Чтение 11–й страницы книги ~Банкир~

Кальдера, похоже, это позабавило.

-- Он мало знал. То есть я выдавал ему таблетки и говорил, какой лошади их дать. Таким вот образом.

Мы завершили вечер весьма мило -- по порции бренди на брата и сигара для Кальдера, -- и я постарался не вздрогнуть при виде счета.

-- Было очень приятно, -- сказал Кальдер. -- Вы должны как-нибудь вновь приехать к обеду.

-- С удовольствием.

Под занавес возникла пауза; мы посидели несколько минут, обоюдно оценивая друг друга: два совершенно различных человека, которых связала десятая доля секунды на тротуаре Аскота. Спасенный и спаситель, нечаянно заинтересовавшиеся друг другом; привычное любопытство, которое не очень хотелось удовлетворять. Подумав, я улыбнулся ему и получил в ответ такую же улыбку, поверхностную, неглубокую, точное отражение моих чувств.

Положение дел в офисе потихоньку менялось. Джон слишком часто похвалялся своими сексуальными завоеваниями и слишком часто выражал недовольство моим директорством, так что ПочтиРавный Гордону устал от подобной зряшной траты времени. Я услышал от Вэла Фишера (возможно, в отредактированной версии), что в избранном кругу вышестоящих, на совещании, проведенном в мое отсутствие и без моего ведома, Почти-Равный Гордону сказал, что был бы рад вышвырнуть Джона к св. Павлу. Его мнение было уважено. Как-то я попросту услышал от Алека, что комара, так долго мне надоедавшего, наконец прихлопнули, и, пройдя по коридору в поисках подтверждения, обнаружил, что стол Джона пуст и сам склочный жеребец испарился.

-- Поехал продавать кондиционеры эскимосам, -- заявил Алек, а Почти-Равный Гордону, вполне возможно, с любезной улыбкой повторил это в компании нескольких брокеров Фондовой Биржи.

Сам Алек последнее время выглядел неспокойным, точно его больше не занимала так увлекавшая прежде работа.

-- С тобой все в порядке, -- сказал он однажды. -- У тебя дар. У тебя чутье. А я с пяти шагов не отличу золотого прииска от помидора, и за все эти годы едва этому научился.

-- Но ты же волшебник, -- сказал я. -- Ты быстрей любого из нас вытрясешь деньги хоть из воздуха.

-- Болтать умею, только и всего. -- На него нашло несвойственное ему уныние. -- Мозги запудрить -- дело нехитрое. -- Он махнул рукой на столы двух новых старших коллег, которые ушли обедать. -- Я закончу как они, буду сидеть здесь, гладко говорить, стану частью мебели и доживу до шестидесяти. -- Судя по голосу, он не верил, что до этого можно дожить. -- И это жизнь? И это все?

Я сказал, что этого может хватить.

-- Да, когда тебя это возбуждает! -- буркнул он. -- Я имею в виду, что ты это дело любишь. У тебя глаза горят. Ты здесь просто кайф ловишь. Но я-то никогда не выйду в директора, взглянем правде в лицо; и у меня такое дерьмовое чувство, будто время летит мимо, и скоро будет слишком поздно начинать заново.

-- Что начинать?

-- Ну, стать актером. Или врачом. Или акробатом.

-- Это было поздно уже тогда, когда тебе исполнилось шесть.

-- Ну да, -- сказал он. -- Это-то и паршиво.

Через десять минут он с головой ушел в охоту за сотней тысяч, чтоб ссудить их какому-то дельцу на несколько лет под выгодный процент, и весь остаток дня усердно и успешно увязывал и улаживал сделки.

Я надеялся, что он не уйдет. В нашем офисе он был изюминкой, закваской, пузырьком в тесте. Что до меня, я основательно привык сидеть в правлении и обнаружил, хоть и не сразу, что достиг нового уровня доверия. Гордон вроде бы ничего от меня не скрывал, как от равного, хотя прошло немало времени, пока я это осознал.

