разговаривали? Интересно, как и о чем?
каких-либо неприметных деталях? Я имею в виду разницу между вами обоими.
он тотчас же объяснил:
должен насторожить и нас. Если люди-двойники будут появляться и впредь и
если, скажем, появятся неуничтожаемые двойники, то как мы будем отличать
человека от его модели? И как они будут отличать себя сами? Здесь, как мне
кажется, дело не только в абсолютном сходстве, но и в уверенности каждого,
что именно он настоящий, а не синтезированный.
растерялся. Выручил меня Зернов.
одного и того же сна. Человеку кажется, что он погружается во что-то
красное или малиновое, иногда лиловое и всегда густое и прохладное, будто
желе или кисель. Эта невыясненная субстанция наполняет его целиком, все
внутренности, все сосуды. Я не могу утверждать точно, что наполняет, но
человеку именно это кажется. Он лежит, бессильный пошевелиться, словно
парализованный, и начинает испытывать ощущение, схожее с ощущением
гипнотизируемого: словно кто-то невидимый просматривает его мозг,
перебирает каждую его клеточку. Потом алая темнота исчезает, к нему
возвращаются ясность мысли и свобода движений, он думает, что видел просто
нелепый и страшный сон. А через некоторое время появляется двойник. Но
после пробуждения человек успел что-то сделать, с кем-то поговорить, о
чем-то подумать. Двойник этого не знает. Анохин, очнувшись, нашел не одну,
а две "Харьковчанки", с одинаково раздавленным передним стеклом и с
одинаково приваренным снегозацепом на гусенице. Для его двойника все это
было открытием. Он помнил только то, что помнил Анохин до погружения в
алую темноту. Аналогичные расхождения наблюдались и в других случаях.
Дьячук после пробуждения побрился и порезал щеку. Двойник явился к нему
без пореза. Чохели лег спать, сильно охмелев от выпитого стакана спирта, а
встал трезвый, с ясным сознанием. Двойник же появился перед ним, едва
держась на ногах, с помутневшими глазами, в состоянии пьяного бешенства.
Мне кажется, что в дальнейшем именно этот период, точнее, действия
человека после его пробуждения от "алого сна" всегда помогут в
сомнительных случаях отличить оригинал от копии, если не найдут к тому
времени другие способы проверки.
голос.
Зернова. На том был парадный серый костюм, на этом - старый темно-зеленый
свитер, какой носил Зернов в экспедиции. Зерновские же ватные штаны и
канадские меховые сапоги, на которые я взирал с завистью во время поездки,
дополняли одеяние незнакомца. Впрочем, едва ли это был незнакомец. Даже я,
столько дней пробывший рядом с Зерновым, не мог отличить одного от
другого. Если на трибуне был Зернов, то в дверях стояла его точнейшая и
совершеннейшая копия.
разинутым по-мальчишески ртом; Кедрин, прищурившись, с интересом
рассматривал двойника, на тонких губах американского адмирала змеилась
усмешка: казалось, он был доволен таким неожиданным подтверждением его
мысли. По-моему, доволен был и сам Зернов, сомнения и страхи которого так
неожиданно завершились.
Поговорим. И людям интересно будет.
полными такого захватывающего интереса, какого удостаивались, вероятно,
только редкие мировые знаменитости. Он оглянулся, подвинул стул-табуретку
и сел у того же столика, за которым комментировал фильм Зернов. Зрелище не
являло собой ничего необычного: сидели два брата-близнеца, встретившиеся
после долгой разлуки. Но все знали: не было ни разлуки, ни братьев. Просто
один из сидевших был непонятным человеческому разуму чудом. Только какой?
Я понимал теперь адмирала Томпсона.
Зернов номер один.
памяти. И сразу же я вхожу в этот зал, смотрю, слушаю и, кажется, начинаю
понимать... - Он посмотрел на Зернова и усмехнулся. - Как мы похожи
все-таки!
бы ни за что не уступил приоритета. Кто бы доказал мне, что ты настоящий,
а я только повторение? Ведь я - это ты, я помню всю свою или твою - уж не
знаю теперь чью - жизнь до мелочей, лучше тебя, вероятно, помню:
синтезированная память свежее. Антон Кузьмич, - обернулся он к сидевшему в
зале профессору Кедрину, - вы помните наш разговор перед отъездом? Не о
проблематике опытов, просто последние ваши слова. Помните?
превосходства напомнил Зернов номер два, - и сказали: "Хочу бросать,
Борис. С завтрашнего дня обязательно".
окурком.
зеленом свитере. Вы помните нашу встречу в Мак-Мердо?
вашей золотой монограммой. Она сейчас у меня в комнате, в кармане моей
летней куртки.
я не возвращался с вами на снегоходе, я не встречал американского летчика
и гибель его двойника увидел лишь на экране. И меня ждет такой же конец, я
его предвижу.
сосуществование?
присущего ему хладнокровия, другой был внутренне накален и натянут. Даже
губы его дрожали, словно ему трудно было выговорить все то, что рождала
мысль.
уничтожают как продукт этого опыта. Зачем - никому не известно, ни нам, ни
вам. Я помню рассказ Анохина твоей памятью, нашей общей памятью помню. -
Он посмотрел на меня, и я внутренне содрогнулся, встретив этот до жути
знакомый взгляд. - Когда стало опускаться облако, Анохин предложил
двойнику бежать. Тот отказался: не могу, мол, что-то приказывает мне
остаться. И он вернулся в кабину, чтобы погибнуть: мы все это видели. Так
вот: ты можешь встать и уйти, я - нет. Что-то уже приказало мне не
двигаться.
вашей терминологии: другая мне, как и вам, неизвестна, - так вот, поле уже
создано. Я в нем как в скафандре.
синтезированного человека и не смог: рука встретила уплотненный, как
дерево, воздух.
сказал визави Зернова. - Я все-таки человек, а не биомасса. Ужасно хочется
жить...
прикрыл глаза рукой. Адмирал Томпсон снял очки. Я зажмурился.
зеленом свитере спускалась лиловая пульсирующая труба. Ее граммофонный
раструб расширялся и пенился, неспешно и прочно, как пустой колпак,
прикрывая оказавшегося под ним человека. Минуту спустя мы увидели нечто
вроде желеобразного фиолетового сталактита, соединившегося с поднявшимся
навстречу ему сталагмитом. Основание сталагмита покоилось на трибуне у
столика, сталактит же вытекал из потолка сквозь крышу и слежавшийся на ней
почти трехметровый слой снега. Еще через полминуты пенистый край трубы
начал загибаться наружу, и в открывшейся всем ее розовой пустоте мы не
увидели ни стула, ни человека. Еще минута - и лиловая пена ушла сквозь
потолок как нечто нематериальное, не повредив ни пластика, ни его тепловой
изоляции.
римляне.