работников милиции. Их доставили сюда и посадили в камеру предварительного
заключения...
- Они ни в чем не виноваты! - перебил священник, и толпа поддержала его
согласным гулом. - Все обвинения были ложными. Мы знать этих людей как
честных немцев.
- А им и не выдвигалось никакого обвинения. Я же сказал - задержаны по
подозрению. Степень виновности определяет суд, а мы лишь подготавливаем
материалы дела. Но сегодня утром, спустившись за ними для предварительною
допроса, было обнаружено, что оба задержанных мертвы. Причины смерти
выясняются.
- Вы убили их! Они отравлены! Кто, как не вы, могли дать яд?!
- А зачем? - Я перешел в наступление, упрямый немецкий пастор нравился мне
все меньше и меньше. - С какой целью милиции было травить граждан чужого
государства, даже не допросив их ни разу? Какой смысл арестовывать,
прятать в поруб, давать яд, а утром следующего дня возвращать обратно?
- Это есть демагогия! Факт налицо - наши честные немцы мертвы!
- Вы забодали меня вашей "честностью"! - в свою очередь взорвался я.
Между прочим, у нас на руках были серьезные улики для предъявления обоим
очень весомых обвинений. Но кто-то не хотел, чтобы они заговорили... И уж,
будьте уверены, я выясню, кто этот "кто-то", и он получит свое на всю
катушку!
Священник хлопал глазами, забыв закрыть рот, но не находил, что сказать.
Жители немецкой слободы тоже подуспокоились и, будучи по натуре людьми
законопослушными, перестали давить на наш забор. По центральной улице
бодро двигалась стрелецкая сотня Еремеева, а со стороны царского дворца,
громыхая, неслась карета посла.
- Еще раз убедительно прошу всех разойтись! Обещаю, что проведу самое
тщательное расследование причин гибели ваших соотечественников. В
интересах следствия определенную информацию я не имею права открывать, но
она обязательно выведет нас на настоящих преступников.
- Мы не верить русскому полицаю! Мы требовать казни всех служащих
отделения! Особенно тот длинный парень, что хотят надругаться над телами
наших погибших товарищей!
- Если наш сотрудник допустил серьезные служебные нарушения - он будет
наказан по всей строгости устава.
- Нет! Мы требовать казни всех! - продолжал бесноваться пастор, но прочие
немцы уже смущенно молчали.
По-моему, до них стало доходить, в какую опасную игру их втягивают
яростные вопли духовного пастора. Кнут Гамсунович вылез, из карсты, резко
бросил пару коротких фраз на немецком, и вся толпа, послушно построившись
в колонну по четыре, строевым шагом отправилась восвояси. Злобный пастор
семенил в самом хвосте, что-то бормоча себе под нос.
- Я должен просить у вас извинения, герр Ивашов, - поклонился посол. - То,
что произошло, досадная ошибка, невероятное помутнение рассудка, это
просто невероятно для немецкого народа. Мы чтим законы, уважаем порядок и
никогда бы не подняли бунта против государственной власти. Надеюсь, мы
найдем способ забыть обо всем этом за штофом хорошего шнапса и порцией
настоящих немецких сосисок с горохом.
- Конечно. - Я помахал ему рукой. - Обещаю держать вас в курсе хода
следствия.
- Благодарю, позвольте откланяться.
- Куда-то спешите?
- Пороть! - даже удивился моей непонятливости посол.
Стало быть, сегодняшний вечер в немецкой слободе пройдет под знаком
массовой экзекуции. Ну что ж, похоже, и мне не грех перенять кое-что из
социального строя соседних держав.
- Митька-а! А ну вылезай, мерзавец...
Суровый товарищеский суд был устроен поздним вечером, как только я наконец
избавился от словообильного гражданина Шмулинсона. Он просто завалил меня
уговорами использовать его как "секретного сотрудника", фискала, шпиона,
соглядатая, тайного агента и разведчика. Причем зарплату требовал не
намного меньшую, чем у меня самого. Когда он стал непрозрачно намекать на
вакантную должность моего заместителя и разработчика плана оперативных
действий, Яга, не выдержав, вытолкала наглеца за дверь. Очень вовремя: еще
немного - и либо я дал бы ему пятнадцать суток за саботаж, либо мне самому
пришлось бы давать объяснения по факту причинения телесных повреждений
потенциальному свидетелю...
После того как Яга заставила меня выпить успокаивающего чаю с медом, мы
поставили перед наши грозные очи задумчивого Митяя.
- Бабуля, у меня на него уже просто слов не хватает. Диверсант какой-то...
За последние дни он успешно провалил три задания. Показал всему городу,
что мы интересуемся черной тканью, перепугал семейство Шмулинсонов,
спровоцировал на мятеж целую слободу! Что ты им понарассказывал?
- Да... ничего такого... - замялся он. - Все как велено... Послу сказал,
что охранники его от перепугу ночью дуба дали, а он не понял, обиделся. К
царю жаловаться побежал.
- С царем мне еще завтра объясняться предстоит. Какого лешего ты этому
пастору наговорил? Он же всю толпу сюда подогнал, они могли отделение по
бревнышку разнести.
- А я че? Я ему ничего и не сказал,..
