Чтение 11–й страницы книги ~Храбр~

— Ты... Вообще... Ловец... Везучий... — выдавил сквозь смех Микола. — У тебя... Запас удачи... Что надо! Весело вы, добры молодцы, на Пасху разговляетесь!
— Эх, если бы на Пасху, — сказал Касьян. — Еще в пост.
Илья на обочине лег. Кобыла озадаченно смотрела на храбра, потом осторожно потянулась к нему мордой — не при смерти ли хозяин. Дышал Илья и вправду трудно.
— Вот потому, — объяснил Касьян, — епископ Аким нас в Киев и отправил. Слишком много для одного раза, сказал. Пускай, говорит, сам митрополит вам епитимью назначит. Епископу виру собрали, а не взял. Сказал, представить не может, сколько такое безобразие стоит.
— Я его понимаю, — заметил Илья, садясь.
— Ну, пару наших, самых малых, родители все-таки откупили. А прочих, особенно зачинщиков — в Киев.
— М-да... Посмешил ты меня, ловец Касьян Михайлович! — Илья огладил кобылу и полез в седло. — Правду сказал — великий ты грешник, великий!
— Я больше не буду, — пообещал Касьян.
— Куда уж больше. Эй, Микола, тронули! Давай, ловец, дальше рассказывай...
По словам Касьяна, митрополит пришел сначала в ужас, а потом в неописуемую ярость, когда к нему явилась эдакая разбойная братия. Худенький сморщенный отец Феофил нагнал на ловцов такого страху, — впору было завидовать утопшему. Однако позже, всех допросив и уяснив, что пьяная выходка была именно пьяной выходкой, а не смутой против веры Христовой, митрополит сменил гнев на милость. Назначил большую, но, впрочем, справедливую виру за уничтожение церковного имущества. И отправил ловцов замаливать грехи в пешем паломничестве по святым местам. А новгородцы и рады были убраться подальше: на родине их ждал не самый ласковый прием. И так об Касьяна с братом — вдвоем куролесили — родитель успел обломать все лавки в доме.
— И пошли вы до града Иерусалима... — заключил Илья.
— Ага.
— С заходом в княжий терем.
Касьян, до того словоохотливый, тут же замкнулся.
— Об этом не спрашиваю, — заверил ловца храбр. — Погоди-погоди! Самое любопытное. А за что вы батюшке хотели в морду дать?
Касьян опустил глаза.
— А никто не помнит, — сказал он. — Пьяные были.
И загрустил.
* * *
До ночи все-таки не успели, въехали в Киев утром. Илья по спешке даже не переоделся, на княжий двор прискакал в дорожном. Угадал в самый раз — воевода прибыл с заутрени, стоял на крыльце главного терема, беседуя с тиуном.
— Здравствуй, Ульф, — сказал Добрыня.
— Здравствуй, Торбьёрн.
Они здоровались так спокойно, будто расстались только вчера. Но обнялись крепко.
Княжий тиун поклонился Илье едва не в пояс и со словами «Пойду скажу» исчез.
— Ну? — Добрыня кивнул Миколе, задержал взгляд на Касьяне, недобро сощурился, повернулся к Илье. — Что скажешь, брат крестовый?
— Там, куда я ходил, порядок. Тут непорядок.
Добрыня присел на каменную ступеньку, хлопнул ладонью рядом с собой. И уставился на Касьяна.
Илья тоже сел, невольно потеснив Добрыню — крыльцо едва вместило двоих великанов. Оба все еще были очень сильны, без намека на старческую дряхлость, но седина да морщины выдавали их возраст. И если Илья был местами в дорожной пыли, то Добрыню будто с ног до головы присыпало этой пылью. Он стал пегим и блеклым, укатала его власть. И глаза воеводы смотрели устало, словно это он вернулся из дальнего похода.
— Ну? — повторил Добрыня.
Илья коротко поведал о встрече с паломниками и зарытом в землю Касьяне. Касьян маялся под взглядом Добрыни, не знал, куда девать руки, то прятал за спину, то клал на пояс, ковырял сандалией песок. Микола Подсокольник стоял рядом и косился на ловца, прикидывая, как его хватать, если вдруг побежит.
— И что ты об этом думаешь? — спросил воевода, когда Илья закончил рассказ.
— Я?!
— Ага, ты.
— Ох... — витязь замялся. Не хотелось, чтобы опасное слово «измена» звучало при новгородце. Измена может быть где угодно, только не в Киеве.
