Видя мои колебания, он решил подбодрить меня:
- Добродетель, говаривала мне бабка, кратчайшая дорога к богу. Вам ли это
не знать, Ицик? У вас отзывчивое сердце, вы примите в этом парне участие.
Я понял на что он намекает, и насторожился.
3
Я не был воспитан в традициях добродетели.
Моя бабушка в отличие от бабки Фридмана была атеисткой и любила наставлять
меня в детстве:
- Исаак, - обычно говорила она мне, - добродетель при известных
обстоятельствах есть не более чем почтенная форма глупости.
Конечно, мне было жалко Уилла, но не настолько, чтобы я мог распрощаться
со своими последними сбережениями. С точки зрения бабушки это было бы
глупо.
Впрочем, в моем воспитании принимал участие и отец, он был марксист и
назло теще воспитывал меня в духе коммунистической морали. С этой точки
зрения мне следовало быть чувствительным к болезненным противоречиям
классового общества, а поскольку Уилл представлял пролетариат (хоть и
люмпен) я как большевик был обязан реагировать на его проблемы.
Некоторое время я метался между теоретическими посылами отца и бабушки,
но потом решил, что человек действительно погибает на глазах и это,
пожалуй, тот самый случай, когда можно не считаться с родственниками.
Уловив в моем лице замешательство, Фридман отрезал мне пути к отступлению:
- На том свете нам это зачтется, - утешил он меня.
Чтобы придать нашей беседе более конструктивный характер, я назвал сумму,
которую мог наскрести. Другую часть я предложил внести ему:
- А третью, Мордехай Наумович, мы соберем с помощью благотворительных
мероприятий.
Я советовал организовать сборы прямо в пивной:
- Вы скажите речь, досточтимый Мордехай, потом в уголке для философов мы
повесим транспарант, призывающий к пожертвованиям в пользу нуждающихся
сынов Израиля.
Идея о пожертвованиях Фридману понравилась, но он долго и неумело намекал
мне, что и его долю денег на содержание Иванова можно "изыскать"
посредством благотворительных акций:
- Заодно мы подключим к делу мадам Вайншток! - убеждал он. - У нее доброе
сердце и она согласится выступить спонсором.
Скупость Фридмана была источником шуток холонских зубоскалов, но я решил
не уступать ему:
- Я извиняюсь, господин Фридман, но папа Уилла был вашим другом, а не
моим.
- Ну и что? Моя бабушка говорила, что все евреи друзья! - нашелся он. - Я
и так не мало сделал для него.
- Да, но ведь вы друг отца.
- А вы друг Уилла и ваш моральный долг...
- Простите, Мордехай Наумович, но моя бабушка говорила, что в основе
всякой морали лежит польза стада...
- Ваша бабушка не права. Человек, утверждала моя бабуля - это звучит
гордо!
- Это утверждал Горький.
- А моя бабка говорила...
- Если я начну повторять все, что говорила моя бабушка...
- Простите, Ицик, давайте оставим в покое предков и поговорим по существу.
- Согласен, но только без вашего вклада, Мордехай Наумович, я отказываюсь
принимать участие.
Утомившись от моей несговорчивости, он сдался:
- Я потерял веру в гуманизм израильтян, - сказал он. - Впрочем, в
порядочность мадам Беллы я по-прежнему верю.
С полчаса еще мы торговались относительно размеров его личного вклада,
после чего по всем пунктам нашего дела пришли, наконец, к общему
соглашению.
Довольный Фридман крепко пожал мне руку. Он, очевидно, предвкушал, с
каким удовольствием отметит в своей амбарной книге о нынешней сделке: по
ночам, по совету своей бабушки, он отмечал в ней все добрые дела, на
которые ему приходилось раскошеливаться. Он вел учет своих затрат, дабы в
день страшного суда список добродетелей был при нем, и он имел бы
возможность представить создателю реестрик дел полезных, которые должны
были уравновесить чашу грехов им совершенных: после выхода из
коммунистической партии Фридман часто думал о загробной жизни. О
существовании упомянутой книги мне говорил Уилл.
Я поправил на макушке кипу и, пожимая руку Фридману, обещал приложить
известные усилия, чтобы уговорить знакомого мне директора психиатрической
больницы, сделать для нашего питомца исключение и снизить таксу по уплате
за его содержание.
