- Допустим, ты мне доказал, что некто мог оставить обе двери закрытыми, а
сам вылез через шкаф и потом спокойно ушел через 513-й номер. Но это еще не
доказывает, что этого самого Гнатюка зарезали.
- Понимаешь, Ира, - покачал головой Муравьев, - если б я самого главного не
разглядел, то не стал бы вычислять, как можно было уйти, оставив двери
закрытыми изнутри.
- Ну, и что ж ты разглядел?
- Во-первых, то подозрительно, что этот блатняга себе горло располосовал.
Обычно вены на руках режут, а у него сонная артерия перерезана. Во-вторых,
в ванне, рядом с трупом, лежала открытая клинковая бритва. Вроде бы все
понятно, зарезался и уронил в воду. Но на полочке под зеркалом или над
умывальником как хошь считай! - стоял стаканчик с безопасной бритвой.
"Жиллет-плюс", по-моему. Очень редко бывает, чтоб мужик и той, и другой
брился. Ну, и самое главное - рана идет не под тем углом...
- Как это?
- Нехорошо, говорят, на себе показывать, но все же покажу, так и быть, Иван
взял в правую руку Иринину расческу, лежавшую на столе, и приложил к горлу
с левой стороны. - Представь себе, что это бритва, и я сижу в ванне,
вытянув ноги. Короче, собираюсь зарезаться. Видишь? Чтоб быстро и сильно
самому себя резануть, надо вести бритву сверху вниз и наискось, слева
направо. То есть левый конец раны должен быть намного выше правого. А на
самом деле почему-то правый край выше. Так могло получиться, ежели его
сзади за под бородок захватили, а потом сзади по горлу дернули. Уловила?
- Да, кажется... - вздохнула Колосова.
- И еще одно, - добавил Муравьев. - Там, в санузле, пол очень чистый. Хотя,
по идее, Гнатюк этот самый лежал, опираясь спиной на ванну, а головой на
стену. На краю ванны кровь есть, а на полу - ни капельки. А бортик ванны
скругленный, покатый, так что если на него кровь лилась, то должна была и
на пол накапать. Неужели, блин, этот мужик с перерезанным горлом был такой
аккуратный, что за минуту до смерти взял тряпочку и протер пол? Да еще и
тряпочку после этого в туалет спустил...
- Значит, эти, которые его зарезали, излишне перестраховались?
- Скорее всего кто-то из них в эту кровь ногой вляпался.
Ну и, чтоб следов не оставлять, все затер. Не сообразив, что чистый пол
тоже может подозрения вызвать.
- Послушай, я, может, и не эксперт по части того, как людей резать,
задумчиво произнесла Ирина, - но могу догадаться, что по крайней мере тот,
кто ему горло бритвой располосовал, должен был порядком в крови
перепачкаться. Ну, и как ему после этого уходить из гостиницы?
- Правильный вопрос. Могу предложить два варианта на выбор. Первый: Гнатюка
мочили несколько мужиков. Извозились в крови, вылезли в 513-й номер, там
ополоснулись, переоделись и смылись. Второй вариант: баба. Она могла вообще
голой туда зайти. Зарезала, окатилась под душем, вытерлась сухим
полотенчиком, оделась - и в родной 513-й. Сказать откровенно, мне в этот
второй вариант больше верится. 513-й тоже одноместный, значит, один или
двое должны были откуда-то со стороны появиться, то есть их кто-нибудь из
обслуги мог бы приметить. Опять же, даже если они очень ловкие и
здоровенные, бесшумно сделать этого хлопца было бы нелегко. Не говорю, что
совсем невозможно, но труднее. А вот змея какая-нибудь с красивыми ножками
- запросто бы его уработала.
- Ты еще не справлялся, кто жил в 513-м, как я поняла?
- Пока не рискнул. С Валькой у меня особой доверительности нет, опять же
есть подозрения, что она этому Петру дозволила нелегально проживать в
гостинице. Ну, время пока терпит, я думаю. У администраторши можно узнать,
по книге приезжающих. Одно мне непонятно, Ирунчик...
- Что?
- Да отчего тебя вся эта история заботит? Конечно, понимаю, что ты мне
всего рассказать не можешь, но так, в общих чертах, наверно, можно
объяснить?
- Пока, Ванечка, лучше не объяснять. Давай лучше шампанское откупорим, как
завещал товарищ Пушкин!