В волосах Гордона, до сей поры безупречно черных, появились две-три белые прожилки. Правая рука снова тряслась, и почерк стал мельче из-за того, что он силился контролировать пальцы. Я видел, как героически он сражается с недугом, и уважал его тайну, не позволяя себе даже лишнего взгляда: я приучил себя глядеть куда угодно, но только не прямо на его руки. По части ума он был все так же энергичен, но физически медленно сдавал.

С Джудит после Рождества я виделся только однажды, в офисе, на приеме по случаю ухода на пенсию главы Общих Финансов, куда собрались обменяться положенными рукопожатиями все большие шишки и куда были приглашены все жены управляющих.

-- Как вы? -- спросила она посреди толчеи, держа бокал вина и неопознанный бутерброд-канапе и благоухая фиалками.

-- Прекрасно. А вы?

-- Прекрасно.

На ней было голубое платье, в ушах бриллианты. Я взглянул на нее с безграничной и безнадежной любовью и увидел, как застыло ее лицо.

-- Простите, -- сказал я.

Она покачала головой и вздохнула.

-- Я думала... этого не будет... здесь, в банке.

-- Нет.

Она опустила взптяд на канапе, который держала в руке. Что-то желтое и мягкое.

-- Если я не съем эту дрянь, я скоро уроню ее на платье.

Я взял эту штуку из ее пальцев и разместил в пепельнице.

-- Их надо вкладывать в фунтик из салями. Они здесь каменные.

-- Куда Тим советует вкладывать? -- Это Генри Шиптон обратил к нам свое сияющее лицо.

-- В салями.

-- На него похоже. На прошлой неделе он ссудил деньги в переработку морских водорослей. Джудит, дорогая, позвольте мне освежить ваш бокал.

Он понес бокал к бутылкам и оставил нас наедине в окружении сотни глаз.

-- Я тут подумал, -- сказал я. -- Когда потеплеет, могу я свозить вас с Гордоном и Пен, если ей будет угодно, куда-нибудь на воскресенье? Куда-нибудь в необычное место. На весь день.

Она не отвечала дольше, чем требует обычная вежливость, и я понимал все, чего она не говорила, но тут показался Генри с бокалом, и она наконец отцветила:

-- Да. Нам всем будет угодно. Мне... будет угодно. Очень.

-- Вот и вы, -- сказал Генри. -- Тим, пойдите сами наполните свой бокал и оставьте меня поболтать с этой шикарной девушкой. -- Он обнял Джудит за плечи и увлек в сторону, и хотя я весь вечер живо ощущал ее присутствие, мы больше ни минуты не оставались наедине.

В те дни, когда ее не было рядом, я не страдал в точном смысле слова: ее отсутствие скорее ослабляло подспудную ноющую боль. Каждый день я видел в офисе Гордона, но не чувствовал ни постоянной зависти, ни ненависти, ни даже особенно не задумываются о том, где он спит. Он был добрым и умным человеком, он мне нравился, и наши служебные взаимоотношения протекали без треволнений и сбоев. Но любить Джудит было наслаждением и несчастьем, наградой и наказанием, неутолимым томлением, невоплотимой мечтой. Пожалуй, легче и разумнее было бы до смерти влюбиться в юную, прекрасную и незамужнюю незнакомку; но менее всего свойственна любви именно логика.

-- Пасха на носу, -- как-то сказал я Гордону в офисе. -- Вы с Джудит куда-нибудь собираетесь?

-- У нас были планы, но расстроились.

-- Джудит упоминала, что я хотел бы куда-нибудь пригласить вас вместе с Пен Уорнер -- в благодарность за Рождество?

-- Да, по-моему, упоминала.

-- Тогда в понедельник после Пасхи?

Ему, похоже, понравилась идея, и на следующий день он доложил, что Джудит передала приглашение Пен и все уладилось.

-- Пен захватит своего змея, -- сказал Гордон. -- Если только не поедем на весь день в Манчестер.

-- Что-то подобное я предчувствовал, -- рассмеялся я. -- Скажите ей, что дождя не будет.