Из дневника Уилла Иванова:
1
"Утром я проснулся поздно.
Белла уже ушла: в восемь она встречала мужа с ночной смены.
Я чувствовал себя скверно. Было такое ощущение, будто меня использовали
под эстраду для демонстрации народных танцев. Каждое мое движение
отзывалось острой саднящей болью во всем теле. Особенно изматывала резь в
пояснице. Она не давала мне спать всю ночь, а когда под утро, ласкаемый
любимой женщиной, я все-таки прикорнул немного, мне приснилось, будто на
спине у меня возводят кирпичную кладку, которая с каждой секундой растет
все выше и выше, норовя размозжить позвоночник.
Я проснулся оттого, что какие-то странные люди вдруг разрушили
ненавистную кладь на пояснице и приготовились разрывать ее экскаваторами
под котлован.
Отходя от кошмара, я прислушался к затухающей боли в позвоночнике.
Хотелось понежиться еще немного в постели, но надо было идти на работу, и
я заставил себя подняться.
Потирая ушибы, и оглашая квартиру громкими стенаниями, я зашлепал в
дырявых тапках к ванной. Проходя мимо подоконника, я наткнулся на цветок
старика. К моему удивлению, не цветок это уже был, а целое дерево с
толстым ветвистым стволом.
"При таком развитии, чего доброго, он и потолок пробьет, пронеслось в
голове, - возись теперь с ним" Но тут же я вспомнил умоляющие глаза
старика и его предсмертные слова - "Уилл, не отдавай никому..." И мне
стало стыдно. "Один раз в жизни тебе представился случай сделать добро, не
опасаясь, что за это тебе воздадут злом и ты... Трудно разве изредка
поливать эту дылду водичкой? Ничего, будешь, как миленький поливать, и
ухаживать за ним будешь, раз обещал человеку"
Кряхтя и постанывая, я с трудом натянул на себя одежду и долго еще искал
пляжные очки, чтобы прикрыть фонари под глазами.
Носить очки я не люблю. Мне мнится в этом некая претензия, но я всегда
держу их при себе на один и тот же случай.
После смерти моего отца, старый ботаник, знавший его еще по Ташкенту,
решил почему-то, что он обязан заботиться о моем нравственном воспитании.
Изо дня в день старина утомлял меня скучными проповедями, каждая из
которых завершалась одним и тем же призывом: "Порядочный человек должен
делать добро окружающим!"
Порядочным я чувствовал себя всегда, но особого желания творить добро без
разбора, как-то не испытывал. Впрочем, дабы не огорчать старика (все же он
подкидывал мне бабки), раз или два в год я пытался тем или иным способом
осчастливить кого либо из ближних. Но почти всегда мои благостные порывы
завершались плачевно: не оценив моих усилий, ближний, обыкновенно, посылал
меня подальше, я, понятно, в долгу не оставался и дело, порой, завершалось
прямой конфронтацией.
Неудачи расхолаживали меня, но почему-то вдохновляли старика. "Творя
добро, ты как бы любуешься собой, - терпеливо вдалбливал он мне, - поэтому
у тебя ничего не выходит. Скромнее надо быть, Уилл, Помощь людям
проистекает из добрых побуждений души, а не из тщеславия и самолюбования
ради"
Чтобы утешить старика, я делал еще несколько отчаянных попыток - сеять
разумное и доброе - помогал свежим репатриантам, скажем, в основном
советами, но ничего кроме затаенного раздражения с их стороны также не
поимел.
И все же единственный удачный пример в моей практике был. Я имею в виду
Беллу: я помог ей освоить иврит, и она отблагодарила меня, подарив мне
свою любовь и преданность.
От других соседей-репатриантов благодарности, увы, ждать не приходилось,
а я считал пустым делом сеять доброе за вялое спасибо, хотя именно этого
добивался старик, призывая меня заниматься добродетелью активно и
безвозмездно.
В тот вечер я поссорился с Беллой и назло ей решил весело провести время
Белов Вольф
Орлов Алекс
Каргалов Вадим
Акунин Борис
Бажанов Олег
Орловский Гай Юлий