следов какого-нибудь предварительного оглушающего удара, по голове,
например, или по шее.
понимаю, зачем вам это.
голову и шею трупа. Он знал совершенно точно, что никаких внешних
повреждений, кроме восемнадцати колотых ран, на теле не было и быть не
могло. Он ведь тоже не вчера родился и на своем веку перевидал
насильственных, трупов сотни три, не меньше. Как правило, если человека
режут, его перед этим не душат. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
взгляните сюда. Что это, как вы думаете?
Эксперт несколько секунд молчал, наконец тяжело вздохнул и произнес,
покосившись на следователя:
экспертизе? - повысил голос Кирилл Павлович. - Тогда давайте оформлять все,
как положено.
следователь и, помолчав, добавил задумчиво: - Пока не настаиваю. Сейчас мне
просто нужна от вас небольшая консультация. Для меня не совсем ясна картина
смерти.
я просто хочу выяснить, почему она не кричала и не сопротивлялась. Вот
видите, мы с вами внимательно посмотрели и обнаружили кровоподтек. Такой
след, если не ошибаюсь, мог остаться в результате удара тупым предметом,
ребром ладони например. Здесь, - он ткнул пальцем в собственную розовую
пухлую шею, - проходит сонная артерия. Впрочем, я не специалист. Специалист
вы, Кирилл Павлович.
себе показывать?"
ваша олигофренка на самом деле Жан-Клод Ван Дамм?
корпусом, склонил голову набок и стал похож на старого говорящего попугая.
Эксперт не выдержал и рассмеялся. В пустом кафельном морге загудело эхо.
Бородин удивленно подвигал бровями и быстро прошептал: - Ох, как
заразительно смеетесь, Кирилл Павлович. Я понимаю, это нервное. Конечно, это
у вас от усталости.
кто такой Жан-Клод Ван Дамм?
сказать, что удар по сонной артерии был нанесен человеком, который владеет
приемами каратэ?
смертельных. Каратист не мог не знать этого. Если надо было убить, одного
такого удара хватило бы. Более того, было бы весьма сложно установить
истинную причину смерти. Это профессионал тоже должен знать. Зачем
понадобилось еще восемнадцать ножевых ранений?
ведь она маньячка, эта ваша подозреваемая. Она вырубила тетушку, а потом
стала ее резать, уже для собственного удовольствия. Кстати, нашли орудие
убийства?
вашу подозреваемую? Может, она вообще никакая не олигофренка просто устроила
спектакль? Кончила тетушку потом поняла, что не сумеет замести следы, и
решила так красиво закосить?
симуляцию. Девочка действительно больна с рождения. Оли-гофрения в стадии
дебильности. А приемами каратэ она не владеет. Девочка полная, рыхлая, вряд
ли она вообще знает, что такое каратэ.
зависнуть и заглохнуть. А так все хорошо начиналось, по материалам все так
ясно и гладко выходило. Теперь уж, понятно, придется искать
убийцу-каратиста, Жан-Клода Ван Дамма. Или нет?
его. Он продолжал глядеть в компьютерный экран, но уже не видел там никаких
мух и личинок. На экране и в его просветленном мозгу порхали, приятно шурша
крыльями, райские бабочки, крошечные птички колибри сверкали радужным
оперением, нежные теплые ангелы шептали ему на ухо, что все замечательно.
сумасшедший. Иногда не отдаю себе отчета в собственных действиях и все
забываю, забываю. Какой ужас! Однако ведь правда, все гении были
сумасшедшими. Творчество требует огромного напряжения духа, для творца мир
должен всегда оставаться загадочным и прекрасным. А это возможно только под
кайфом. Байрон курил опий и страдал эпилепсией. Мопассан злоупотреблял
морфием. Блок умер от кокаина. Эдгар По был доставлен в больницу для бедных
в состоянии наркотического опьянения и умер там от кровоизлияния в мозг. Ему
было сорок, как мне сейчас. В этом возрасте надо либо умереть, либо начать
все с нуля".