Я долго размышлял над тем, как доставить компании наибольшее удовольствие, не напрягая излишне тех, кого мы собирались навестить, и в итоге в восемь тридцать утра забрал из Клэфема Гордона, Джудит и Пен (без змея). В банке по случаю Пасхи был выходной. Джудит и Пен искрились, как шампанское, а Гордон выглядел уже уставшим. Я предложил было отменить поездку, ведь ему предстоял довольно утомительный день, но он и слышать об этом не хотел.

-- Я хочу поехать, -- заявил он. -- Предвкушал всю неделю. Просто я сяду на заднее сиденье и в дороге посплю.

И потому, когда я вел машину, со мной рядом сидела Джудит и время от времени касалась моей руки; мы мало говорили, но я был полон до краев одним ее присутствием. Дорога до Ньюмаркета заняла два с половиной часа, а я бы предпочел, чтобы она никогда не кончалась.

Я вез их в поместье Кальдера, к полному восторгу Пен.

-- Только не говорите ему, что я фармацевт, -- предупредила она. -- Узнав, что у него осведомленная аудитория, он может прикусить язык.

Бедный Кальдер, подумал я; впрочем, я и не собирался облегчать ему жизнь.

Он радушно приветствовал нас (отчего я почувствовал себя виноватым) и предложил всем кофе в громадной гостиной с дубовыми балками под потолком, где еще витала у очага тень Яна Паргеттера.

-- Счастлив увидеться с вами вновь. -- Кальдер вглядывался в Гордона, Джудит и Пен, точно пытаясь сообразить, что ему напоминают их лица. Он знал, разумеется, как кого зовут, но после Аскота прошло десять месяцев, и хотя тот день был для него по-особому памятен, между тем днем и этим он общался с великим множеством людей.

-- Ах, да, -- облегченно вздохнул он, и морщинка над бровями разгладилась. -- Желтая шляпка с розами.

Джудит рассмеялась.

-- Вы запомнили.

-- Такую прелесть нельзя забыть. Она выслушала это, как выслушивают комплименты, но он и вправду не мог забыть ее: такие люди, напоенные солнцем, с трудом забываются.

-- Я частенько вижусь с Дисдэйлом и Беттиной, -- дал затравку разговору Кальдер, и Гордон подхватил, что они с Джудит тоже видятся с Дисдэйлом, хотя и не так часто. Тема была притянута за уши, но тем не менее послужила приемлемым переходом и связью между долгой поездкой в машине и Grand Tour.

Пациенты в стойлах были другие, но страдали вроде бы теми же недугами; допускаю, что можно простить хирургам, обезличенно обсуждающим "аппендицит с 14-й койки", ведь постояльцы меняются, а операции -- нет.

-- Звезда трехдневных соревнований поступил пять недель назад с жестоким мышечным бессилием и отсутствием аппетита. Есть не мог. Ходить под седлом не мог. Завтра отправится домой, сильный и цветущий. Неплохо выглядит, а? -- Кальдер протянул руку над полуоткрытой дверью стойла и потрепал лоснящуюся бурую шею. -- Его хозяйка, бедняжка, ожидала, что конь умрет. Плакала, когда привезла его сюда. Истинное удовольствие испытываешь, знаете ли, когда можешь помочь.

Гордон учтиво согласился.

-- Двухлетка, его только недавно начали тренировать. Поступил с серьезной инфицированной раной над копытом, на щетке. Провел здесь неделю, и вот он здоров. К великому счастью, тренер отослал его без промедления, поскольку я в прошлом пользовал некоторых его лошадей. Эта кобыла, -- продолжал Кальдер, увлекая нас собой, -- поступила два или три дня назад в скверном состоянии, в моче была кровь. Рад сообщить, что она хорошо реагирует. -- Эту он тоже похлопал, как и прочих.

-- В чем причина кровотечения? -- поинтересовалась Пен, придерживаясь, однако, тона любопытствующей-невежды-из-публики. Кальдер покачал головой.

-- Не знаю. Ее ветеринар определил почечную инфекцию, осложненную кристаллурией, что и означает кристаллы в урине; но он не определил вид микробов, и какой бы антибиотик ни пробовал, ничего не действовало. Так что кобыла оказалась здесь. Последняя надежда. -- Он подмигнул мне. -- Я подумываю просто переименовать все поместье в "Последнюю Надежду".

