Чтение 11–й страницы книги ~Окаянный груз~

Что ж за тряска?

Студиозус повел глазами вправо, влево и тут лишь сообразил, где находится. Темные кроны ясеней убегали назад по обе стороны от дороги, а прямо над головой скалилась серая с лысиной морда коня.

— Оклемался! Глазами моргает! — донесся довольный голос.

Юржик Бутля?

Точно. Он.

Ендрек вспомнил события прошлой ночи, нащупал руками дерюжные мешки под спиной и задом, плащ, которым его накрыли малолужичане. Попытался сесть.

— Лежи уж. — Пан Юржик нагнулся с седла. — Ты как?

— Да ничего... вроде, — ответил медикус.

По другую сторону от телеги фыркнул вороной жеребец Меченого.

— И как тебя угораздило, парень, а?

Ендрек пожал плечами.

Что скажешь?

Думал удрать, опередить и выдать приближение отряда Войцека сторонникам Жигомонта. Если называть вещи своими именами, предал. А они выручили, когда беглец-неудачник сам попал в переделку, из которой и не надеялся живым выйти.

Что ответишь?

— Чего в лес понесло на ночь глядя? — удивленно проговорил Юржик. — К лешачихе свататься?

Студиозуса аж передернуло при воспоминании о водяницах. Их воняющих псиной, заросших шерстью грудях, цепких, словно стальные клещи, пальцах. Он хотел сказать: «Нет, не к ним», но телегу подбросило на очередном ухабе, и Ендрек клацнул зубами, прикусив язык. Скривился, едва не взвизгнул.

— Ладно уж, — махнул рукой Войцек, — лежи. В дороге не поболтаешь. А останавливаться нельзя. Могут гнаться.

Он толкнул коня шпорой и обогнал повозку.

Ендрек упрямо скинул плащ и попытался сесть. И так хлопот доставил своим побегом, нечего еще выпрашивать заботу, как за младенцем.

Сесть удалось не с первого раза. На ноги навалилось что-то тяжелое. На его вопросительный взгляд пан Юржик коротко бросил:

— Шилодзюб. И Пиндюр.

— Что?

— Что слышал. Пиндюра из арбалета свалили, когда сматывались уже. А Шилодзюба саблей распластали. Еще в замке. Эх, парень... Спустить бы тебе штаны да ремнем, ремнем!

— Как же так?! — Ендрек схватился за голову. — Из-за меня?

— А то из-за кого? Хмызу плечо ожгли. Граю руку оцарапали, но то ерунда. А пану Стадзику бельт вскользь головы прошел — кровищи натекло... Да и у меня все болит. Задом седла коснуться боязно.

— Как же так?! — повторил медикус. — Погибли...

Сознание отказывалось принимать услышанное. Хитро щурившийся, хоть надо, хоть не надо, Шилодзюб — один из трех мародеров-простофиль, мечтавший скорее заслужить прощение и вернуться в родное село Пиндюр. Ендрек как наяву увидел его льняной засаленный волос, косивший в сторону глаз и обгоревший на солнце, блестящий нос.

Из-за его глупости погибли люди. Его невольные спутники, которых он, в своей учености, презирал, считал глупцами за приверженность князю Янушу, не пожалели жизней. Не задумываясь, бросились спасать заносчивого студиозуса.

А смог бы он поступить так же?

Броситься на помощь товарищу, не задумываясь и не рассуждая...

Ой, вряд ли... Начал бы искать повод отсидеться за чужими спинами, сказался бы больным или стал бы жаловаться на плохую выучку.

А Пиндюр жаловаться не стал. Хотя едва ли успел овладеть оружием лучше студиозуса. Кметь есть кметь. Привычнее к косе, чем к сабле.

Пиндюр пошел спасать его и погиб.

Интересно, остались ли у погибших товарищей семьи — дети, жены, старики-родители?

Ендрек поймал себя на мысли, что впервые подумал о малолужичанах, как о товарищах, а не просто как о навязанных злой судьбиной попутчиках.

