Никитой-младшим прошлом, Инга тоже любила ходить в длинных футболках. Его
футболках. Это теперь она носит глухие платья под ворот, снять которые можно
разве что вместе с кожей... А когда-то... Когда-то в их спальне тоже
пахло...
которых рождаются Никиты-младшие...
глотками, смакуя и обжигаясь, Мариночка не спускала с него глаз. А потом
произошло и вовсе неожиданное: она присела перед Никитой на корточки,
по-хозяйски положила руки на колени и посмотрела на него снизу вверх.
Хотя одно не исключает другого. Кофе сразу же загорчил и застрял в глотке:
выходит, Мариночка пронюхала об истории его взаимоотношений с Ингой. Не
иначе, как Корабельникоff сам рассказал ей об этом, - в жаркой полуночной
койке, способной развязать любые языки.
меня...
можно было бы рассматривать как соблазнение, как искушение, - любое слово,
любой жест, любую, ничего не значащую фразу. Почему он раньше не замечал
этого? Или Мариночке вовсе не хотелось, чтобы он замечал? Н-да, Ока
Алексеевич, ты еще наплачешься со своей маленькой женушкой...
похотливого самца? Латинского любовника, по выражению Нонны Багратионовны,
будь она неладна... Внутренне ужасаясь, Никита скосил глаз на собственный
пах, в котором наблюдалось теперь едва заметное шевеление. А ведь Мариночка
не сделала ничего такого, чтобы спровоцировать этот процесс - столь же
приятный, сколь и неконтролируемый.
спал со своей собственной женой? С тех самых пор, как погиб
Никита-младший... Нельзя сказать, что у него не возникало желания, -
возникало... Робко маячило на горизонте, выглядывало из-за угла, и тут же
стыдливо уходило. Да, именно так. Оно выглядело порочным, недостойным - как
обворовывание склепа, как танцы на могиле. И вот теперь - пожалуйста...
вместе со всем остальным - печенью, селезенкой и сердцем. И дряблым умишком
горного архара, чего уж тут скрывать. Не-ет... Нужно делать отсюда ноги. И
немедленно...
каким обычно спрашивают: "Тебе понравилось, как я сделала тебе минет"?
дорогая".
представить себе не можешь, как я рада.
не оставалось: Инга целый год держала его на голодном пайке, - его,
здорового мужика тридцати трех лет... Похоронила заживо, вырыла еще одну
могилу - рядом с могилой Никиты-младшего... Как будто только у них погиб
ребенок, сын... Как будто это не случается сплошь и рядом... Инга - сволочь,
инквизиторша, давно пора ее бросить... Хорошая мысль - бросить... Инга
сволочь, фригидная дрянь, монашка без четок и креста, а он, дурак, до сих
пор не нашел себе женщину... А мог бы, мог... Ну и черт с ним, с нее и
начну, с Мариночки... Пересплю с этой сытенькой сучкой, от нее не убудет...
Плевать, что она сучка... Плевать, что она - жена патрона, он сам виноват,
старый хрыч... Женился на молоденькой... А впрочем, это его дела... Это их
дела... Так что, плевать, плевать, плевать...
полный равнодушия и расчетливости взгляд наемного убийцы. Хотя... Не таким
уж равнодушным он был. И не таким холодным, судя по тому, как по взмокшему
Никитиному позвоночнику застучали капли пота. В любом случае, наваждение
прошло. И Никита перевел дух. И осторожно снял с коленей Мариночкины руки.
глазами в застывшую глыбу антрацита. - Если хочешь, она уйдет... Эка!...
недоступный Никите смысл, и он сразу же почувствовал себя фигурой на чужой
шахматной доске, эпизодом в чужой партии.
перешла в эндшпиль.
колен. А потом снисходительно похлопала его по щеке.
кольцо, болтавшееся на безымянном пальце. Дешевое колечко со стекляшкой
вместо камня. Ни в какое сравнение не идущее с платиновым колье, которое
было подарено на свадьбу влюбленным пингвином Корабельникоffым. Польское
серебро с дутой пробой, какого навалом в любом сельпо с захватывающим дух
ассортиментом: яблоки, селедка и такое вот серебро... А ведь оно было на
Мариночке еще тогда, когда Никита впервые увидел ее в "Amazonian Blue". И на
свадьбе тоже присутствовало. Черт знает что, даже на романтическое
воспоминание не тянет, слишком уж непрезентабельно... Ни, один влюбленный не
подарит такую дешевку...
Никита сразу же перестал представлять для Мариночки интерес.
на солнце листвы показался ему освежающим гулом прибоя, да и асфальт вовсе
не плавился под ногами: после удушающе-страстной мышеловки, которую он
только что покинул, даже Сахара выглядит раем земным.
напрямую было связано с искусительницей Мариночкой. Нет, это было бы слишком
просто... Искусительницы вьют гнезда в сердце и в паху, но им и в голову не
придет влезать в чужие головы и устраивать там генеральную уборку, попутно
выкидывая дорогих людей - как никому не нужные, старые вещи.
ему только вставить ключ в замок зажигания и повернуть его, как казалось бы
навсегда забытые строчки считалочки всплыли сами собой:
дерьмо какое!... Нет, никогда... Никогда больше он не переступит порог этого
дома!...
***
второй день рождения Инги без Никиты-младшего. И Никита совершенно забыл о
нем. Потом он даже не мог объяснить себе, как это могло произойти. Обычно
они праздновали его только втроем - Инга, Никита и Никита-младший. Странная
традиция, прижившаяся в их доме вместе с рождением сына, связана с поездкой
в маленький форт у Кронштадта. До форта они обычно добирались на стареньком
катере Левитаса. Митенька салютовал святому семейству выстрелом пробки из
бутылки шампанского и почтительно убирался из дня рождения. До самого
вечера.
потрескавшимся кирпичом. И Залив.
шашлыками, фотоаппаратом, с дурацкими воздушными шарами, с дурацкими
колпаками, с дурацкими свистульками, с дурацкими играми, дурацкими
счастливым смехом; с дурацкими свечками в дурацком покупном торте - их
всегда было ровно четырнадцать: всего лишь повод, чтобы притянуть к себе
Ингу и выдохнуть в мягкие волосы: "Ты у меня совсем девчонка, совсем... Ты
всегда будешь девчонкой, сколько бы лет ни прошло..."
форте и о четырнадцати свечах, воткнутых в покупной торт. Скорее всего, и
сам форт перестал существовать, ушел под воду, как ушел под воду их сын...
Но Никита помнил, помнил - красные кирпичи, сине-зеленая вода и ощущение
счастья.
рождения Мариночки. Он тоже пришелся на двенадцатое, кто бы мог подумать.
Никаких легкомысленных свистулек не предполагалось, все было монументально,
Даже к десятилетнему юбилею компании так не готовились. Если так и дальше
пойдет, то вконец очумевший Корабельникоff вполне может объявить двенадцатое
Бажанов Олег
Прозоров Александр
Белов Вольф
Ильин Андрей
Березин Федор