Чтение 11–й страницы книги ~Улыбка 45-го калибра~

- Бог мой, какое вранье! Юра, наверное, думает, что все Корфы уже
покойники. ан нет, я еще жива, скриплю потихоньку и такого рассказать
могу.

Фрейлина! Да его отец, Анатолий, служил в дворниках, как сейчас
помню...

- Амалия Густавовна можно к вам приехать?

- Отчего нет, душенька?

- Но уже поздно.

- Э, милая, бессонница замучила, никакие лекарства мне не помогают,
так что приезжайте.

- Говорите адрес.

- Так на одном месте всю жизнь живу.

- Но я-то у вас не бывала.

- И то верно, - опять по-девичьи звонко рассмеялась бабуся, - пишите,
сделайте милость. Поливанов переулок, дом 8, квартира 3. Когда-то весь
дом был наш, но случилось горе, революция эта...

- Уже еду.

- Милая, яичко прихватите, мы с вами поменяемся. Я выскочила в холл и
налетела на Зайку, которая несла миску с молоком. Белый фонтанчик
взметнулся вверх и осел на блузку Ольги.

- Куда ты так несешься? - разозлилась девушка.

- А ты зачем с миской молока по дому бродишь?

- Хочу Юню покормить. Она сидит под стулом и сопит.

Я направилась к двери.

- Куда на ночь глядя? - проявила бдительность Зайка.

Я растерялась. Правду говорить не хочется, что соврать, не знаю.

- Машину в гараж решила загнать. Ольга не выказала никакого удивления
и, присев на корточки, засюсюкала:

- Юнечка, выползи, на. Это вкусно, пей!

Поливанов переулок прячется в районе Старого Арбата. Остались еще там
дома, возведенные в XIX веке. Амалия Густавовна и жила в одном из таких
строений. Подъезд поражал великолепием. Я ожидала увидеть обшарпанные
стены и скопище табличек с фамилиями жильцов, но коммуналки, очевидно,
расселили, и в квартиры въехали богатые люди, потому что холл потрясал.
Пол был выложен нежно-зеленой плиткой, с ним гармонировал сочно-зеленый
цвет стен. На мраморных ступенях широкой, отмытой добела лестницы,
лежала красная ковровая дорожка, которую придерживали начищенные
латунные прутья. В вестибюле у подножия лестницы стояли огромные
напольные вазы, из них торчали букеты искусственных цветов.

- Вы к кому? - раздался голос.

Я невольно вздрогнула, повернула голову и заметила в углу, почти под
лестницей, парня в черной форме, сидящего за письменным столом.

- В третью квартиру.

- К хозяйке, значит, - улыбнулся секьюрити, - второй этаж.

- Почему к хозяйке? - удивилась я. Охранник хмыкнул:

- Так ей раньше, еще при царе, весь дом принадлежал. Она об этом
всегда рассказывает. Бойкая такая бабуся, не подумаешь, что ей девяносто
лет. Больше семидесяти не дать.

Я поднялась по роскошной лестнице на второй этаж. По мне, так, что
семьдесят, что девяносто, - это уже глубокая старость. Вот двадцать и
сорок - это существенная разница, а стукнуло тебе восемьдесят или сто,
разобраться уже невозможно.

На втором этаже было три двери, все обитые розовой лакированной
кожей.

Я ткнула пальцем в кнопку звонка и услышала слабое "бом, бом".
Залязгали запоры, и на лестничную клетку высунулась крохотная старушка,
похожая на белую мышку.

- Вы Даша?

Я кивнула и вошла в темноватую прихожую, где сильно пахло пылью.

- Раздевайтесь, - радостно предложила бабуся, - сейчас чаю попьем, а
еще лучше кофе со сливками. Не возражаете?

- Какая у вас дверь красивая! Розовая...

- Отвратительная, - рассердилась Амалия Густавовна, - прежняя была
намного лучше. Из цельного мореного дуба, я ее с трудом открывала, и
замки стояли от "Фаина". В 1916 году врезали, а они как новенькие. Вы
слышали о "Фаине"?

- Нет.

- Да, действительно, откуда, молода слишком. А эту дверь мне купили
соседи. Они богатые люди и хотели, чтобы лестница выглядела прилично.
По-моему, сейчас она стала кошмарной, но им нравится. Простонародье
обожает блеск и цыганщину.

Продолжая тарахтеть, она пошла в кухню.

- Принесли яичко? - с детской непосредственностью поинтересовалась
бабуся, сев за круглый стол.

- Амалия Густавовна, я его не брала.

- Ах, какая жалость, - запричитала старушка, - так сначала
обрадовалась, так понадеялась. Вы мне яйцо, а я вам сервизик. Смотрите,
какой замечательный, может, передумаете?