-- И чем вы ее лечите, -- спросил Гордон, -- травами?

-- Любыми, какие могу придумать, -- ответил Хальдер. -- И, разумеется... руками.

-- Наверное, -- застенчиво спросила Джудит, -- вы никому не позволяете смотреть?

-- Дорогая леди, вам я позволю все, что угодно, -- заверил Кальдер. -- Только вы ничего не увидите. Можете простоять полчаса, и ничего не произойдет. Это ужасно скучный процесс. А еще я, возможно, не буду способен, понимаете, если кто-нибудь будет стоять рядом и ждать.

Джудит понимающе улыбнулась, и обход продолжился, закончившись, как и в прошлый раз, в приемной.

Пен постояла, светски оглядываясь кругом, затем медленно пошла вдоль застекленных шкафчиков, близоруко всматриваясь в их содержимое.

Кальдер, к счастью, игнорировавший ее ради Джудит, в это время вытягивал свою древнюю форму для таблеток и с гордостью ее демонстрировал.

-- Какое чудо, -- искренне сказала Джудит. -- Вы часто этим пользуетесь?

-- Постоянно, -- отвечал хозяин. -- Любой травник с именем сам делает свои пилюли и микстуры.

-- Тим говорил, что вы прячете в холодильнике универсальную волшебную микстуру.

Кальдер улыбнулся и услужливо распахнул дверцу холодильника, явив пластиковые сосуды, как и прежде, наполненные чем-то коричневым.

-- Что в них? -- полюбопытствовала Джудит.

-- Профессиональная тайна, -- улыбаясь, ответил Кальдер. -- Отвар хмеля и всякое прочее.

-- Вроде пива? -- предположила Джудит.

-- Ну, возможно.

-- Лошади пиво пьют, -- сказал Гордон. -- Я что-то такое слышал.

Пен нагнулась, подобрала маленькую персикового цвета пилюлю, скромно лежавшую на полу под одним из буфетов, и без единого слова положила ее на рабочий стол.

-- Это все так увлекательно, -- сказала Джудит. -- Страшно мило с вашей стороны все нам показать. Я теперь буду смотреть все ваши программы, ни одной не пропущу.

Кальдер охотно ей откликнулся, как делали все мужчины, и пригласил нас в дом выпить перед отъездом. Однако Гордон выказывал признаки усталости и все прятал обе руки в карманы, видимо, чувствуя, что они сильно дрожат; так что мы все с энтузиазмом поблагодарили Кальдера за гостеприимство, обменялись восхищенными замечаниями его лечебнице и забрались в машину, разместившись на прежних местах.

-- Приезжайте, когда захотите, Тим, -- сказал Кальдер; я поблагодарил и ответил, что, наверное приеду. Мы пожали руки и улыбнулись друг другу: равно увязшие в наших странных взаимоотношениях и равно неспособные развить их глубже. Он помахал мне, я помахал ему и тронул машину с места.

-- Ну, разве он не прелесть? -- заявила Джудит. -- Нет, Тим, теперь я правда понимаю, чем он вас так восхитил.

Гордон фыркнул и сказал, что хорошие актерь вовсе не лучшие врачи; но Кальдер действительнс производит впечатление.

И только Пен, через несколько миль, высказалась в ином смысле.

-- Не хочу говорить, что он плохо помогает лошадям. Должно быть, хорошо, иначе бы ему не приобрести такой репутации. Но, честно говоря, я не думаю, что он пользуется только травами.

-- А как ты считаешь? -- заинтересовалась Джудит, поворачиваясь так, чтобы видеть подругу. Пен подалась вперед.

-- Я нашла на полу таблетку. Вряд ли вы заметили.

-- Я заметил, -- сказал я. -- Вы положили ее на стол.

-- Правильно. Так вот, это никакая не трава, а самый что ни на есть обыкновенный варфарин.

-- Это для тебя самый обыкновенный вар-вар-что-то, -- сказала Джудит. -- А не для меня.

