Чтение 11–й страницы книги ~Знамение~

- Я не могу!

- Попробуй еще!

Лицо Торна выражало отчаяние. Он закрыл глаза и пытался заставить себя вспомнить то, что ему никак не удавалось.

- Я помню... он умолял меня принять веру. "Пей кровь Христа". Так он сказал. "Пей кровь Христову"...

- Для чего?

- Чтобы побороть сына дьявола. Он сказал: "Пей кровь Христову, чтобы побороть сына дьявола".

- Что еще? - не унимался Дженнингс.

- Старик. Что-то насчет старика...

- Какого старика?

- Он сказал, что мне надо увидеться со стариком.

- Продолжайте...

- Я не могу вспомнить!..

- Он назвал имя?

- М... Магдо. Магдо. Меггидо. Нет, это название города.

- Какого города? - не отступал Дженнингс.

- Города, куда мне, по его словам, надо было поехать. МЕГГИДО. Я уверен в этом. Мне надо поехать в Меггидо.

Дженнингс возбужденно начал рыться в своем портфеле, отыскивая карту.

- Меггидо... - бормотал он. - Меггидо...

- Вы слышали о нем? - спросил Торн.

- Могу поспорить, что это в Италии.

Но его не было ни в одной европейской стране. Дженнингс рассматривал карту добрых полчаса, а потом закрыл ее, покачивая в отчаянии головой. Он посмотрел на посла, увидел, что тот заснул, не стал будить его, а принялся за свои книги по оккультизму. Маленький самолет ревел в ночном небе, а Дженнингс погрузился в предсказания о втором пришествии Христа. Оно было связано с пришествием Антихриста, сына Нечистого, Зверя, Дикого Мессии.

"...и придет на землю дикий Мессия, потомок Сатаны в обличье человеческом. Родительницей его будет изнасилованное четвероногое животное. Как юный Христос нес по свету любовь и доброту, так Антихрист понесет ненависть и страх... получая приказы прямо из Ада..."

Самолет приземлился, и Дженнингс кинулся собирать книги, рассыпавшиеся во все стороны.

В Риме шел дождь. Быстро пройдя через пустой аэропорт, они вышли к стоянке такси. Пока машина везла их на другой конец города, Дженнингс слегка прикорнул, а Торн, глядя на освещенные статуи на Виа Венто, вспомнил, как он и Катерина, еще молодые и полные надежд, бродили по этим улицам, держась за руки. Они были невинны и любили друг друга. Он вспомнил запах ее духов, ее обворожительный смех. Влюбленные открывали для себя Рим, как Колумб когда-то открывал Америку. Они считали город своей собственностью. Здесь они впервые отдались друг другу. Вглядываясь в ночь, Торн подумал, будут ли они вообще когда-нибудь заниматься любовью...

- Госпиталь Женераль, - сказал водитель такси и резко затормозил.

Дженнингс проснулся. Торн выглянул в окно.

- Это не то, - сказал Торн.

- Si. Госпиталь Женераль.

- Нет, тот был старый. Кирпичный. Я же помню.

- У вас правильный адрес? - спросил Дженнингс.

- Госпиталь Женераль, - повторил шофер.

- E differente [это другое место (итал.)], - настаивал на своем Торн.

- Fuoco [пожар (итал.)]. - ответил шофер. - Tre anni piu o meno [примерно три года назад (итал.)].

- Что он говорит? - спросил Дженнингс.

- Пожар, - ответил Торн. - "Фуоко" значит "пожар".

- Si, - добавил водитель. - Tre anni.

- Что там насчет пожара? - спросил Дженнингс.

- Очевидно, старый госпиталь сгорел. А теперь его перестроили.

- Tre anni piu o meno. Multo morte.

Торн посмотрел на Дженнингса.

- Три года назад. Многие умерли.

Они заплатили таксисту и попросили его подождать. Тот начал отказываться, но, разглядев, сколько ему дали, охотно согласился. На ломаном итальянском Торн объяснил ему, что они хотели бы пользоваться его услугами, пока не уедут из Рима.

В госпитале их ждало разочарование. Было поздно, начальство отсутствовало. Дженнингс решил разыскать хоть кого-нибудь, а Торн в это время встретил монашку, говорящую по-английски, которая подтвердила, что пожар три года назад разрушил госпиталь до основания.

- Но он же не мог уничтожить все, - настаивал Торн. - Записи... Они должны были сохраниться...

- Меня в то время здесь не было, - объяснила она на ломаном английском. - Но люди говорят, что огонь спалил все.

- Но, возможно, какие-то бумаги хранились в другом месте?

- Я не знаю.

Торн был в отчаянии, а монашка пожала плечами, показав, что ей больше нечего сообщить.

- Послушайте, - сказал Торн. - Для меня это очень важно. Я здесь усыновил ребенка, и мне нужны сведения о его рождении.