Как же так вообще могло случиться?

Приверженцы Золотого Пардуса, борцы за шляхетские свободы и вольномыслие, едва жизни его не лишили, а сторонники Белого Орла — мракобесы и ретрограды, слуги князя-казнокрада — вытащили.

«Лучше б мне на той раме остаться!» — Ендрек в сердцах стукнул кулаком о коленку.

— Не бери в голову, парень! — по-своему истолковал его порыв пан Юржик. — Все под Господом ходим. Он дал жизнь, он и взял. Может, им еще повезло, а?

Медикус не ответил. Уселся в трясущейся телеге, сгорбив плечи и понурив голову.

— Эгей, пан сотник! — проскакал мимо Грай на буланом. — Надо дневку делать. Кони не выдержат!

И правда, большинство скакунов дышали хрипло и с натугой. Глаз юржикова серого покраснел и бегал туда-сюда, словно безумный.

— В лес! — взмахнул плетью пан Шпара. — В лес. Грай!

— Я!

— Останешься. Поглядишь за дорогой. Найдешь нас потом?

— А то?

— Вот и давай!

Кавалькада свернула вправо и, проломившись сквозь подлесок, нырнула под прохладную сень.

В лесу кони перешли на шаг.

Теперь смотреть на них стало еще жальче. Понуро опущенные головы, исполосованные белой пеной шеи, несколько лошадей, как заметил Ендрек, сильно хромали.

— Напрямую ломились, — обернувшись через плечо, пояснил сидевший на передке телеги Квирын, в тюрьму Берестянки он попал за то, что обжуливал доверчивых покупателей, заключая по шинкам сделки под честное слово. — Вот ноги и побили.

Ендрек покивал, хотя и не представлял, через что можно так ломиться, чтобы коням ноги покалечить. По бурелому удирали, что ли?

Наконец ехавший в дозоре пан Гредзик Цвик крикнул, что есть ручей и можно останавливаться.

Все спешились. Ендрек, тяжело перевалившись через бортик телеги, тоже соскочил на землю. От внезапно накатившей слабости припал на колено.

— Эй, студиозус, ты как? — участливо поинтересовался пан Юржик.

— Спасибо. Ничего.

Ендрек прислушался к своему телу. И правда, ничего. После таких приключений он должен умирать от усталости, чувствовать каждую связку, каждый мускул, а ничего... В самом деле, ничего!

Неужели изнеженный студиозус втянулся в походную жизнь настолько, что держится лучше закаленных во многих стычках бойцов? Он ведь не мог не видеть, как пошатнулся и придержался за седло Хватан, как пан Стадзик, бросив повод на руки Глазику, сел у дерева, уронив голову на руки.

А раз он чувствует себя лучше других, нужно этим пользоваться.

— Пан Юржик, — медикус выпрямился и приосанился, — а где моя сумка с травами? Полотно на перевязку тоже...

— Да тут все, — усмехнулся шляхтич, извлекая из телеги плотно набитый мешок. — Давай, лекарь, давай.

Тем временем падающие с ног от усталости люди отшагивали коней, которые хрипели, шумно поводили боками и рвались к ручью. Еще бы! Если даже нечувствительный нос Ендрека ощущал близость холодной свежей воды, то коням, проскакавшим прошлые полдня и ночь, каково?

Студиозус подошел к возящемуся с костром Самосе, протянул дубовой коры в мешочке:

— Завари.

Бывший реестровый сверкнул глазами на него, но смолчал. Но даже выбранись он последними словами, Ендрек бы его понял и простил. Не каждый день теряют друга, да еще из-за какого-то студиозуса выговского.

Что ж, студиозус не станет чиниться или выказывать неблагодарность. Пускай даже ругают. Теперь никто не сможет заставить его бросить выполнять свое дело — лечить людей.

Ендрек зачерпнул котелком воды и направился к пану Стадзику. Рану на голове следовало промыть и перевязать.