В голосе Пен послышалась улыбка.

-- Варфарин -- средство, полезное для людей, -- полагаю, и для лошадей тоже, -- в случае, например, сердечного приступа. Это кумарин, антикоагулянт. Разжижает кровь, предотвращает образование тромбов в венах и артериях. Широко используется во всем мире.

Милю или две мы переваривали информацию в молчании. Наконец Гордон спросил:

-- Откуда вы узнали, что это варфарин? Я имею в виду -- по каким признакам?

-- Я каждый день держу его в руках, -- объяснила Пен. -- Я знаю дозировку, размеры, цвета, фабричные марки. Если постоянно этим заниматься, можно узнать с первого взгляда.

-- Вы хотите сказать, -- с интересом спросил я, -- что, если перед вами в ряд положить пятьдесят таблеток, вы сможете определить, где какая?

-- Возможно. Если это сплошь будут таблетки ведущих фармацевтических фирм, причем не самые новейшие -- смогу, конечно.

-- Как дегустатор, -- заметила Джудит.

-- Умница, -- сказал Гордон, имея в виду Пен.

-- Просто привычка. -- Она задумалась. -- И в этих буфетах наверняка найдется еще что-нибудь, строго говоря, нетравяное. У него там пара мешков сульфата калия, приобретены в Гудисон Гарден Центре, не знаю, где это.

-- Но для чего? -- удивилась Джудит. -- Ведь сульфат калия -- это удобрение!

-- Калий так же необходим животным, как и растениям, -- сказала Пен. -- Я не удивлюсь, если это один из ингредиентов его секретного варева.

-- А что еще вы бы положили туда, если б готовили сами? -- полюбопытствовал я.

-- О Господи. -- Она поразмыслила. -- Любой тоник. Может быть, лакричный корень, о котором он как-то упоминал. Наверное, кофеин. Всевозможные витамины. Такой стимулирующий коктейль.

Самой утомительной частью поездки оказался поиск пристойного местечка, где можно было бы отобедать. Я перерыл множество ресторанных справочников и выбрал одно, но его пришлось отвергнуть: как частенько случается, заведение перешло в другие руки, и там сменились повара, а внести сведения в путеводитель еще не успели. Что-то мы в результате нашли; трапеза подавалась медленно и поглощалась с трудом, но мои гости великодушно прощали все.

-- Помните, -- задумчиво рассуждал Гордон над чашкой кофе, -- вы говорили нам по пути в Нью-маркет, что Кальдер тревожился за свой бизнес, когда убили того ветеринара?

-- Да, -- подтвердил я. -- В то время тревожился.

-- Разве не могло быть, -- продолжал Гордон, -- что ветеринар помогал Кальдеру доставать легальные медикаменты, типа варфарина, и когда его убили. Кальдер испугался, что останется без поставок?

-- Гордон! -- воскликнула Джудит. -- Милый, ты заблуждаешься.

Однако все мы обдумали этот вариант, и Пен кивнула.

-- Мне кажется, он нашел другой источник.

-- Но, -- попытался я возразить, -- действительно ли ветеринар так поступал?

-- Им не слишком-то роскошно платят, -- объяснила Пен. -- По моим меркам, достаточно, но богатыми они не бывают.

-- А Ян Паргеггер, похоже, был, -- сказал я.

-- И что ему для этого требовалось? -- хмыкнула Пен. -- Что могло помешать ему дать Кальдеру несколько таблеток и пару советов в обмен на жирный кусочек, не облагаемый налогом?

-- К обоюдной выгоде, -- проворчал Гордон.

-- Целитель на глиняных ногах, -- сказала Джудит. -- Фу, стыд какой.

Из нашего утреннего веселого настроения слегка выпустили

дух. Но послеполуденный визит вновь и окончательно зарядил всех положительными эмоциями.

На этот раз мы отправились на конный завод к Оливеру Нолесу и увидели, что все поместье кишит кобылами, жеребятами и бурной деятельностью.

-- Как чудесно, -- вздохнула Джудит, озирая простирающиеся вдаль белые ограды загонов, где гуляли матери с детьми. -- Слов нет, до чего хорошо.