- Врешь! - поднажал я.
- Нехорошо получается, Митенька, - поддержала Баба Яга.
Парень покраснел:
- Ну... сказал я. Правду сказал! Что смертью они померли неестественной и
хоронить их надо умеючи. Кол в грудь или вообще сжечь да пепел по ветру...
А он все слушал так вежливо, кивал все... Уж когда мы за ворота выехали,
весь сыр-бор и поднялся. Я-то здесь при чем?
- Все. Кончилось мое терпение. Увольнять его надо, и дело с концом.
- Ты начальник, тебе видней, - неожиданно легко согласилась бабка.
Митька переводил круглые глаза с Яги на меня, словно не верил собственным
ушам:
- Как... это? За что же... как же так? Батюшка сыскной воевода...
Бабуленька Ягуленька... смилуйтесь!
- С завтрашнего утра собираешь вещички, получаешь зарплату, и к себе в
деревню, - окончательно решил я. - Или мы тебя вовремя уволим, или ты, в
конце концов, все отделение под суд подведешь. Все, разговор закончен.
Всем спокойной ночи...
Возможно, я обошелся с парнем слишком круто, но и денек выдался - сами
знаете... Я же не железный, у меня тоже нервы есть.
Ночь была теплая, надо взять у Яги более легкое одеяло. Звезды и месяц
светили так ярко, что уснуть не было никакой возможности. Все тело
требовало отдыха, но голова принципиально оставалась холодной и ясной. Я
перевернулся на спину и, закинув руки за голову, лирично уставился в окно.
Вот она - Вечность... Проливается серебристым светом из черного муара
ночи, играет россыпью разноцветных брызг на Млечном Пути. А местные жители
называют его Лебединой дорогой, тоже красиво... Падающих звезд этим летом
много, только успевай желания загадывать. Вы не поверите, я ни разу не
загадал вернуться назад, в свое время. Именно здесь, в Лукошкине, пришло
прозрение - как все-таки прекрасна жизнь! Жизнь нормальная, человеческая,
в борьбе с врагами, в мирном быте, в праздниках и буднях, во всей ее красе
и естественности. Люди проще, значимей, ближе к земле и Богу. Никаких тебе
парламентов, импичментов, политики в общественном транспорте, американских
куриных окорочков, телевизионной рекламы... Интересно, вот ведь живут же
лукошкинские боярыни в критические дни без прокладок с крылышками? Все,
все... замолкаю, человеку моего времени только дай шанс с утра плюнуть в
рекламу - он до вечера не остановится!
Прав Горох, жениться мне надо. Конечно, не каждая жена сможет долго
выносить тяжести и лишения нашей службы. Но, с другой стороны, здесь всех
венчают в церкви и батюшка сразу готовит невесту к полному послушанию,
терпению и "страху перед мужем, аки страху перед Богом"! Для жены
работника милиции - в самый раз... Я вспомнил двух рослых фрейлин из
немецкой слободы. Девушки были статные, крепкие, с отменными фигурами
питерских кариатид. Может, намекнуть послу, зайти, познакомиться? Если они
там не все помешаны на чистоте арийской крови, то вполне можно и
поухаживать... На пляски народные пригласить, в трактирчике за чашечкой
свежего сбитня посидеть, по лавкам и ярмаркам прогуляться, в скомороший
балаган на вечернее представление зайти - ну, все как у людей, одним
словом. Кажется, с этими мыслями меня сморил сон. Мне снилась далекая
заснеженная Москва, Тверской бульвар, где недавно установили новый
памятник Есенину. Мы с Наташей часто сидели там на скамеечке, просто
кормили голубей, после моего дежурства...
Я буквально подскочил, казалось, сердце сжала чья-то холодная,
безжалостная рука. Дыхание было хриплым, как после долгого бега, на лбу
выступил горячий пот... Все тихо. Вроде бы ничего не происходило, весь
терем был погружен в мирный сон, но что-то не давало мне покоя. Какой-то
липкий привязчивый страх ледяной струйкой скользил по нервам. Я достаточно
быстро учусь - пора доверять своим предчувствиям. В распахнутое окно дышал
холодный ветер, небо голубело, значит, до рассвета не слишком далеко.
Упираясь ладонями в подоконник, я посмотрел во двор и... вздрогнул. У
самого забора валялась стрелецкая шапка. Тем, кто не знаком с уставом
царской службы, этого не понять. Шапка была более чем формой одежды - она
являлась как бы символом принадлежности к своему полку, знаком, по
которому определяли своих. Каждая стрелецкая сотня имела свой цвет верха,
свой род ткани, свой мех опушки и даже свою манеру ношения - набекрень, па
затылок, на самые брови, ровно... Потерять шапку для стрельца - верх
позора! Если она бесхозно валяется у ворот, значит... Я начал лихорадочно
одеваться, потом взял подсвечник, запалил от лампадки все три свечи И
осторожно спустился вниз. На первый взгляд все было тихо. Я прошел к
комнатке Яги - из-за дверей доносился ровный присвистывающий храп, здесь
Корнев Павел
Акунин Борис
Прозоров Александр
Каргалов Вадим
Пехов Алексей
Березин Федор