- Здесь не было усыновлений.

- ОДНО здесь было. То есть это было не совсем усыновление...

- Вы ошибаетесь. У нас все усыновления проходят в Агентстве по делам освобождения от ответственности и оказания помощи.

- У вас сохранились записи о рождении? Вы храните документы о детях, которые здесь рождаются?

- Да, конечно.

- Может быть, если я назову число...

- Бесполезно, - прервал его Дженнингс. Он подошел к Торну, и тот увидел на его лице выражение крайнего разочарования.

- Пожар начался именно в зале документации. В подвале, где лежали все бумаги. Потом огонь распространился вверх по лестнице, и третий этаж превратился в ад.

- Третий этаж?..

- Родильное отделение, - кивнул Дженнингс. - Остался один пепел.

Торн поник и прислонился к стене.

- Извините меня... - сказала монашка.

- Подождите, - попросил ее Торн. - А служащие? Наверняка ведь КТО-ТО выжил.

- Да. Немногие.

- Здесь был один высокий мужчина. Священник. Настоящий великан.

- Его звали Спиллетто?

- Да, - возбужденно ответил Торн. - Спиллетто.

- Он был здесь главным.

- Да, главным. Он...

- Он выжил.

В сердце Торна вспыхнула надежда.

- Он здесь?

- Нет.

- А где же?

- В монастыре в Субьяко. Многих пострадавших отправили туда. Многие умерли там, но он выжил. Я помню, говорили, что это просто чудо, ведь во время пожара он был на третьем этаже.

- Субьяко? - переспросил Дженнингс.

Монашка кивнула.

- Монастырь Сан-Бенедетто.

Кинувшись к машине, они сразу же начали рыться в картах. Городок Субьяко находился на южной границе Италии, и чтобы попасть туда, пришлось бы ехать на машине всю ночь. Таксисту нарисовали маршрут на карте красным карандашом, чтобы он мог спокойно ехать, пока они будут спать.

Монастырь Сан-Бенедетто был наполовину разрушен, но огромная крепость сохранила свою мощь и величие. Она веками стояла здесь, на юге Италии, и выдержала не одну осаду. Во время второй мировой войны немцы, занявшие монастырь под штаб, казнили в нем всех монахов. В 1946 году сами итальянцы обстреляли его из минометов, как бы в отместку за зло, происходившее в его стенах.

Несмотря на все испытания, Сан-Бенедетто оставался священным местом, величественно возвышаясь на холме, и эхо молитв в течение веков пропитало его стены.

Маленькое, забрызганное грязью такси подъехало к стенам монастыря. Шоферу пришлось расталкивать уснувших пассажиров.

- Сеньоры?

Торн зашевелился. Дженнингс опустил стекло и вдохнул утренний воздух, озираясь по сторонам.

- Сан-Бенедетто, - пробурчал усталый шофер.

Торн протер глаза и увидел величественный силуэт монастыря на фоне красноватого утреннего неба.

- Посмотри-ка туда... - прошептал Дженнингс в благоговейном страхе.

- Нельзя ли подъехать поближе? - спросил Торн.

Шофер отрицательно мотнул головой.

Предложив ему выспаться, Торн и Дженнингс побрели дальше пешком и скоро оказались по пояс в траве, вымочившей их до нитки. Идти стало трудно, одежда не соответствовала такой прогулке: она постоянно липла к телу, пока они пробивались вперед через поле. Тяжело дыша, Дженнингс на секунду остановился, взял камеру и отснял полпленки кадров.

- Невероятно, - прошептал он. - Невероятно, черт возьми.

Торн нетерпеливо оглянулся, и Дженнингс поспешно догнал его. Они пошли вместе, прислушиваясь к собственному дыханию и к далеким звукам пения, как стон, доносящимся изнутри монастыря.

- Как много здесь грусти, - сказал Дженнингс, когда они подошли ко входу.

Звук внушал трепет, монотонное пение исходило, казалось, от самих стен, в каменных коридорах и арках. Они медленно продвигались вперед, оглядывая окружающее пространство и пытаясь обнаружить источник звука.

- Я думаю, сюда, - сказал Дженнингс, указывая в сторону длинного коридора. - Посмотри, какая грязь.

Впереди виднелась коричневая тропинка. Люди, ходившие здесь многие столетия подряд, ногами протерли в камне ложбинку, и во время ливней сюда стекала вода. Тропинка вела к огромной каменной ротонде с закрытой деревянной дверью. Они подошли поближе, и пение стало громче. Приоткрыв дверь, Торн и Дженнингс с благоговением уставились на происходящее внутри ротонды. Казалось, они неожиданно перенеслись в средневековье, так сильно ощущалось присутствие Бога и духовной святости. Они увидели просторный древний зал. Каменные ступени вели к алтарю, на котором возвышался деревянный крест с фигурой распятого Христа, высеченной из камня. Сама ротонда была сложена из каменных блоков, украшенных виноградными лозами и сходившихся в центре купола. Теперь с вершины купола пробивался солнечный свет и освещал фигуру Христа.