Оливер Нолес после представления оказался таким же гостеприимным, как и Кальдер, и несколько раз повторил Гордону, что он навсегда, навечно останется благодарен банку "Поль Эктрин", хотя ссуду вскоре выплатит.

Тревога и дурные предчувствия, не оставлявшие его в прошлый мой февральский приезд, исчезли без следа: Оливер вновь был тем же умелым и решительным руководителем, каким я увидел его впервые, и даже более того. Я сделал вывод, что производство жеребят наладилось. Ни одна случка Сэнд-Кастла не пропала даром, ни одна из кобыл не подхватила инфекцию, к торжеству попечителя. Он выложил мне все это в первые десять минут и добавил, что жеребец основательно доказал свою потенцию и производительную силу.

-- Он неутомим, -- сказал Оливер. -- Сорок кобыл для него не предел.

-- Рад слышать. -- В глубине моего банкирского сердца я действительно был рад.

В сопровождении пса Сквибса, наступавшего ему на пятки, хозяин повел нас через последовательную цепь конюшенных дворов, где был в полном разгаре начавшийся где-то в четыре пополудни ритуал чистки и кормления.

-- Конный завод не похож на конюшню, где стоят скаковые лошади, -- объяснил Оливер Гордону. -- Один работник может обслуживать не трех лошадей, а гораздо больше, потому что их не нужно выезжать, тренировать и тому подобное. И здесь у нас более гибкая система: кобылы находятся то в стойлах, то в загонах, и закрепить определенных . кобыл за определенными работниками невозможно. Так что работник присматривает за отдельной секцией конюшни, независимо от того, какие в ней лошади.

Гордон кивнул с благодушным интересом.

-- Почему одни жеребята в стойлах, а другие -- в загонах? -- спросила Джудит, и Оливер, не раздумывая, принялся объяснять, что жеребята должны оставаться со своими матками, а у кобыл, что с жеребятами в стойлах, должна вскоре начаться течка или уже началась, и стойла они покидают только для встреч с жеребцом. Когда у них пройдет течка, их выпустят в загоны вместе с их жеребятами.

-- О, -- сказала Джудит, слегка шокированная фабричным аспектом. -- Да, я понимаю.

Во дворике жеребят мы наткнулись на Найджела и Джинни, которая бросилась ко мне, едва увидев, крепко стиснула в объятиях и звонко чмокнула куда-то в левый угол губ. "Надо же, как меня зауважали!" -- подумал я, обнял ее в ответ, приподнял над землей и разок крутанул вокруг себя. Когда я поставил ее на ноги, она хохотала, а Оливер наблюдал с некоторым изумлением.

-- Никогда не замечал за ней такой порывистости, -- сказал он.

Джинни опасливо покосилась на него и вцепилась в мой рукав.

-- Вы же не против, правда? -- обеспокоенно спросила она.

-- Я польщен, -- сказал я, нисколько не кривя душой, и подумал, что ее отец может вообще убить в ней непосредственность, если не будет осторожен.

Воспрянувшая духом Джинни всунула ладошку мне под руку и сказала:

-- Пойдем посмотрим на нового жеребенка. Он только двадцать минут назад родился. Мальчик. Такой миленький. -- И она потащила меня за собой, а я перехватил мельком взгляд Джудит, на лице которой отразились самые разнообразные и трудноопределимые чувства.

-- Дочка Оливера, -- объяснил я через плечо и услышал, как Оливер запоздало представляет Най-джела.

Они все пошли смотреть на жеребенка через полуоткрытую дверь; крохотное поблескивающее существо полулежало, полусидело на толстом слое соломы: длинная мордочка, огромные глаза и сложенные ножки, новая жизнь, уже прилагающая усилия, чтобы удержать равновесие и подняться. Мать, стоя на ногах, ответным движением потянулась губами к жеребенку и бдительно взглянула на нас исподлобья.

-- Легко вышел, -- сказала Джинни. -- Мы с Найджелом просто наблюдали.

-- Вы много раз видели, как рождаются жеребята? -- спросила Пен.