него не сорок лет реальной жизни, а полнометражный художественный фильм,
гениальное кино, полное и свободное выражение его глубокого, неповторимого
внутреннего мира.
дозу, возвращался к сладкой детской мечте о гениальном кино, которое поможет
ему освободиться от прошлого и начать с нуля. Столько всего интересного
роилось у него в голове, яркие,, причудливые образы просились на бумагу, то
есть на экран компьютера, а потом на киноэкран. Он закрывал глаза и видел
череду выразительных картинок. Казалось, стоит прикоснуться к клавиатуре, и
текст заветного киносценария польется плавно и легко, как джазовая
импровизация.
жирными деликатесами, замученного французской спецшколой, музыкальной
школой. Он наполнит действие пронзительным, как зубная боль, визгом
ученической скрипочки. Мама хотела сделать из него великого музыканта, чтобы
сообщать всем вокруг: "Мой сын - великий музыкант". Маленькая скрипка стала
для него мистическим одушевленным существом. Когда он брал ее в руки,
прижимал к челюсти, касался смычком тугих дрожащих струн, голова его
наполнялась болью, а душа ненавистью. Это создание, полое внутри, гладкое
обтекаемое, лоснящееся маслянистым лаком снаружи, издавало в его руках
омерзительные визги и скрипы. Олег подозревал, что ненависть взаимна. В
руках учительницы музыки его скрипочка сладко пела и захлебывалась счастьем,
как любящая собачонка при встрече с хозяином.
дни, когда не надо было ходить на занятия, он должен был пилить на
инструменте по несколько часов. Родители проводили целые дни на работе, но
обложили его со всех сторон, как волчонка красными флажками. Они дарили
подарки лифтершам, и за это получали исчерпывающую информацию, в котором
часу он вернулся из школы, уходил ли куда-то еще, приходил ли кто-то к нему.
Они дарили подарки всем его учителям и настоятельно просили держать мальчика
в ежовых рукавицах, подробно докладывать, как он выполняет домашние задания,
как ведет себя, с кем дружит.
окрестным дворам и переулкам, залезать на таинственные вонючие чердаки и
там, чувствуя себя взрослым, сильным, курить, пить портвейн, травить
оглушительно похабные анекдоты. Он был толстым, неуклюжим, застенчивым
мальчиком со скрипочкой. А хотел быть поджарым, ловким пацаном, настоящим
дворовым пацаном, которого все знают, уважают и боятся.
одиночестве на балконе было неинтересно. Тошнило, кружилась голова,
приходилось идти на сложные ухищрения, чтобы родители не заметили, и
трястись от страха, что все-таки заметят. В родительской спальне, перед
зеркалом, он пытался выработать особенную, вкрадчиво-расхлябанную блатную
походочку. Приспускал штаны, подволакивал ноги. Корчил рожи, копируя
надменно-томную гримасу, с которой матерились и сплевывали сквозь зубы его
ровесники, дворовые боги. Глотал лед, чтобы голос стал хриплым. Глядя в
глаза своему растерянному отражению, произносил витиеватые матерные тирады.
Шариковой ручкой рисовал на груди кресты и черепа. Тер наждаком костяшки
пальцев, имитируя последствия удачного удара кому-то в зубы.
представлений. Толстый мальчик часами выделывался перед ним, вместо того
чтобы общаться со скрипкой. Зеркало видело и те позорные минуты, когда
стрелки часов подползали к восьми, и мальчик метался в панике, стирая плевки
со светлого паласа, пасту шариковой ручки со своего тела, прижигая
одеколоном стертые до крови костяшки, хватался за скрипку, которая валялась
тут же, на родительской кровати, и, суматошно водя смычком по струнам,
уносился к себе в комнату. Мать всегда возвращалась к восьми. У нее был
удивительно чуткий слух, она еще на лестничной площадке улавливала голос
скрипки, и если слышала, что мальчик занимается, входила в квартиру с
Шилова Юлия
Василенко Иван
Сертаков Виталий
Панов Вадим
Маккарти Кормак
Ильин Андрей