* * *

Смеркалось. Костер догорал, но ровный, багровый жар от углей еще в силах был осветить усталые, озабоченные лица малолужичан. Сбоку, рядом с кострищем, чтоб не остывал, пристроили котелок, о которого шел легкий пар.

Дневка постепенно переходила в ночевку.

Хватан щурился и тыкал палочкой в остывающие угли, поднимая фонтанчики искр. Грай клевал носом, баюкая подраненную руку. Простоватый Гредзик Цвик напевал грустную песенку о панночке Марыльке, которая не спешит к нему на свидание в вишневый сад.

Пан Войцек покачал головой сокрушенно:

— Со-о-овсем плохо дело, односумы. У Издора конь охромел — раз. Под паном Стадзиком раненый — два. Да Ендрек у нас теперь безлошадный.

— Угу, угу, — кивнул Хватан, прихлебнул отвара листьев земляники прямо из котелка. — Троих на телегу посадим — еще один конь загнется, дрын мне в коленку.

— А что, сильно охромел у Издора конь-то? — Пан Гредзик почесался под мышкой.

— Сильнее некуда. Я думал, еще на тракте свалится, — твердо ответил порубежник.

— Дык... Похоже, сухожилие потянул, — добавил Грай, смущенно разглядывая повязку на запястье. Как ни отказывался урядник, но Ендрек настоял на том, чтоб рану промыть и замотать. От заразы и просто на всякий случай. — Плюсна напухла и горячая. Оно можно и полечить, дык некогда.

— Верно. Некогда, — согласился Меченый. — И так отстаем. П-прибудем последние, я от позора сгорю весь.

— Как ни крути, а коням отдохнуть надо. — К костру приблизился пан Бутля. — Дневка с ночевкой в самый раз.

— Так кто спорит, дрын мне в коленку?

— Са-а-адись, пан Юржик. Что студиозус наш?

— Умаялся. Дрыхнет. — Бутля засунул пальцы под шапку, с наслаждением поскреб лысину. — Когда уже до бани доберусь... Он ведь, пан Войцек, почитай, половину отряда перелечил. Как с цепи сорвался.

— Известно, что с цепи, — скривился Хватан. — Жигомонтов подпевала. Выслужиться хочет.

— Ага, — едва не сломал челюсть в поистине королевском зевке Юржик, — перед тобой, перед Граем, передо мной. Это ему так пригодится!

— Все едино, не верю я ему! — Молодой порубежник пристукнул кулаком по колену. — От нас удрал? Удрал. К жигомонтовцам перебежал? Перебежал...

— Дык, это... — вмешался Грай. — Не перебегал он. Отчего да почему от нас убег — не скажу, не знаю потому как. Но и они его на поляне подобрали. Там, где водяницы.

— То есть налицо случайность! — поучительно поднял палец вверх Бутля.

— Оставь, Хватан, — насупился пан Войцек. — Парню досталось — не приведи Господь. Сам знаешь, к Мржеку в лапы угодить...

— Да уж. Точно, — легко согласился Хватан. С Войцеком он не спорил никогда. — Мрыжек — зверь.

— Что он там творил? — задумчиво проговорил пан Юржик. Снова зевнул. — Ясен пень, что чародейство, а вот на кой ляд?

— Од-д-дно сказать могу. — Меченый подергал левый ус. — Двух зайцев мы убили. И своего товарища от лютой смерти спасли, и чародейство Мржеку перегадили.

— Мрыжеку подгадить — это святое, — кивнул Хватан.

— Да. Много я о нем слышал, — согласился пан Юржик. — Жаль, что живым ушел.

— Э-э-э-это неизвестно еще кто от кого ушел. Он от н-н-нас или м-мы от него.

— Эх, нам сюда хоть бы полсотни наших порубежников... — мечтательно протянул Хватан.

— П-пустая болтовня, — резко осадил его Меченый. — Чует мое сердце, наши дорожки еще пересекутся. А сейчас не о том думать надо.

— Ясен пень, о конях... — Бутля снова потер лысину, зевнул. — Эх, сгонять бы в тот застянок, про который Грай говорил... Грай, а, Грай!