- Откуда вы про меня узнали и что это за история с яйцом, дворником и
кражей?

В лице Амалии Густавовны мелькнуло нечто похожее на злорадство, и она
принялась обстоятельно рассказывать о делах давно минувших дней.

Родилась Амалия в этом самом доме в 1907 году. Ее отцу Густаву фон
Корфу принадлежало все здание. Потом случилась Октябрьская революция...

Как это вам ни покажется странным, но Густава, его жену Марту и дочь
Амалию репрессии не коснулись. То ли о них забыли, то ли посчитали
безобидными, бог знает, отчего так вышло, только жили они по-прежнему на
Арбате. Правда, от всего дома им оставили лишь одну квартиру, но
других-то дворян вообще отправили на лесоповал. Фон Корфы не только
остались живы, но им удалось припрятать многое из семейных ценностей -
картины, иконы, посуду, кое-какие украшения. На улице они старались
ничем не выделяться среди прохожих. Густав носил картуз и не слишком
ладный костюм, Марта имела скромное пальто без остромодной тогда
чернобурки, а Амалия, сначала пионерка, потом комсомолка, надевала
полосатые футболочки и начищала зубным порошком парусиновые тапочки.
Домой девочка никого из друзей не звала.

- Папа очень болен, - объясняла она одноклассникам, - он шума не
выносит.

То же самое говорила коллегам Марта, работавшая скромным
библиотекарем.

- Муж, к сожалению, из-за болезни стал нелюдимым, все его раздражают.

Короче говоря, в их квартире никто из посторонних не бывал. Но Густав
был абсолютно здоров. Фон Корфы просто не хотели, чтобы любопытные глаза
ощупывали мебель, картины и иконы. Но самым ценным в их доме было яйцо
работы Фаберже. Густав подарил его Марте в 1907 году на Пасху,
специально заказал мастеру, заплатив немалые деньги. Через десять лет
случилась маленькая неприятность - один из изумрудиков, украшавших
верхушку, потерялся, и Густав снова обратился в ту же мастерскую. Уже
грянула революция, ювелиры сворачивали дело, нужного изумруда у них не
оказалось, и на пустое место вставили сапфир.

Так яйцо и осталось с "отметиной". Марта очень дорожила подарком и
считала его семейным талисманом.

- Видишь, какое оно красивое, - показывала она раритет маленькой
дочери. - Вырастешь, береги его, помни: пока яичко с тобой, все беды
отлетят.

Так Амалия и выросла, сохранив наивную детскую уверенность в
волшебную силу безделушки.

Густав скончался в 1941 году. Марта пережила его на десять лет.
Амалия осталась одна.

Глава 7

Жить ей стало тоскливо. Друзей не завела, сказалась привычка никого
не звать к себе в дом. Семейная жизнь тоже не сложилась. Лучшие годы
пришлись на войну, потом ухаживала за тяжело больной матерью. Похоронив
Марту, Амалия поняла, что куковать ей теперь в одиночестве до конца
дней. Хотя о какой старости могла тогда идти речь? Женщине только
исполнилось сорок четыре года.

По ночам она иногда плакала в подушку, пытаясь задушить рыдания.
Зачем всегда слушалась маму? Марта запрещала дочери встречаться с
кавалерами, презрительно роняя:

- Они не нашего круга.

Но где же ей было искать тот круг? Осколки благородных фамилий
тщательно скрывали свои знатные корни. Это после перестройки многие
мигом стали князьями, графами и баронами, а долгое время все они писали
в анкетах, в графе "происхождение": из рабочих. Да и Корфы, кстати, тоже
сообщали о себе, что они - "служащие". Если кто начинал удивляться их
редкой фамилии, Марта быстро поясняла:

- Мой муж был подкидышем, на улице нашли. Воспитал его дворник, немец
по происхождению, отсюда и пошла эта фамилия.

Когда началась война, эта версия претерпела некоторые изменения.

- Мой супруг, - сообщала Марта, - был сиротой, воспитан дворником,
который подобрал на улице младенца. Добрый человек носил фамилию
Корфоленяновешский, он был поляком. Но попробуйте выговорить такое!
Поэтому фамилию и сократили до первых четырех букв, и он стал Корфом.

Но подобные ситуации, когда нужно было что-то объяснять, возникали
редко - друзей у семьи не было. А у Амалии с детства сложилось мнение:
дворник - это хороший человек. Девочке лет до двадцати не сообщали
правду о ее происхождении. Только в 1927 году мать показала ей документы
и велела строго-настрого хранить тайну. Но уверенность в том, что все