ИЗМЕНЩИК КОВАРНЫЙ
Дождь за окном старого балка накрапывал точно так же, как полчаса назад,
только небо стало чуть потемнее, дело к вечеру близилось. Ветер все так же
шелестел, подвывал и изредка посвистывал. Ничего особо не изменилось, если
иметь в виду окружающий балок карьерный ландшафт и другие природные
явления.
Однако теперь Таран смотрел на все это какими-то другими глазами. Да и
вообще, на душе у него было как-то неспокойно. Словно три пряди в одну
косичку сплелись - восторг, удивление и стыд.
Конечно, Юрка уже не в первый раз переживал что-то похожее. Весной он
здорово разгулялся - Аня, Фроська, Полина, Василиса. Все как в угаре,
сумасшедший дом. Тогда он был вообще готов умереть, лишь бы не смотреть
Надьке в глаза. Но пережил как-то и даже не стал сознаваться в своих
грехопадениях. А потом все ухабы на душе заровнялись, и Таран даже стал
считать все произошедшее в мае эдаким приятно-дурным сном. Само собой
разумеется, что он клятвенно уверял самого себя, что больше никогда и ни с
кем Надьке не изменит. Более того, в голове у Юрки даже звучало нечто
угрожающее, типа строки из присяги: "...А если я нарушу эту торжественную
клятву, то..."
И вот - нарушил. Да, он прекрасно знал, что ему "после того" будет стыдно.
Хотя Милка - баба надежная, неболтливая и выказывать свое торжество широкой
дамской публике не будет. Возможно, она тоже немного кается - все-таки к
Надьке она всегда относилась неплохо. И Таран до сего дня видел в Милке
нечто среднее между старшей сестрой, молодой теткой и просто приятельницей.
Сама Милка, несмотря на общую простоту нрава - за минувший год у нее,
поди-ка, с десяток "мамонтов" в кавалерах числилось! - в Юркину личную
жизнь тоже не вмешивалась. Но тут, должно быть, с темпераментом не
совладала. Как и Таран, впрочем.
Однако стыд, накативший на Юрку постфактум, был намного меньше, чем прежде.
И, разумеется, никаких самоубийственных мыслей, типа тех, что посещали его
в мае, у него и близко не было. Именно это и вызывало у Тарана чувство
удивления.
Глядя как бы со стороны на свою реакцию, Юрка удивлялся тому, как быстро он
находит оправдание своим поступкам, как легко переходит от покаянных мыслей
к цинично-фривольным. А заодно, конечно, у него проскальзывали и совсем
бесстыжие мыслишки. Дескать, все мужики так живут, жили прежде и в
следующем тысячелетии ни фига не изменятся. Соответственно ему нечего
стыдиться. Конечно, некий бес в душе нашептывал, что и Надька не безгрешна.
Таран посещает ее только в выходные, а как она остальные пять дней в неделю
проводит, знает лишь с ее слов да со слов тещи, тети Тони. Конечно, по
словам Надькиной мамаши, она все время проводит с Алешкой-Таранчиком, но
разве мать расскажет мужу дочери полную правду? Ой, навряд ли! Ну и слава
богу, пусть каждый из них, и Таран, и Надька, о своих делишках будут
помалкивать. Любовь у них все-таки настоящая...
В этом факте Юрка прежде никогда не сомневался. И сейчас продолжал убеждать
себя в том, что это не подлежит сомнению. Однако это был только официальный
лозунг. На самом деле Таран уже настолько подрос в плане умения оценивать
собственные чувства, что не мог не подвергнуть свою "Декларацию о любви"
критическому осмыслению.
Под верхним слоем его эмоций, в коих продолжала доминировать установка на
истинность и высоту чувств к Надьке, скрывалось понимание того, что в этих
самых чувствах нет ничего похожего на ту настоящую, почти святую любовь,
которую он испытывал к Дашке (до того, как узнал всю правду об этой сучке).
Прошлым летом, после того, как Юрка, много чего пережив, очутился в
объятиях своей нынешней женушки, ему казалось, что он вновь полюбил, и
Надька начисто сотрет мерзкую предательницу из его памяти. Но вот черта с
два! За год, прожитый с Надькой, в общем и целом очень счастливый, несмотря
на всякие нюансы, Таран отнюдь не забыл Дашу. Ее тело давным-давно
растворилось в кислотном стоке химкомбината, даже косточек не осталось, но
в душе у Юрки она продолжала жить.
Расхожая формула из гражданских панихид: "Память о нем (о ней) навсегда
Панов Вадим
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Браун Дэн