— И что будем делать? — продолжал воевода.
Тут Илья нашелся сразу. Он выпятил бороду, расправил плечи и заявил:
— Да перепороть всех!
— Совсем всех? — Добрыня хмыкнул. — А что, это мудро. Кто-нибудь да сознается. В чем-нибудь.
Он обернулся и крикнул в глубину терема:
— Эй!
— Здесь! — отозвались из темноты.
— Гонца. Конного. Быстро. С припасом на четыре дня.
— Исполняю.
Добрыня тяжело упер руки в колени. Опять он смотрел на Касьяна, тот уже гнулся под этим взглядом, того и гляди падет ниц, хоть и гордый новгородец.
— Чарку, значит, нашли у него... — протянул воевода.
Обернулся вновь.
— Эй!
— Здесь! Послали за гонцом.
— Ключника позови ко мне.
— Исполняю.
Илья щурился на утреннее солнце.
— Худое будет лето, — сказал он вдруг.
— Разберемся, — заверил воевода.
Появился ключник, дородный богато одетый муж средних лет.
— Звал, воевода? О! По здорову ли будешь, Илюша?
— Поздоровее меня найдутся, — ответил Илья. — Однако не жалуюсь. А ты как?
— Холопья доля тяжкая, — ключник огладил толстый живот и сокрушенно вздохнул. — Видал? То-то.
— А ты не ходи, ты бегай, — посоветовал Добрыня. — Скоро похудеешь.
— Князь гневаться будет, не любит, когда топают.
— Тогда не бегай. Скажи-ка мне, у вас днями ничего не пропадало?
— Откуда знаешь? — изумился ключник. — А-а... А оно уже на месте!
— Покажи.
— Ну... Пойдем.
— Чего пойдем, сюда принеси.
Ключник часто заморгал.
— Да я не сдюжу. Разве стражу кликнуть?
Илья с воеводой озадаченно переглянулись.
— Что пропало-то? — спросил Добрыня.
— Не пропало, я вернул. Ты не смейся только. И князю не говори, очень тебя прошу.
— Как же мне надоело это всё... — буркнул воевода. — Рассказывай.
— Гридни со стражей поспорили, что ворота пропьют.
Илья гулко расхохотался и ударил себя ладонями по ляжкам.
Добрыня вытянул шею. Микола с Касьяном шагнули в сторону, чтобы не застить. Ворота были вроде на месте, калитка тоже, стражники с привычно скучными лицами стояли где полагается.
— Ага, — сказал ключник. — Стража так же подумала. Один я догадался, когда мне донесли. Побежал ночью к задним воротам, что за конюшней. Едва успел — эти лбы бездельные как раз их с петель сняли. Затаились, дождались, пока обход мимо пройдет — и... Я приказал обратно повесить.
Добрыня повернул голову к Илье и грустно сообщил ему:
— Вот так и живем. Обустраиваем Русь!
Илья мелко хихикал в бороду.
Ключник вздыхал, потупившись и сложив руки на животе.
— Ты правильный ключник, — утешил его воевода. — Добро, что догадался, и особенно добро, что тебе про кражу донесли. Скажи, а посуду в тереме пересчитывают?
Ключник заметно удивился вопросу.
— Смотря какую. Серебряную да, когда чистят ее, а остальное считать без толку, горшки-кувшины что ни день грохаются. Давеча князь в меня амфорой запустил, хорошо пустая была.
— Это благо, — заметил воевода, — раз кидается, видно на поправку глядит... А серебряную посуду — тащат из терема?
— Не помню случая. Кто на угощение ходит, тот либо с ног до головы в серебре, либо тащить не обучен. А челядь — холопы, почто холопу красть, если он сам не свой?
— Тогда сделай мне одолжение. Прикажи серебряные чарки посчитать. Очень дотошно, но очень быстро. Мне надо знать, все ли на месте.
— Чарки, — повторил ключник. — Исполняю.
И ушел в терем.
— Теперь говори ты.
— А? — Касьян встрепенулся. У него, видать, и в мыслях уже не было, что воевода обратится прямо к нему.
— Рассказывай.
— Ну... Мы утром поднялись, собрались, вдруг скачет тиун..
— Кто-о?!
Выходило так. Новгородцы, переночевав, едва стали на дорогу, и тут их нагнал всадник. Представился тиуном. Одет был как положено, на куртке — бляха с княжим знаком. Денис не признал тиуна в лицо, но монах не был знаком со всей многочисленной княжей челядью. А тиун сказал, есть подозрение, что кто-то из новгородцев прихватил в тереме серебряную чарку.