— А! Чего? — вскинулся задремавший было порубежник. — А, застянок... Дык, я ж точно не знаю. Слыхал из кустов, как проезжали шляхтичи. Похоже, прямиком из Выгова, с торгу. И до дому недалече оставалось... А точно не скажу.

— Да ясен пень, что недалеко! — воскликнул пан Юржик. — Эх, горелки бы прикупить!

— Тьфу на тебя, пан Юржик! — возмутился Гредзик. — Тут кони не ровен час падут, пеше бегать придется, а у него горелка на уме.

Сам пан Гредзик о горячительных напитках отзывался с недавнего времени, а именно, с тех пор, как за пьяный дебош с кровопролитием в шинке угодил в Берестянскую тюрьму, крайне пренебрежительно и божился, что ни капли в рот не возьмет до самой смерти.

— Да прямо! — не сдавался пан Бутля. — Горелка еще никому не повредила.

— А и не помогла никому. Точно, — подвел итог сотник. — Эх, коней бы в том застянке прикупить, если хозяева согласятся.

— Коней? — встрепенулся Хватан. — Было б здорово!

— Т-точно. Т-только у нас серебра кот наплакал. На одного коня не наскребем, не то что на трех. Да и выговор малолужичанский не спрячешь, не затрешь. А нас тут не любят. Иль забыли, что мы все разбойники уховецкие?

— Студиозуса послать... — не сдавался Хватан.

— Ты ж его только что предателем хаял! — усмехнулся Юржик.

— Да и денег нет. О чем го-го-говорить? — Пан Войцек потянулся за котелком.

— А что я Глазика нигде не видел? — вдруг насторожился пан Бутля.

— Дрын мне в коленку! — вскочил Хватан, а Меченый в сердцах едва не опрокинул котелок с отваром в костер. — Это ж он в застянок намылился! Коней нам добывать!

— Ч-ч-ча-час от часу не легче. — Войцек поднялся на ноги, засунул большие пальцы за кушак. — Мало нас разбойниками позорят. Теперь еще и конокрадами малолужичане для выговских будут. Ну спасибо, Глазик, ну спасибо...

— Дык... он это... за всех нас переживает... это... похоже... — попытался вступиться за конокрада Грай, но сотник так на него глянул, что обычно немногословный порубежник совсем запутался в словах и умолк.

— Д-добро. Натворили делов, — Войцек едва не рычал от ярости. — Б-бандюганы... Юржик!

— Слушаю, пан сотник.

— К-караул удвоить. Не хватало, чтоб нас ночью перерезали по милости этого... Тьфу, зараза... Хрена с два он у меня в седле у-у-усидит, ежели живым вернется! Так задницу надеру!!! Хватан!

— Я!

— На рассвете готовь коней. Себе, мне, Гредзику, Тыковке и студиозусу.

— А его на кой ляд?

— Поговори мне!

— Виноват.

— Его на тот случай б-берем, ежели говорить в застянке надо будет. Кто у нас из Великих Прилужан? Может, ты?

— Никак нет!

— То-то же! — Меченый закусил ус, помолчал. — Д-добро. Утро вечера мудренее. Всем спать.

Вскоре на лагерь пала тишина. Только фыркали, переступали с ноги на ногу кони. Похрапывал во сне Хмыз.

А за перелеском, в дубовой рощице запели соловьи. Да так переливчато, с душой, что стоящий в карауле Миролад едва не заслушался. И даже замурлыкал под нос:

— Ой, за гаем, за лужочком соловей щебечет,

А я ж свою милочку дожидаюсь в грече...

Издор без всякой жалости саданул его под ребра, прервав душеизлияния напарника. Мол, сторожить надо, а не сопли распускать. Кто б возражал?

* * *

Выглянувшее над верхушками деревьев солнце застало пятерых всадников в дороге.

Глазик так до рассвета и не вернулся.

Войцек Меченый злился, кусал ус и сбивал нагайкой высокие верхушки заячьего чая. Сиреневые цветы взлетали, распадаясь в воздухе, и оседали на траву сиротливыми лепестками.