- Священное место, - прошептал Дженнингс.

Торн кивнул и продолжал осматривать помещение. Взгляд его упал на группу монахов в капюшонах, стоящих на коленях и произносящих молитву. Пение их было очень эмоциональным, оно то затихало, то усиливалось. Дженнингс достал экспонометр и в полутьме попытался разобрать его показания.

- Убери, - прошептал Торн.

- Надо было захватить вспышку.

- Я сказал, убери это.

Дженнингс взглянул на Торна с удивлением, но повиновался. Торн выглядел чрезвычайно расстроенным, - у него дрожали колени, будто тело приказывало опуститься на них и принять участие в молитве.

- С тобой все в порядке? - шепнул Дженнингс.

- ...Я католик, - тихо ответил Торн.

Вдруг взгляд его застыл, уставившись куда-то в темноту. Дженнингс увидел инвалидное кресло-коляску и сидящего в нем неуклюжего человека. В отличие от остальных, стоящих на коленях с опущенными головами, этот в коляске сидел прямо, голова его словно окаменела, руки были выгнуты, как у парализованного.

- Это он? - шепнул Дженнингс.

Торн кивнул, глаза его широко раскрылись, как от дурного предчувствия. Они подошли ближе, и Дженнингс поморщился, когда увидел лицо инвалида. Половина его была как будто расплавлена, мутные глаза слепо смотрели вверх. Вместо правой руки из широкого рукава торчала изуродованная культя.

- Мы не знаем, может ли он видеть и слышать, - сказал монах, стоящий рядом со Спиллетто во внутреннем дворике монастыря. - После пожара он не произнес ни слова.

Они находились в заросшем саду, который был завален осколками статуй. После окончания службы монах вывез коляску Спиллетто из ротонды, и оба путешественника последовали за ними.

- Братья за ним ухаживают, - продолжал монах, - и мы будем молиться за его выздоровление, когда кончится епитимья.

- Епитимья? - спросил Торн.

Монах кивнул.

- "Горе пастуху, который покидает своих овец. Пускай же правая рука его иссохнет, а правый глаз его ослепнет".

- Он согрешил? - спросил Торн.

- Да.

- Можно спросить, как именно?

- Он покинул Христа.

Торн и Дженнингс удивленно переглянулись.

- Откуда вам известно, что он покинул Христа? - спросил Торн у монаха.

- Исповедь.

- Но он не разговаривает.

- Это была письменная исповедь. Он может шевелить левой рукой.

- И что это было за признание? - не отступал Торн.

- Можно мне узнать причину ваших расспросов?

- Это жизненно важно, - искренне признался Торн. - Я умоляю вас о помощи. На карту поставлена жизнь.

Монах внимательно посмотрел на Торна и кивнул.

- Пойдемте со мной.

Келья Спиллетто была совсем пуста: только соломенный матрас и каменный стол. От вчерашнего ливня на полу осталась лужа воды. Торн заметил, что и матрас был влажным. Неужели, подумал он, все они терпят подобные лишения, или же это было частью епитимьи Спиллетто?

- Рисунок на столе, - сказал монах, когда они прошли внутрь. - Он нарисовал его углем.

Коляска скрипела, передвигаясь по неровным камням. Они окружили небольшой столик, рассматривая-странный символ, начертанный священником.

- Он сделал это, когда впервые оказался здесь, - продолжал монах, - мы оставили уголек на столе, но больше он ничего не рисовал.

На столе была коряво нацарапана неуклюжая фигурка. Она была согнута и искажена, голова обведена кругом. Внимание Дженнингса сразу же привлекли три цифры, начертанные над головой согнувшейся фигуры. Это были шестерки. Их было три. Как отметка на ноге Тассоне.

- Видите эту линию над головой? - сказал монах. - Она означает капюшон монаха.

- Это автопортрет? - спросил Дженнингс.

- Мы так считаем.

- А что это за шестерки?

- Шесть - это знак дьявола, - ответил монах. - Семь - идеальное число, число Христа. А шесть - число Сатаны.

- А почему их три? - спросил Дженнингс.

- Мы считаем, что это означает дьявольскую Троицу. Дьявол, Антихрист и Лжепророк.

- Отец, Сын и Святой дух, - заметил Торн.

Монах кивнул.

- Для всего святого есть свое нечистое. В этом сущность искушения.

- Но почему вы считаете, что это исповедь? - спросил Дженнингс.

- Вы назвали рисунок автопортретом или что-то в этом роде. Он символически окружен Троицей ада.