Обвинение было очень серьезным и для ловцов с их купеческими понятиями, а уж для паломников, давших обеты — вовсе. Тиуна подняли на смех, но он держался уверенно и не отставал, а когда ему пообещали надрать уши, выхватил меч и в одиночку попер против сорока двух с посохами. Тут ловцы смекнули, что перед ними действительно княжий челядин, которому терять нечего, если не выполнит приказ. И Михаил, младший брат Касьяна, предложил — раз такое дело, обыщем друг друга у тиуна на глазах. Хоть догола разденемся. И потом уж с чистой совестью погоним его пинками, чтобы знал, как на добрых молодцев напраслину возводить. И самому морду расквасим, и коню его, вон рыло какое наглое.
Ловцы обменялись сумами и начали с шуточками их потрошить. Чарка нашлась почти сразу. В суме Касьяна.
Тиун забрал пропажу, сказал: ну, святые люди, вы сами понимаете, как казнить преступника — и ускакал. А ловцы остались, потерявшие дар речи. Только Денис громко молил Господа о спасении души Касьяна.
Вы же меня сызмальства знаете, сказал Касьян, не могло такого быть, чтобы я... Но ему уже вязали руки. Потом ловцы встали на колени и молились за него. А после судили. Касьян всегда был старшим и заводилой, а уж такому можно припомнить немеряно грехов. И припомнили. Очень многое. В том числе зачин пьянки во время поста, окончившейся столь неудачно и позорно. Когда все грехи перечислили, выходило, Касьяну осталось только украсть, а прочие безобразия он уже перепробовал.
Вступился за Касьяна один Денис, причем совсем не по-богословски, а очень даже по-простому. Напомнил ловцам, куда они и зачем идут, и как рады были бы враги обезглавить их отряд в самом начале пути. Повторил, что не признал тиуна. Но тут раздавленный горем Михаил прилюдно отрекся от старшего брата, и глубокая скорбь юноши перевесила доводы монаха. Разум новгородцев застил гнев. Ловцы наконец-то отыскали главного виноватого и хотели собственные грехи свалить на Касьяна. Они не понимали, что творят, их понесло — как до того несло по жизни.
Касьяну бы сразу броситься в реку, пока не связали, он плавал лучше всех, мог спастись. Только вожаки так не поступают, держат ответ. Кто убежал, тот признал свою вину. Вдобавок, Касьян был слишком потрясен случившимся. Ему дали последнее слово, он призвал одуматься — тщетно. Все оказалось против него. Особенно та глупая пьянка, обрекшая ловцов на изгойство, пусть временное, но вырвавшее их из привычной вольной жизни.
Ловцы еще помолились — и зарыли своего вожака у берега реки.
— ...А потом Господь послал мне Илью Урманина, да будет он благословен, — Касьян низко поклонился Илье.
Илья кивнул.
Воевода сидел, упрятав лицо в ладони. Он обязан был выслушать этот рассказ, но тошно стало. Пропажи на дворе не хватились, и никто за чаркой не посылал. Значит — объявился самозванный княжий тиун. Поймать и содрать шкуру! Испокон веку на Руси того, кто выдавал себя за другого, сразу убивали. А уж если за княжего челядина — убивали очень медленно. Столь наглые воры были редкостью, каждый раз, когда они возникали, Добрыню трясло от злости. Самозванцы замахивались на главное: Русь тем стояла и крепла, что тут у любого было свое место и свое право, даже у изгоя. А чужого места не трожь! Иначе с тобой обойдутся как со скотиной. Недаром конунг Хельге просто и скучно зарезал Аскольда и Дира, севших в Киеве, начавших его обустраивать, и даже наладивших посольство к грекам. Эти двое из людей Рёрика могли разграбить город, могли взять и удержать Киев ради законного хозяина русской земли. Но вот прикидываться конунгами — нет! Хельге вызвал Аскольда и Дира на переговоры, вышел к ним с малолетним Ингваром на руках — и самозванцы поняли намек, но было поздно, их уже рубили. И поделом. Судьба князей править, судьба остальных жить и служить, каждый несет свою ношу, каждый имеет свою долю, каждый отвечает за свои поступки. А кто думает, что самый хитрый, того на меч.
Да, поймать самозванца — и убивать долго...
— Видно, ты не исчерпал свой запас удачи. Повезло тебе, внук Хакона, — говорил Илья Касьяну.
