императорского курьера. Я хорошо помню это, потому что Понтий сам отправил
донесение Тиберию. Но я перехватил его и оставил только сообщение о
галилейской смуте.
написал бы он о превращении разбойника в сына Божьего. Но у меня в Риме
есть Цестий, который тоже записывает все достойные памяти события в
империи. Пусть реабилитирует неповинного прокуратора. Все-таки он не
казнил пророка, которого не было.
о восстании самаритян?
раздоры укрепляют величие Рима, а мир и благоденствие в границах империи.
Пусть сам едет объясняться с Тиберием.
прочтут ни у Ливия, ни у Цестия. О последнем уже ты позаботишься. Зачем
исправлять молву, если она обижает негодного. Пусть обижает.
мысль Шпагина. - Пустили неопровергнутый миф на свободу, как бактерию из
разбитой колбы. Только непонятно, зачем нам демонстрируют эту историческую
гравюрку? Мы и так знаем, что миф - это миф".
о которой вы говорите, могла бы стереть начисто миф о Христе. Это глава из
"Меморабилий" Клавдия Цестия, изданных Марцеллом в конце первого века по
вашему летосчислению. Марцелл не согласился с Вителлием и обнародовал
разговор, который уже тогда разбивал постамент христианской доктрины. К
сожалению, записки Цестия не дошли до нашего времени: все экземпляры
погибли во время пожара Рима.
приемлю людской путаницы единственного и множественного числа. Теперь о
воспоминаниях Клавдия Цестия. Я знаю любой вклад человеческой мысли в
историю письменности и книгопечатания. Моя память хранит не только
собрание Британского музея, но и погибшей для потомства Александрийской
библиотеки. Я знаю все папирусы фараонов и все рукописи средневековья. Я
был Гомером и Ксенофонтом, Тацитом и Светонием, Свифтом и Байроном. Любая
мысль, двигавшая их творчество, хранится в моих запасниках. Так что не
задавайте мне глупых вопросов о моем контакте с человечеством. Он пока
односторонний, но с вашим появлением я рассчитываю и на обратную связь.
палатка "белого острова". Смайли и Янина сидели неподвижно, с каменными
лицами и стеклянными глазами. Рослов и Шпагин переглянулись.
уверенно Шпагин.
Почти тотчас же очнулась и Янина, вернее, возвратилась из путешествия в
Неведомое на их родной коралловый риф.
не вернуло кровь к побелевшим губам Янины.
возвращении в Гамильтон? Возьму свою "беретту", зарегистрированную в
нью-йоркской полиции, и застрелю обоих своих ночных визитеров. Сон не сон,
бред не бред, но они, кажется, меня доконали.
можно и дома.
его было что-то деспотическое и непреклонное. Должно быть, не зря
Невидимка подключил его к римскому правителю Сирии. Он и отрезал, как
Вителлий:
поберечь нервы. Рассказывать надо здесь. Если мы ошибемся, нас поправят.
Начинай, биолог.
когда-нибудь уступал свое первенство.
века.
7. РАССКАЗ О ЛЖИ
Кто знает, что здесь главное и где главный черт в этом аду.
породило не только смятение, но и смешение чувств, мыслей, порывов и
состояний. Где-то проходила неощутимая, непознаваемая граница между своим
и чужим, и, может, чужим был Смайли, а не чужак, завладевший его душой и
телом и все же не отключивший мысль Смайли, ее способность оценивать,
одобрять или осуждать мысли и действия совмещенной с ним личности. Рослов
объяснил ему потом, что такое отчуждение - как психическое состояние,
когда сознание уже не отличает причин от следствий, реальность от
наваждения, смысл от бессмыслицы. Он был на грани такого отчуждения, когда
окружавшая его реальность стала чужой реальностью, отторгнув его
блуждающую где-то мысль. И в то же время не было границы между чувствами,
они сливались воедино: чужая усталость была его усталостью, чужая сила -
его силой и чужая боль - его болью. Тело принадлежало обоим, вмещая
раздвоенное сознание, в котором Смайли был отчужден, как актер,
наблюдающий свою жизнь на экране из зрительного зала, все видящий, все
сознающий, но бессильный вмешаться и что-либо изменить. На экране был он и
не он, а похожий на него, как зеркальное отражение, назывался иначе, и
думал иначе, и поступал совсем не так, как поступил бы он сам в таком
положении. Раздвоение. Путаница. Отчужденность.
знаешь, что такое ложь, Смайли?" - спросил Голос. "Конечно", - ответил
Смайли, ответил вслух, но никто его не услышал: и он и его спутники уже
отключились от реальности. "Вопрос чисто риторический, - сказал Голос, -
но вы, люди, привыкли к риторике. Я тоже знаю, что такое ложь. Знаю все,
что думали о ней лучшие умы человечества с тех пор, как оно научилось
думать. Я знаю ложь на троне и ложь на парламентской трибуне, ложь с
крестом и ложь с пистолетом. Но я не могу настроиться на каждого лгущего,
не знаю его эмоций - ни его равнодушия, когда ложь уже стала привычкой, ни
его смущения, когда ложь вступает в конфликт с совестью, ни его
оправданий, когда ложь во спасение, ни его наслаждения, когда ложь
мстительна, а месть сладка. Потому для опыта я и выбрал тебя". - "Почему
меня?" - закричал Смайли и смутился: вдруг услышат. "Никто не услышит, -
откликнулся Голос, - они уже в другом измерении. А твой опыт - это и мой
опыт". - "Но я никогда не лгу". - "Редко - не значит никогда. Я даже знаю,
что о тебе говорят: слово Смайли прочней акций Шелла. Ты не обманываешь и
не лжешь потому, что тебе это выгодно. Мотив честного дельца. Но мне
безразличны мотивы, меня интересуют эмоции. Не пугайся: может быть, станет
стыдно, будет больно - потерпи. Это не долго и не оставляет следов". И
Голос умолк.
рефрижератора "Юнайтед фрут компани", на котором он без лишних хлопот и
возможных "хвостов" прибыл в Гамильтон на Бермудах, не спеша шел к
портовой таможне. Чемоданы его несли полицейские, что вызывало не тревогу,
а скорей удивление: островная полиция, сопровождая заподозренных в
контрабанде, никогда не оказывала услуг, приходилось нанимать носильщиков.
Но если он не заподозрен, почему полицейские подхватили его чемоданы? Он
уже корил себя за то, что согласился на предложение концерна. Только ради
Алонсо, в конце концов убедившего его, что пронести какую-нибудь сотню
ампул сквозь таможенные преграды - сущий пустяк, тем более что наркотики у
него в багаже были замаскированы лучше, чем хамелеон на капустной пальме.
Более полусотни ампул покоилось между створками двойного дна коробки с
сигарами из Манилы с нетронутыми фирменными этикетками и заклейками -
внутрь сигар ампулы не закладывались: таможенники обязательно надрежут
штуки две-три по выбору, - остальные разместились в патронном магазине
"беретты", на которую у Кордоны было специальное разрешение, в полых
дужках очков-консервов и в больших зажигалках, которые нужно было сломать,
чтобы освободить спрятанное. В таких случаях таможенники и агенты
Интерпола действовали только наверняка.
наблюдательности британских таможенников он слышал не раз, но его
предупредили, что опасны не столько таможенники, сколько старший инспектор
Интерпола Гривс, специально нацеленный на торговлю наркотиками. Но Кордону