просим!

Отец Егорий, открывший глаза, когда его староста прекратил чтение, медленно
качнул головой.

- Здравствуй, - сказал он.

- Здравствуйте, отец Егорий, - ответил Андрей. - Вот проведать вас решил.
Извините, что так поздно...

- Да уж не рано, - проговорил Потмаков. - Второй час ночи. Но мы, как
видишь, не спим, бодрствуем.

- Кушать хочешь? - спросил Смушко. - Супчик есть постный, огурчики. Поешь?

- Поем, - согласился Андрей. Последний раз он ел восемь часов назад. Смушко
направился на кухню, и Андрей вышел вместе с ним. Ему почему-то трудно было
оставаться наедине с отцом Егорием.

- Что не спите так поздно, Григорий Степанович? - спросил Андрей.

То, что бодрствует Потмаков, - обычное дело, но Смушко, заботясь о
здоровье, старался ложиться раньше полуночи.

- Из-за него, - ответил староста, понизив голос, словно Игорь Саввович мог
его услышать через две двери, __ Видения у него... страшные. Боюсь я.

- И что он видит? - так же, почти шепотом, спросил Андрей.

- Не говорит, - огорченно проговорил Смушко. - На, возьми свой суп! -
сказал он, вынимая тарелку из микроволновой печи. - И пойдем туда. Не хочу его
одного оставлять... Как бы нам не потерять его, Андрюша! - прошептал с печалью и
тревогой.

- Может - врача? - предложил Ласковин.

- Какое там! Он ведь и сам, можно сказать, доктор. Был. Не согласится. Нет,
постой еще минутку! Я думаю, тебе нужно к нам переехать! Поддержишь его!

- Не похоже, что он мне рад, - сказал Андрей.

- Неважно!

- Я подумаю, - проговорил Ласковин. - Может быть, вы и правы.

Спустя час, когда Андрей уходил, он все еще не был уверен, что посещение
его порадовало Потмакова. Если да, то отец Егорий никак этого не показал.

Видя, насколько истончилось лицо иеромонаха, он понимал тревогу Смушко.

Если бы Андрей мог надеяться, что, будь он рядом, это поможет отцу Егорию,
то немедленно оставил бы свое Дело и переселился к нему вместе с Наташей. Но
надежда на это была слабая.

Состояние Потмакова здорово испортило Ласковину настроение. Даже то, что
Зимородинский принял его просьбу и сказал "да", не облегчало его мыслей. К
Наташе он вернулся мрачный и злой. К счастью, девушка уже давно спала, и
Ласковин не заразил ее своим состоянием.

К утру тяжесть ушла. Ласковина ждала работа, а жизнь кажется легче, когда
светит солнце и птичий звон врывается через открытую форточку.

"Доброе утро! - мысленно поприветствовал Андрей Наташину прабабушку. -
Кажется, я опять проспал до обеда?"

Глава восьмая

У МАЛЬЧИКА были разные глаза. Когда на них падал свет лампы, они
становились матовыми. Матово-голубым и матово-желтым. Вернее, золотистым. Как
сплав золота и серебра.

"Кажется, он называется - электрон? - подумал отец Егорий. - Или нет?"

- Что мне сказать, чтобы тебя утешить? - спросил мальчик.

Сегодня он не был похож на ангелочка. Детское личико портил большой
крючковатый клюв. Как у совы.

Когда мальчик говорил, клюв открывался и закрывался Только к речи это не
имело отношения.

Отец Егорий лежал на кровати, накрывшись по горло одеялом. Белый круг света
упирался в книжную полку. На полке и сидел мальчик. Отец Егорий забеспокоился:
крючки не выдержат - полка упадет на пол. Страх: если это случится, значит,
мальчик действительно существует.

- Я тебя люблю, - сказал мальчик и потер ладошку о ладошку.

На руках его - детские рукавички, красные, с меховой опушкой.

На руках? Если там - руки.

- Скоро, скоро, - говорил мальчик, - мы снова будем вместе. И нам будет
легко. А сейчас нам трудно. Потому что ты - слишком большой. А скоро станешь
маленьким. Вот таким!

Мальчик показал, разведя ладошки.

Отец Егорий помалкивал.

- Нет, ты меня не любишь! - обиженно сказал мальчик. - Может, тебе он не
нравится? - дотронулся до широкого, изогнутого книзу клюва. - Не нравится?
Хочешь, я уберу?

И провел рукавичкой по лицу.

Клюв исчез. На детском личике зияла влажная воспаленная рана. Будто кто-то
клещами вырвал ребенку вое и верхнюю губу.

Отец Егорий отвернулся.

- Ax прости, - извинился мальчик. - Больше не буду. Посмотри на меня! Ну
пожалуйста!

Отец Егорий послушался. Знал: так или иначе он заставит смотреть.

Личико ангелочка теперь ничто не уродовало. Так было еще страшней.

"Что он задумал? " - насторожился отец Егорий.

Мальчик испытующе глядел на него. Матовые глаза казались незрячими.

"Холодно", - подумал отец Егорий.

- Замерз? - обрадованно спросил мальчик. - Ты замерз? Хочешь, погреемся?

Он ловко соскочил на пол.

Лампа у изголовья, раструб на гибкой опоре, сама повернулась вслед за ним.
Как пиявка.

- Костер? - предложил мальчик.

Он выхватил с полки толстую книгу и начал проворно выдирать из нее листы.
Вырвет, сомнет, бросит? Рукавички, с виду неуклюжие, нисколько ему не мешали.

- А помнишь, - говорил мальчик, - тебе было шесть, и мы сбежали из дому. И
жгли ночью костер у залива. Большой костер, помнишь? Здорово, да?

Мальчик сбросил рукавичку. Отец Егорий не успел увидеть, что под ней. Рука
оказалась за пределами светового круга. Зато он услышал, как чиркнула спичка.

- Не надо! - не выдержал отец Егорий.

"Нельзя возражать! Нельзя! Ни спорить, ни возражать. Только хуже будет ".

-Почему? - с невинным удивлением спросил мальчик. - Сейчас будет тепло. Мы
согреемся. Ты и я. А потом все кончится. Разве ты не хочешь, чтобы все
кончилось?

- Не хочу! (Молчи! Молчи!) Нет, хочу, но не так, чтобы...

- Не бойся, Горша! - нежно произнес мальчик. - Доверься мне, и будет
хорошо. Смотри, как красиво!

Бумажный костер пылал. Залах дыма щекотал ноздри отца Егория.

Свет пламени озарил мальчика целиком: детская фигурка, сидящая на полу с
поджатыми ногами.

- Ты же любишь свет? - произнес мальчик. - Будет много света. Ты сам
станешь светом. Подумай, как хорошо!

Рукавички снова были на нем.

"Что там, под ними?" - с болезненным любопытством думал отец Егорий.

Костер разгорался все ярче. Мальчик быстро подкидывал в него бумагу - так и
мелькали красные рукавички.

К запаху дыма прибавился смрад горящей краски - занялся пол. Лак на изножье
кровати пошел пузырями. Но отец Егорий под толстым одеялом еще не чувствовал
жара.