— Которого еще Хакона? — глухо спросил Добрыня.
— Да Хакона Маленького из Ладоги.
Добрыня выставил из-за ладони один глаз.
— То-то я думал, на кого похож сей молодец, — сказал воевода. — Двое их было ладожских, Хакон Злой и Хакон Маленький. Один другого разбойнее. Вылитый ты дед, Касьян Михайлович. Жалко я его не прибил. Жалко не прибил обоих.
Касьян обиженно надулся.
— Хакон Маленький был честный, — вступился за касьянова дедушку Илья.
— Ага. Он честно предлагал — или рядимся торговать по моим ценам, или лучше сразу отдай все даром!
— Ну, я-то его уговорил.
— А особенно он был честен, когда дело касалось чужих жен! — вспомнил Добрыня.
— Да ты сам на нее глаз положил!
Из терема донеслось осторожное покашливание.
— Что? — спросил Добрыня, не оборачиваясь.
— Чарку стащили. Вот же нехристи!
— Когда?
— А я знаю? На этой неделе! — ключник был зол и расстроен. — Из самых дорогих чарка, жеребца купить хватит, там резьба такая — красотища...
— Где ты за серебряную чарку купишь жеребца? — встрял Илья. — Не набивай цену!
— Ты не купишь, я — куплю, — отрезал ключник.
— Тихо! — Добрыня хлопнул в ладоши. — Все тихо! Ульф, помолчи. А ты меня слушай. Давай соображай. Если воры продали краденую чарку прямо здесь, в Киеве, то никак не раньше вчерашнего дня. Это наверное. Продавца надо отыскать и взять. Выпытать, кто дал чарку ему. И так далее. Всех до единого в поруб. Грозить смертью. И главное. Мы не саму чарку ищем. У кого-то из воров есть поддельный княжий знак. Этот хитрец нам и нужен.
— Ой... — ключник только руками всплеснул.
— Сделаешь? Тебе не впервой, я же знаю.
— Не впервой, — согласился ключник. — Сейчас подниму свободных гридней, отправлю на торжище и по серебряным лавкам... Им тоже не впервой. Даром что ли ворота скрасть хотели, научились, пока воров ловили.
— Вот как. Думал, у тебя этим стража занимается.
— Я стражникам не указ, они под княжим тиуном ходят, у них свой розыск.
— Но гридням ты совсем не указ, — Добрыня усмехнулся.
— Зато я им брат, — ключник улыбнулся в ответ. — И они приучены все делать тихо. Стража больше распугивает воров. А эти — ловят. И уж за княжий знак — весь город перевернут. Ох, что творится...
— Давненько такого не было, да? — Добрыня приглушенно рыкнул от злости. — Знак добыть непременно. А этого хитреца живьем брать надо — сам пытать стану.
— Будем молиться, что он в Киеве. Гридни сыщут его.
— Князь-то знает? Насчет гридней?
— Даже одобряет. Только про ворота ему не рассказывай, это лишнее. Теперь-то их сторожат днем и ночью... Ну, я тебе еще нужен?
— Иди распоряжайся.
Ключник ушел, горестно вздыхая. Добрыня поманил к себе Касьяна.
— На кого думаешь, молодец?
Касьян развел руками и покачал головой.
Добрыня встал с крыльца, подошел к Касьяну и навис над ним. Ловец съежился. Перед Ильей он вроде хорохорился, а воевода прямо раздавил новгородца. Верилось, что Добрыня прибил бы Хакона Маленького и еще дюжину Хаконов Злых, не думая.
Он разрушал целые города.
Но он же и строил новые.
— Ничего вам, молодым, поручить нельзя, — произнес Добрыня с убийственной тоской в голосе. — Ни на что вы не годитесь. Жечь, ломать, разбойничать всегда пожалуйста. В землю сыру закопаться, хе-хе, и то можете. А как серьезное дело... Эх! Говори, когда отсюда вышли — куда пошли? Сразу из города? Или задержались?!
— Темнело уже, — промямлил Касьян. — Мы еще ночь по кельям...
— А до того, как по кельям?..
— А до того — по харчевням, — ввернул Илья с крыльца. — И Денис не возражал.
Воевода на Илью только покосился, а Касьян, тот вытаращился.
— Денис никогда не возражает, если за него платят, — объяснил Илья.
Добрыня крепко взял Касьяна за плечо.
— Кто из твоих пил с местными?
Касьян горько повесил голову.
— Их же сорок, за всеми не уследишь, — еле слышно ответил он.