Ендрек подпрыгивал в седле — сидеть по-настоящему, как держались на спинах коней порубежники, он так и не выучился. То ли силенок не хватало крепко держаться ногами за конские бока, то ли сноровки. Хмыз, наблюдая его телодвижения со стороны сказал, что и одно и второе — дело наживное. Больше ездить надо, и все придет. Насчет «больше ездить» студиозус как-то сразу с ним не согласился — правда, ума хватило не высказывать протест вслух. Парню было страшно подумать, что когда-нибудь ему придется проводить в седле еще больше времени. И так болела задница, словно превратилась в один сплошной большой синяк, на привале постоянно обнаруживались более или менее сильные потертости на внутренней стороне бедра или голени. Кстати, последнюю порубежники и реестровые спутники медикуса называли мудреным словом — «шенкель». Он попытался им объяснить, что в анатомии человека такой термин не имеет места быть, но на него посмотрели, как на блаженного, а Хмыз посоветовал помалкивать в тряпочку, пока по шее не получил от старшего и по званию и по годам. И Ендрек, сцепив зубы, продолжал нелегкую учебу, надеясь в будущем стать, если не замечательным, то хотя бы сносным наездником. Но, несмотря на старания, хорошо удавалось ездить пока лишь на шагу. Небольшая рысца заставляла голову студиозуса раскачиваться и трястись, при этом зубы клацали, и пару раз он умудрился даже прикусить язык, локти — разлетаться в разные стороны («Как у паршивой курицы крылья», — заметил как-то Хватан), а ступни так и норовили проскочить в стремя до каблука и там намертво застрять.

Сейчас пан Войцек вел отряд легкой рысцой — берег коней. Но Ендреку от этого легче не было. Что легкая короткая рысь, что размашистая, один бес — трясет. На галопе подбрасывало меньше, но студиозус, прирожденный горожанин, опасался скорости. Казалось, вылети на полном скаку — и косточек потом по лесам да по степям не соберут.

Чтобы облегчить себе езду, Ендрек осторожно, стараясь не показать спутникам своей слабости, оперся большими пальцами о переднюю луку. Похоже, пан Гредзик заметил его уловку, но, по прирожденной доброте и всегдашнему обыкновению не вмешиваться в чужие дела, промолчал. Хорошо, что Хватан ехал впереди, бок о бок с сотником. Уж он бы не удержал языка. Замучил бы подначками сейчас. И еще дня три вспоминал бы.

Застянок возник неожиданно. Почти что из лесу.

Тыковка недовольно скривился, буркнув под нос:

— Ротозеи!

И верно, в Малых Прилужанах широкая полоса земли, отделявшая постройки от опушки, наверняка была бы расчищена от подлеска, кустарника и высокой травы. На севере еще не забыли, с какой стороны берутся за меч, как смердят спаленные находниками с того берега хаты, какого цвета кровь. Здесь же терн и шиповник уже почти полностью заполонил старую расчистку, поднимаясь коню едва ли не до холки. Пеший в зарослях мог запросто укрыться с головой, даже не пригибаясь.

— Беспечно живут, дрын мне в коленку, — мотнул головой Хватан, оборачиваясь к Ендреку. — Еще б не жить! За нашими то спинами...

— Уймись! — коротко бросил пан Войцек без обычного заикания. Это могло означать одно из двух. Либо бывший богорадовский сотник совершенно спокоен и говорит, плавно выпевая слова, либо он предельно собран, как перед боем, и тогда заикание уходит само. Со страху прячется, что ли?

Молодой порубежник пожал плечами и больше к медикусу не цеплялся.

Застянок на первый взгляд показался Ендреку обычным. Таких по всем Прилужанам — и Великим, и Малым — из сотни сто. Но потом что-то насторожило студиозуса. Какая-то неуловимая черта выбивалась из общей, привычной картины. И это заставляло держаться настороже.

Глянув на спутников, Ендрек понял, что не одинок в своих предчувствиях.